Амбивалентность

Оба Плисецких не позволяют ему даже привыкнуть к своему присутствию в его, нужно заметить, не такой уж просторной, кровати, а уже залезают в оскорбительные для японского менталитета (и любого адекватного человека) крайности. Юри сейчас очень-очень хочется припомнить одно русское матерное словечко из лексикона Юрия, да только оно усиленно не приходит в голову, которая забита сейчас двумя не знающими границ блондинами. ― Оставьте меня в покое, ― из последних сил просит он, но Плисецкий все так же бережно освобождает его от кокона из одеяла, дерется чуть ли не за каждый клочок. ― Но нам скучно. ― Вы только посмотрите, ― из-за спины любопытным и взволнованным котенком выглядывает пятнадцатилетний Юрий, цепляется осторожно за чужие плечи и заинтересовано смотрит в лицо Юри, чем смущает еще больше. ― А ты, свин, тот еще извращенец: мы еще ничего не делали, а у тебя вся рожа красная. ― У него просто богатая фантазия, ― подшучивает старший, и, перетянув на себя все одеяло, откидывает его в сторону как можно дальше. Замечает метнувшийся вслед взгляд Кацуки и дернувшееся в ту же сторону тело, совершенно серьезно предупреждает, чтобы не смел сбегать: ― Не вынуждай меня привязывать тебя за руки, ― и целует в щеку, прикусывая нежную кожу зубами, чтобы поросеночек не испугался командного тона: для него все происходящее и без того шок. За спиной ревниво пыхтит Юрий, которому никаких поцелуев от японца все еще не перепало, и несильно стукает свою старшую копию по плечу ребром ладони, чтобы перестал играть не по справедливости. Плисецкий фыркает, специально раззадоривает подростка, оставляя второй поцелуй в том же месте, а потом многообещающе шепчет за ухо Юри: ― Тебе понравится. ― Мне не… ― Кацуки неловко поправляет очки, дергая синюю дужку от себя: если он их снимет, будет видеть гораздо хуже и смущаться, может быть, поменьше. ― Все-таки завяжи тупице руки, ― советует «Русская фея». ― Он ими невесть что без нашего разрешения вытворить может. Сейчас он пытается снять очки, чтобы не видеть. Я знаю, потому что он такое с Виктором проворачивал, когда тот голышом разгуливал. Кацуки готов поспорить, что сейчас в Плисецком заиграла ревность, судя по его потемневшему взгляду и извечному желанию «смотри только на меня», и он, даже не спрашивая будущего лишенца движений в руках, снимает с подушки наволочку и туго перевязывает запястья. За спиной. Юри хочется сказать, что хлопковая ткань натирает кожу, а плечи ломит от такого положения, но он все еще не в состоянии связать и двух слов. ― Может, ему еще и рот заклеить? ― «гуманно» предлагает «Русский хулиган», но его старшая версия только качает головой и усаживается на кровати поудобнее, так, чтобы обзор у Юри был просто шикарный. Сам Юри думает, что ему и щелочки бы хватило, чтобы сгореть со стыда, а уж лучшего места в «зрительском зале» ― подавно. ― Вдруг он будет орать? ― Старайся переделать свою кислую мину на что-нибудь приятное ― и кричать он точно не будет. ― Ну не знаю, старик, ты пока что не делаешь ничего такого, чтобы я выразил «приятности», ― парирует подросток и победно скалится. Но вообще, в целом, ни разу не выглядит оскорбленным или недовольным. У него лицо соучастника удачных попыток довести Кацуки Юри до инфаркта, но никак не обиженного ребенка, не согласного ни с одним действием. Он покорно, прикрывая обрамленные светлыми ресницами глаза, приподнимает голову, когда двадцатилетний Юрий пальцам давит на его подбородок, сам тянется вперед, оставляя первый легкий поцелуй. А Кацуки уже теряется в выборе, куда бы ему посмотреть, потому что сидящие перед ним русские почти одинаковы во внешности, не считая мелких деталей вроде длины волос и роста, а еще у них красивые тела: и руки с тонкими запястьями, и глаза с пушистыми ресницами, и губы. Сейчас ― особенно губы, потому что Плисецкий делает их влажными от слюны легкими движениями языка. Юрий зарывается пальцами в чужие волосы и стягивает тугую резинку, распуская куцый хвостик, перебирает пальчиками прядки. Прелестно, теперь они вообще неотличимы. Хотя их все еще можно различить по одежде, но черт его знает какое по счету чувство подсказывает Юри, что ее тоже скоро не станет. Кацуки даже бросает свою идею вырываться и канючить до последнего и только заполошно думает: «Два Юрия Плисецкого, два Юрия Плисецкого». Что он сделал такого хорошего в жизни, чтобы его набор симпатий и маленьких фетишей удвоился? А еще надумал «порадовать» его на ночь глядя со скуки и устроить горячий селфцест. Несколько минут назад Кацуки думал, что это плохая идея? Больше он так делать не будет. Старший Юрий почти заботливо заправляет своему двойнику выбившуюся прядку волос за ухо, чтобы бы тут же поцеловать открывшуюся бледную щеку. И стреляет травяным взглядом в сторону Кацуки, немо вопрошая: «Узнаешь, совсем недавно я сделал так тебе». Юрий в долгу не остается, показушно воротит нос от таких нежностей, мол, не кисейная барышня, и разом задирает синюю безрукавку на спине. Смотрит внимательно на Юри и оставляет красные борозды от ногтей на светлой коже, и Кацуки вспоминает, что на днях он точно так же царапал его спину. «О боже, они даже думают одинаково!» Юри несдержанно прыскает от смеха. ― Он там чего, смеется? ― спрашивает двадцатилетний Юрий, потому что обзор на японца ему закрыт. ― Я бы на его месте не бесил нас, все-таки он даже подрочить не сможет, даже когда очень захочет, ― рекомендует подросток, многозначительно поглядывая в сторону связанных за спиной рук. Юри невольно пытается развести их в стороны и поерзать, но узел довольно прочный; и не скажешь, что это всего лишь наволочка. Точно, не сможет, хотя приятная тяжесть уже давит на низ живота и разливается теплом по всему телу. Юрий стягивает одежду со своей старшей копии, которая ему только помогает в этом, поднимая руки, и первым делом касается ладонями обнаженной груди, с тщеславным удовольствием наслаждаясь рельефом тела. Мальчишка так усердно ненавидит, когда его считают миленьким, что наверняка планирует в будущем строить полностью противоположный образ: развитая мускулатура в списке наверняка имеется, а ее наличие у своей старшей версии — льстит. Плисецкий верх снимать не спешит, просто натягивает тонкую ткань до ключиц и оттягивает розовый сосок пальцами. По комнате разносится первый сдавленный стон. Юри сглатывает. Плисецкий кладет вторую руку на юношескую грудь, накрывая горошину соска, и слепо находит чужие губы; поцелуй выходит каким-то смазанным из-за постоянных стонов Юрия, немного агрессивным (ха, похоже, без участия третьего человека они без драки за победу не обходятся). Единожды между поцелуями и начинающими проявлять грубость поглаживаниями Юри ловит момент, когда они оба бросают жадный взгляд в его сторону, и по его спине бежит стайка мурашек. ― Ауч! ― вскрикивает Юрий, отстраняясь. По губе стекает тонкая струйка крови, и «Русская фея» удивленно слизывает ее кончиком языка. Солоно. Юри понимает, что они все-таки покусались. ― Охренел?! ― губу начинает пощипывать, а нахлынувшее слабыми волнами возбуждение отходит на второй план. ― А нечего на него так пялиться. ― Чего? Да я сейчас!.. Тянется к нему нарочно, пытается поймать нижнюю губу и укусить в отместку (выглядит это почти комично), но разница в телосложении и физической силе не позволяет. Юный Плисецкий сначала пыхтит недовольно, а потом его взгляд зажигается новой идеей; он отпускает руки двадцатилетнего Юрия и ловко уходит в сторону. Седлает колени Юри, собственнически обнимая за шею и дергая на себя; Кацуки сдавленно стонет от боли в плечах и от того, как чувствительно Юрий проехался задницей по его вставшему члену: вот пакость маленькая, нарочно ведь это сделал. Юрий оборачивается через плечо и показывает язык своей второй версии. ― Ты с ним уже целовался. Моя очередь. Взгляд у маленького котенка трогательно-ожидающий, он привстает на коленях, чтобы быть повыше, приоткрывает влажные губы и закрывает один глаз. Кацуки мысленно смеется, наклоняется к нему и ласково зализывает пораненное место, вылавливая участившееся от удовольствия дыхание: Юрий только хвастается, что ему любое проявление чувств чуждо, а на деле любит заботу к себе. Плисецкий закатывает глаза на проявление смекалки от подростка, которая ему лично никаких плюсов не делает, но присоединяется к нему, тесно пристроившись со спины. Легко трется бедрами, прижимаясь близко-близко. Кладет руки на низ живота и мягко поглаживает через ткань серой безрукавки, пока его младшая версия самозабвенно целуется с языком, кротко царапая плечи ногтями; кажется, он пришел к выводу, что ему это нравится. Или просто целоваться с Юри — нравится. ― Эй, Юри, ― зовет Плисецкий, опаляя дыханием мочку уха. ― Все еще хочешь закончить или присоединишься к нам? К чему спрашивать. Ответ очевиден.