Амбивалентность

— Я замерз, — жалуется Плисецкий, стоило только переступить порог дома и снять с ног уличную обувь. Юрий с этим действием не особенно заморачивался и просто наступил носками на пятку, освобождая ногу. — Я могу принести еще несколько кружек, — отзывается Кацуки, поправляя задравшийся низ джинсов. — Чего? — То есть… я хотел сказать, одеял, в твою спальню, — японец неловко треплет собственные волосы и виновато улыбается. — Но могу и кружек с горячим шоколадом. Двадцатилетний Юрий запускает пятерню в каштановые волосы следом за рукой хозяина, убирая челку наверх, и касается холодными губами лба. Этот жест сродни тому, как Юри (в его возрасте уже редко) целует родная мать или сестра когда-то давно. В этом успокаивающем жесте столько заботы и тепла, что Кацуки никак не ожидал получить его от «Русского хулигана». «Перестань об этом думать», — беззвучно говорил он, одним взглядом и дыханием, и Кацуки его понял. Неловко обнял за талию в ответ. — Я говорил, что тебе это не грозит, — сдерживая раздражение, шепчет Плисецкий. — Тебе нужно меня слушать, хрюшка. — Да… прости, — они оба разговаривают тихо: боятся разбудить и пятнадцатилетнего Юрия, и семью Кацуки; стены в помещении довольно тонкие, а у Мари чуткий сон. — Я бы принял ванну, — мечтательно говорит Плисецкий, утягивая японца вслед за собой, так и не разжимая объятий. Они неловко переступают маленькими шажками, прижимаясь друг к другу. — Разве ты уже не принимал ее? — Я бы и второй раз залез. Ты тоже холодный, — блондин перехватывает руку Кацуки, подносит онемевшие пальцы к своим губам и дует на них, имитируя согревание. — Я могу пойти после, — щеки Юри привычно алеют. — Ну и ну, у вас такие ванны есть, в которые пятеро уместятся, а ты за двоих переживаешь. — У нас и больше есть, — не без легкого хвастовства информирует Кацуки, а потом его головушка додумывается до смысла сказанного, и он в какой раз жалеет, что думает долго. — Подожди… Ты же не хочешь сказать, что мы будем принимать ванну… вместе?

***

«Мы будем принимать ванну вместе. Боже», — Кацуки краснеет даже за воротом водолазки, стыдливо натягивает тугой ворот до носа, тщетно скрывая пылающие щеки. Он ведь до последнего ждал подвоха: очередной грубой шутки от «Русского хулигана», что-то в духе броска в воду в одежде, приставания и последующего громкого ржача, но нет. Юрий расстегивает молнию темно-синей куртки и неопрятно швыряет ее на ближайший стул, хотя в стене предусмотрительно вкручены крючки для одежды. — Это для большой компании, — попытка загладить неловкость. — Оно даже пользуется популярностью, особенно на мальчишник. А еще… — Юрий впивается взглядом в макушку Кацуки и нарочно медленно снимает безрукавку, стягивает ее через голову, оголяя подкаченный торс, — оно… оно… м… Плисецкий расстегивает пряжку ремня, и Кацуки думает, что это уже чересчур, потому что пряжка гремит как железка и звук расстегивающейся молнии на штанах, — а еще цепкий взгляд зеленых глаз, — спокойствия не придают. Юри порядок слов в предложении путает, коверкает произношение, а после и вовсе замолкает, потому что уже не помнит, что рассказать хотел. — Раздевайся, хрюшка, — призывно улыбается и тянет край чужой водолазки наверх. — Тебе нечего скрывать такого, чего у меня нет. Кацуки зажимает руки на груди, изо всех сил пытаясь задержать верхнюю одежду на себе, но Плисецкий оказывается проворнее его самого и легкой щекоткой по ребрам заставляет потерять бдительность. Кацуки смеется от щекотки, Плисецкий ему вторит; кофта летит вслед за остальной одеждой. Касаться друг друга кожа к коже — весьма интимный жест. Кацуки чувствует под своей рукой ускоренное сердцебиение Плисецкого, щекой — гладкость его кожи, по спине проходятся холодные руки, создавая мурашки по всему телу от температурного контраста. Юри был воспитан скромным, вежливым мальчиком, который никогда бы не позволил себе лишний раз пялиться в сторону полуобнаженного человека, — а он, по сути, на Юрия и не смотрит, краснеет и взгляд старательно в сторону отводит, — но ему до такой степени любопытно тело именно этого человека, что он не может устоять. Кацуки ведет рукой от груди к животу, трет крепкие мышцы снова и снова, потому что, оказывается, это очень приятно — чувствовать рельеф, несмотря на то, что твое собственное тело сильных различий не имеет. Плисецкий кладет свою руку поверх руки Кацуки и ведет ее выше, накрывая пальцами затвердевшую от холода и легкого возбуждения горошину соска. Юри краснеет пуще прежнего и разом жалеет о своем любопытстве, но Плисецкий так довольно прикрывает глаза и вздрагивает, что Кацуки разом понимает одну интересную вещь: у Юрия чувствительные соски. Юри нарочно оттягивает их и проходится пальцами по кругу, чтобы выбить из этого человека еще больше эмоций. Кацуки позволяет Плисецкому расстегнуть его штаны и приспустить вниз. Юри вскрикивает, чувствуя укус за мочку уха, и стонет, когда Плисецкий вжимается своими бедрами в его и легко раскачивается с носка на пятку, создавая ощутимое трение. Юри сам тянется к нему за поцелуем и успокаивается, когда Юрий ловит его губы и целует настойчивей. Плисецкий собственнически кладет ладони пониже копчика и сминает пальцами упругие ягодицы почти до боли; и этот контраст ласкового поцелуя и несдержанной грубости пьянит. Юри коротко постанывает, когда Плисецкий подцепляет пальцем резинку, оттягивает в сторону и отпускает с громким шлепком по коже. — Что ты хочешь сделать? — Кацуки спрашивает очевидные даже для него самого вещи, глядит вниз на смятые штаны и свои дрожащие коленки, — вот стыд, — и тушуется посмотреть Плисецкому в глаза, потому что подрагивающие ноги — ну это уже слишком по-детски, слишком неопытно; а по сравнению со зрелым Юрием — особенно. Русский не отвечает, вместо этого садится коленями на пол и сам заглядывает Юри глаза в глаза. Кацуки едва замечает среди полутемноты и расширившегося зрачка привычную зеленую радужку. Плисецкий поддерживает Кацуки рукой под поясницу, и последний даже обижается поначалу: дрожащие коленки не гарантируют того, что он рухнет на пол прямо сейчас, но потом понимает, что такая поддержка была не лишней. Плисецкий касается губами члена сквозь ткань трусов и мочит то место языком, а Юри действительно уже готов-таки рухнуть. — Ты горячий, — хрипло говорит Плисецкий, отстраняясь. Юри мог бы поспорить: чужое дыхание на его замерзшей коже напоминает ему жар костра. Теплоту чужого рта заменяет ласкающий прохладный воздух. — И возбужденный, — говорит он, после чего широко лижет хлопковую ткань. Кацуки вцепляется в блондинистые волосы, путаясь в прядках, стягивает тугую резинку и блаженно запускает пальцы в шелковистые волосы. — Желанный, — откуда-то снизу бормочет Юрий, снимая трусы вслед за штанами. Кацуки давится стоном, и в итоге выходит какой-то беззвучный выдох, когда Плисецкий, отводя пальцами крайнюю плоть, целует головку. У Юри кружится голова и в глазах на мгновение двоится, до того ему нравится вид полуобнаженного Плисецкого, стоящего на коленях перед ним и мерно вбирающего член за щеку и помогающего себе рукой. Юрий, окончательно приноровившись, медленно вбирает во всю длину, вырывая из уст Юри протяжный стон. Плисецкий отстраняется, выпускает член из рта: слюна стекает из краешка губ по подбородку. — Давай сам, — едва слышно говорит он, расстегивает собственные брюки и вынимает напряженный член, жестко проводя рукой. Кацуки толкается в жаркую глубину чужого рта, придерживая голову Юрия, и смотрит, как его партнер надрачивает в такт движениям. По томному взгляду из-под белесых ресниц и легкому румянцу на скулах Юри понимает, что Плисецкий тоже славливает кайф от происходящего. — Я сейчас… Кацуки едва успевает отстранить Плисецкого, больно дернув за волосы, и кончает ему на лицо. Сперма стекает по ресницам, щеке и левой части губ, а Юрий довольно слизывает белесые капли и шепчет одними губами: «Спасибо», и Юри почти колотит от этого действия. Мельком он замечает, что рука у Плисецкого тоже испачкана. Черт… Они кончили вместе? «Русская фея» довольно улыбается, как ни в чем не бывало встает с колен и снимает одежду окончательно. — Не делай такое лицо, — смеется блондин. — Я просто боялся не успеть. Но зато… — цепкий кошачий взгляд Плисецкого обводит нелепо стоящего со спущенными штанами Кацуки с ног до головы, — нам теперь точно нужна ванна. И по его мурлыкающим ноткам в голосе и хитрющему взгляду сразу понятно, что понадобится не единожды.