Малышка

      Казалось, рокер сломался.       Предстоящий выход альбома не радовал, люди раздражали, а многочисленные фанаты откровенно бесили. Хотелось закрыться в тесноте собственной квартиры и, свернувшись клубочком, лелеять чернеющую рану в груди, куда постепенно проваливалось всё то хорошее, что успело случиться за последние несколько месяцев. Пенни зорко следила за тем, чтобы Джаггед не нарушил предписания врачей. Иначе он бы уже давно глушил собственную никчёмность алкоголем или чем похуже. Но нет, Стоун обещал Маринетт больше не срываться, и, даже если она не будет знать о его действиях, хотелось быть честным и с ней, и с самим собой.        Зима неотвратимо вступала в свои права, и вместе с Парижем, казалось, замораживался и сам Джаггед. Он больше не смеялся от души, частенько грубил и ходил по студии подобно хмурому призраку себя прошлого. На все вопросы со стороны обеспокоенных коллег и друзей певец только зыркал исподлобья и молча топал куда-нибудь прочь. Ну не мог мужчина признаться им, что скучает по девочке, в которую умудрился влюбиться.       А ещё он боялся. Просыпался в холодном поту, хватая пересохшими губами воздух. А перед глазами стояло лицо Тины, сменявшееся потом почему-то лицом Маринетт. Рокер видел её, безмятежную, ничего не чувствующую, лежащей на атласных нежно-розовых подушках. Её красивое личико больше походило на фарфоровую маску, безжизненную, холодную, мёртвую... С гулко колотящимся в горле сердцем Джаггед подходил к окну и смотрел в наполненную оранжевым светом мегаполиса ночь, силясь прогнать дрожь и забыть этот кошмар. Однако не мог. Страх за девушку стал буквально осязаемым, когда ей исполнилось семнадцать лет.       К тому моменту прошла зима, за которую Стоун сказал Маринетт едва ли с десяток предложений. Но она не возмущалась, нет. Спросила, всё ли в порядке раз, другой. А потом просто отстранилась от помрачневшего и закрывшегося от всех музыканта, в который раз заставив его испытать восхищение её чуткостью. За это он был благодарен ей, как никому другому. Это была еще одна причина его любви к девушке — умение понять настроение других, за ненавязчивость и за подаренную возможность самому принимать решения.       Джаггед чувствовал себя грёбаным мазохистом, но всё равно не мог не думать о ней. Да, ему поначалу действительно стало намного проще — Маринетт почти не появлялась в офисе, выполнив все поручения Большого Боба. А певец вместе с остальной командой зависал в студии Алекса, бесконечно перебирая варианты песен, которые должны войти в альбом.       Он был настолько занят, что мысли о девушке приходили только по вечерам, и измученный бесплодными попытками написать хоть что-то стоящее мозг едва ли не взрывался. Мужчина действительно беспокоился за Малышку — где она, с кем, хорошо ли себя чувствует? Он прекрасно помнил, что, увлечённая работой, она могла запросто умять коробку конфет или упаковку печенья. Но также могла едва ли не сутки обходиться вообще без еды — пока ей не напомнят. Стоун тосковал по её нелепым замечаниям невпопад и по звонкому смеху, тёплому и заразительному. Скучал по её не по-детски мудрым рассуждениям за чашечкой чая в конце рабочего дня. Скучал по тому свету, что Маринетт дарила окружающим. Тосковал о ней...       Через пару месяцев молчания, добровольного, а потом и принудительного, Джаггед выдохся. Просто встал однажды перед зеркалом, взглянул в собственное лицо, искажённое ненавистью к себе и недосыпом из-за кошмаров, и признал, что до безумия, до остановки сердца любит Маринетт и боится её потерять. Стоило только сказать это, взглянуть в лицо собственному страху, дышать стало легче. Он не был ребёнком, только-только понявшим, что может любить кого-то, кроме родителей. Не был восторженным подростком, едва ступившим на путь изучения других людей. Стоун — взрослый самостоятельный мужчина, умеющий держать себя в руках и чётко разграничивать отношения и работу. По крайней мере, он так думал до тех пор, пока Малышка сама ему не позвонила. — Маринетт! Неожиданно! — по выразительному взгляду Пенни стало понятно, что ни черта рокер не справляется со своими эмоциями, и сейчас на его лице царит глупая, неуместная в офисе улыбка. Извинившись, Джаггед вышел в коридор, чтобы было удобнее и спокойнее говорить. — Прости, что звоню… — Стоун почувствовал, как напряглись мышцы; он ощущал себя готовым уже сейчас броситься выполнять всё то, что попросит его Малышка. — Я… просто…       Её голос звучал глухо и надрывно, она как будто говорила в нос. — Ты плакала? — моментально понял её состояние музыкант. — Нет! — слишком быстро ответила она, и мужчина только убедился в правильности своих догадок. Да, он был в офисе, но оставить свою девочку в таком состоянии не мог. — Хорошо, где ты? — она запротестовала, сказав, что позвонила просто так, узнать, как у него дела. Но Джаггед уже закусил удила и отступать не собирался.       Наконец, он сумел выбить из неё хоть капельку информации. Никого не предупредив, певец просто вышел из здания звукозаписывающей компании и отправился к собственному автомобилю. Через пятнадцать минут, что было рекордом для Парижа, он уже был в парке, где находилась Маринетт. Стоун молился всем богам и демонам, чтобы она никуда не ушла, чтобы осталась на месте, и он мог бы помочь ей.       Его молитвы услышали: Маринетт стояла в компании своих друзей, Адриана и Альи, недалеко от кованой парковой лавочки. Джаггед только собирался облегчённо выдохнуть, как услышал всхлип Маринетт, а затем увидел, как её друзья расцепили руки. Плечи его малышки поднялись и опустились, и рокер ощутил, как темнота внутри него потребовала выхода. Свернувшись в напряжённую пружину, она нашёптывала ему в ухо накостылять этим нерадивым соплякам, посмевшим заставить его светлую девочку плакать.       Но вместо этого мужчина лишь взял не сопротивляющуюся Маринетт за руку и повёл прочь от её так называемых друзей. По их растерянным и виноватым лицам было понятно, что они были на свидании и совсем не рассчитывали наткнуться на подругу. Как и не собирались ей рассказывать что-либо про свои отношения.       Предатели.       Усадив Малышку на переднее сидение авто, Джаггед завёл мотор и отправился бесцельно кататься по городским улицам. Маринетт молчала, откинув голову на сидение и пустым взглядом уставившись в окно. Солнце давно уже опустилось к горизонту, начали загораться первые фонари, а они всё молчали...       Наконец, она разомкнула губы и хрипло сказала: — Ты даже ничего не спросишь у меня? — Зачем? Всё и так понятно. Но если тебе есть, что рассказать, то я слушаю.       Лицо Маринетт исказилось в страдании: — Это всё из-за тебя! — выпалила она. Глаза её влажно заблестели, но ни единой слезинки не прокатилось по покрасневшим щекам. — Я слишком много времени проводила с тобой, с Пенни, на студии, занималась эскизами и костюмами... А она с Адрианом... Они... — она говорила и говорила, то и дело захлёбываясь словами и давясь окончаниями. Казалось, Малышка стремилась вывалить на него всё то, что накопила за эти часы молчаливого страдания и за те минуты, что провела в одиночестве, таращась на целующихся друзей.       Джаггед остро чувствовал собственную беспомощность. Он не был человеком, способным утешать других людей словами, предпочитая им действия. Да и как любой мужчина, при виде женских слёз, терялся и не знал, что делать. А уж слёзы Маринетт, его Малышки, и вовсе резали не хуже любого ножа, острыми гранями проходясь по сердцу. К чувству беспомощности добавлялось и чувство вины, потому что его не было рядом, когда она нуждалась в нём.       Музыкант сжал губы и снова надавил на газ. Выехав за пределы города, рокер остановился. Остановился и поток обличительной речи Маринетт. Стоун отстегнул свой ремень безопасности и, всё так же не говоря ни слова, склонился к девушке и прижал её к себе. Она колотила его по спине, по груди, выкрикивая бессвязные ругательства, обвиняя его, себя и весь мир в вопиющей несправедливости. Ей было больно и страшно, девушка впервые пережила предательство. Именно поэтому она так сильно нуждалась в нём, и Джаггед знал это. Он был готов стать для неё кем угодно: другом, братом, нянькой, да хоть подушкой для битья, лишь бы это принесло ей хоть какое-то облегчение.       Когда Маринетт, выдохшись, тяжело уронила голову на его плечо и заплакала, как маленький ребёнок, сердце мужчины сжалось. Ему хотелось разделить с ней её боль, перенять часть этой неподъёмной ноши на свои плечи, чтобы ей стало хоть чуточку легче. Он поглаживал хрупкие плечи, целовал тёмную макушку и шептал ничего не значащие глупости в качестве утешения. А Малышка доверительно прильнула к нему, силясь поверить обещаниям, что всё будет хорошо.       С этого дня Джаггед осознал - мир уже никогда не станет прежним. Ни его, ни её.