Волшебства не существует

      Зимняя стужа не заставила себя долго ждать. Через какие-то две-три недели после ухода Ларса повалил снег, и поверхность озера понемногу стала обрастать тонкой коркой льда. Из-за резкого похолодания сестры почти не выходили на улицу. Каждая из них была занята собственным горем, и справлялись они с ним тоже по-своему. Леда почти ежедневно спускалась в подземную молельню, в которую можно пройти через подвал, и зажигала свечу в память о возлюбленном Гансе. Сильно зажмурив глаза, она представляла его лицо и молилась, молилась, молилась…       Она предпочитала не думать о свадьбе, которая должна состояться примерно через три месяца. О ее интересном положении знали только мать и Ида, но до отца тоже скоро дойдут слухи, тем более, что он уже заметил, как его дочь сменила фасон платьев, которые ее откровенно полнили. Он шутил над девушкой, что, мол, хорошо кушаешь, будущий муж оценит твои формы. И он был прав, думая, что полнота дочери покажет семье жениха его, какой-никакой, а достаток. Но девушке было это безразлично. Старая знахарка, к которой водила ее мать, сказала, что беременность протекает хорошо и волноваться не о чем. Закончив свою молитву, Леда зажигала еще одну свечу за своего еще не родившегося малыша, которого она уже успела полюбить всем сердцем. Предчувствие подсказывало ей, что это обязательно будет мальчик с золотыми волосами и нежной белой кожей.       Сестра Леды коротала зимние дни и ночи за чтением своих любимых книг, игре на музыкальных инструментах и, конечно, рисованием. Владеть кистью девушек научили еще с малых лет, и теперь они обе могли с легкостью изобразить простенький натюрморт или пейзаж. Не имея особой практики в портретах, Ида поначалу не могла нарисовать Ларса таким, каким запомнила: то нос кривой выходил, то глаза разного размера, то не получалось подобрать правильный оттенок кожи. Пачки испорченной бумаги летели в камин, прежде чем у нее стало хоть что-то получаться. Рука стала запоминать анатомию русала, и Ида уже не рвала со злости свои рисунки, а наоборот, дорабатывала и улучшала свои творения. За короткий промежуток времени у нее набралось уже достаточно приличных набросков и полноценных портретов. Несколько раз она даже приглашала своего бывшего учителя, чтобы тот поднатаскал ее.       Старый художник в маленьких круглых очках с удивлением рассматривал многочисленных изображения мифического существа в двух вариациях: мужской и женской. На расспросы девушка отвечала уклончиво, объясняя свою тягу к творчеству простой девчачьей прихотью. И все было бы прекрасно, если бы бывший учитель не обмолвился неосторожным словом на ужине с родителями близняшек. Ида уже ушла спать, а страдавшая периодической бессонницей Леда решила посидеть вместе с гостем.       — Ваша младшая удивительно продвинулась в своем таланте. Ее последние рисунки меня просто поразили, сколько любви и фантазии вложено в эти изображения несуществующих животных, — воодушевленно сказал художник, запивая свои хвальбы бокалом выдержанного вина.       — Приятно слышать, она у нас всегда была девочкой особенной, — мать расплылась в улыбке. — Такая тихая и рассудительная, но я всегда обнаруживала в ней столько всего, чего нет ни у одного члена нашей семьи.       — Это чего это, матушка? — влезла в разговор старшая дочь.       — Ну, помнишь, — женщина немного задумалась, — когда вы были маленькими, она постоянно норовила убежать с местными мальчишками и потом приходила с грязным разодранным платьем, я ее так ругала, так ругала… А она меня не слушает совершенно и с таким восторгом рассказывает, как роды у кошки принимала, как птицу из силка выпустила, как защитила какого-то мальчугана от обижавших его хулиганов… — она вдруг достала платок и смахнула навернувшуюся слезу. — Конечно, потом мы ее перевоспитали в настоящую благородную девицу, но отголоски тех времен до сих пор проскакивают в ее характере.       — Неужели доброта это такое редкое качество в нашей семье? Хотя, о чем это я? Конечно, редкое. Как родную дочь замуж выдавать за старого деда, так это хорошо, а как бескорыстно помочь кому-то и отдать всю душу ради этого, так сразу преступление.       — Леда, не могла бы ты прекратить? — цыкнула на нее мать. Отец нахмурился, но ничего не сказал.       — Так что там моя возлюбленная сестра начеркала? — спокойно спросила Леда бывшего преподавателя.       — Значит, вот, — мужчина неловко кашлянул и продолжил. — Это удивительные изображения русалок, — вся семья оторвалась от своих блюд и с удивлением посмотрела на художника. — Я раньше такого никогда не видел. Конечно, встречал я людей, которые увлекаются всякими сказками, рисуют иллюстрации к детским книжкам, но чтобы такие подробные изображения… Будто пособие по изучению из учебников биологии.       — Как интересно, — мать сложила руки на груди, — вот бы она и нам показала.       — Замуж ее надо побыстрее, — вставил свое окончательное слово отец. — Как рожать начнет, сразу обо всех русалках забудет.       Новость о неожиданном увлечении сестры не давала Леде покоя. Обычно у них никогда не было друг от друга секретов, а тут какие-то недосказанности и необычное поведение. Вообще, после нападения в лесу сестра вела себя очень странно: часто уходила из дома, вечно витала в облаках, даже теряла свое нижнее белье.       «Разве это достойное поведение для девушки из богатой семьи?» — думала Леда, которая носила под сердцем внебрачного ребенка от простого крестьянина. Мало того, много нехороших мыслей лезло ей в голову. Она все думала, как отреагирует отец, когда выяснится ее положение, и если бы он выдал за того человека Иду вместо нее, то она была бы спасена. Жила бы дальше с мамой и растила сильного и здорового сына. Отец же всегда мечтал о наследнике, вот и пусть нянчится. А еще Ганс… Он не мог покончить с собой. Любимый излучал саму жизнь, желание покорить всякую вершину, одолеть любую преграду, познать все, что есть на этой земле. Его определенно убили, но кто и за что? Леда выпытала у городского врача, который осматривал его тело, что на Гансе были странные царапины, объяснения которым он не нашел. К тому же она ходила на место их первой встречи, где они познали друг друга, и увидела примятую траву и длинный широкий след на земле, уходящий в воду. С Гансом случилась не простая смерть, что-то зловещее окружало их любовное гнездышко, и Леда это чувствовала.       В один из вечеров, когда Ида ушла принимать ванну, Леда заперлась в ее комнате и все рассматривала рисунки сестры, пытаясь хоть как-то связать эти ее странные фантазии с озером и Гансом. Но ведь никаких русалок нет. А если и есть, то чем они живут и что едят? Как относятся к людям? Не решаясь спросить у сестры напрямую, она все надумывала и строила невероятные теории, подтверждения которым было не найти.       Из-за того, что Леду почти не выпускали из дома, чтобы кто, не дай Бог, не увидел ее располневшей фигуры, она была вынуждена от скуки все время приставать к сестре. Слово за слово, Ида, оформляя подлинные истории в сказку, рисовала при сестре и рассказывала всякие необычные подробности из жизни озерных душегубов. Кое-что она кроваво приукрашивала, чтобы отбить у Леды желание пойти поискать их. Ида понимала, что это риск, но поделать ничего не могла. Тоска изматывала ее сердце и душу, нужно было хоть с кем-то об этом поговорить. Тем более, в существование ее друзей все равно никто не верил, и можно было свои воспоминания преподнести, как сказочную историю. Леда заваливалась с сестрой на кровать и слушала ее увлекательное повествование. Для достоверности Ида сделала Ларса девушкой-русалкой, которая решила покинуть мир воды из-за самоотверженной любви к человеческому принцу. Старшая сестра внимательно слушала, стараясь запомнить каждое слово этой прекрасной и грустной истории, которую она обязательно будет пересказывать своему малышу.       Так прошел первый месяц зимы.       Ларсу почти ничего не снилось. Завернувшись в сухие прошлогодние водоросли, он то падал в черную бездну грез, то возвращался к реальности, на секунду приоткрывая глаза, чтобы тут же сомкнуть их снова. Сейра постоянно ворочалась и бессознательно скидывала с себя груду травы, но через какое-то время ей снова становилось холодно, и она жалась к брату, утыкаясь ему в грудь. Существа выглядели настолько беззащитными, что если бы человек со злым умыслом нашел их логово, то ни убежать, ни дать сдачи они бы не смогли. Почти девяносто дней спячки были для них самым долгим, и в то же время самым беззаботным временем, когда не нужно беспокоиться о еде, раздражающих местных жителях, да и вообще о своем жалком существовании.       Через два месяца сна ему в живот стала упираться быстрорастущая утроба Сейры. Спросонья он легко перевернул сестру к себе спиной и обнял за плечи. Она часто дышала и даже иногда бормотала какой-то неразборчивый бред. По привычке Ларс иногда клал ладони ей на живот, и каково было его удивление, когда он чувствовал там внутри какую-то вибрацию. Он все думал, за счет чего это дитя развивается, пока мать в спячке? Но ответа на этот вопрос у него не было, да и не хотелось искать.