***
Невыносимую прорву времени спустя Беспомощная, куда я могла теперь убежать? Я попала в западню — гул в ушах, тьма в глазах, один на один со своей чёртовой эмпатией. Будто своей боли мне было мало — борьбой Скотта МакКолла я напичкана по самое горло; меня будто накачали ею, как воздушный шарик — гелием. Клянусь, я того гляди лопну от этого. Меня разорвёт на куски. — Не прикасайся ко мне! — снова взвыла я, схватившись за голову. — Я не могу больше этого выносить! Я сыта по горло твоей Эллисон — девчонкой, погибшей у тебя на руках. Я сыта по горло чужими страхами, смертями и исковерканными судьбами. Неужели они — всё, что мне осталось? Всю жизнь быть заточённой в собственной голове? Без глаз и ушей единственный способ чувствовать этот дерьмовый мир — вытаскивать жаренные гвозди из чужих сердец и давиться, давиться ими до осточертения. Нет. У меня не осталось сил бороться. Я настолько пуста, что почти не страшно умирать, почти без разницы — жить в таком теле или вовсе не существовать. Разлететься на атомы. Я хочу к моему Тео. Сколько времени я без него? День, неделю, месяц? Тому, что Тео за мной до сих пор не пришёл, могла быть только одна причина. Догадка болела в голове, и спрятаться от себя было некуда; руки всё ещё пахли его кровью — этот страшный запах невозможно было перебить ничем. Разве что собственным ядом — а больше мне ничего и не оставалось. Только бы не оказаться в числе счастливчиков, устойчивых к яду филиппинской кобры. Я выдохнула из груди весь воздух, бессмысленно зажмурилась и выпустила клыки, чтобы распороть вены в запястье. Но не успела. — Чёрт! Кто-то ударил меня наотмашь; связки выпустили беззвучный писк. Падая на пол, я врезалась лицом во что-то твёрдое — кажется, это была тумбочка. — Нет, — я замотала головой, попыталась закрыться и отползти в сторону, но нападавший схватил меня за плечи и отвёл волосы от разбитой брови. Тео. Будь я проклята, это его ладони на моих щеках. Его запах. Живой… Здоровый. Как же он меня напугал. Его частое дыхание кусало мои пересохшие губы и бередило мне нервы. Я тронула кончиками пальцев рассечённую бровь и этим только размазала кровь на своём лице. Боже, Тео что, поднял на меня руку? Он ведь никогда меня не бил… — Ты сволочь! — я рыкнула, толкнув Тео в грудь, и залепила ему пощёчину. Пусть только попробует хотя бы тронуть меня пальцем, и я… что я могла ему сделать? Я слепа. И ничего не слышала. Совершенно безоружная перед ним. Тео притянул к лицу мою руку — руку, которая ударила его, — и, тронув поцелуем кончики пальцев, вложил в ладонь своё лицо. Небритый. Щетина немного отросла и колола кожу. Задев любимую родинку на щеке, я спустилась пальцами к до дрожи сжатым губам. — Что с тобой? Глупо. Даже если бы Тео мне и ответил, я бы ничего не услышала. Тео помотал головой, крепче прижимая мою руку к лицу. Я обещала себе не лезть к нему в душу, но это был единственный способ его видеть, слышать и понимать. — Тео… Ему было страшно. До злости и немого раздражения. Противный холодок чесался у него под затылком и не давал дышать в полную грудь. Я чуть не умерла. Минута — и Тео бы опоздал. Фантом моего бесчувственного тела кромсал его голову, и от этого ему хотелось то ли рычать, то ли выть, то ли размозжить себе череп. И вынуть себе руки из плеч — за один вид моего разбитого лица. — Эту боль я забирать у тебя не стану, — я впилась зубами в затрясшуюся губу — только бы не разрыдаться! — Живи с этим, Тео. Я отдёрнула ослабевшие руки от его лица и, обняв себя за пустой, прилипший к спине живот, отодвинулась, поджимая колени к груди. Чудовищное облегчение отхлынуло от лица — Тео жив! — и теперь тошнило. Тошнило от его жестокости, от собственной слабости и зависимости; тошнило не быть у него единственной. Трейси. — Ставлю десять баксов, что с ней ты тоже не предохранялся… Кобелина. Я лучше сдохну от своего яда, чем от твоего сифилиса. Не хочу ходить с провалившимся носом… — буркнула я. — Никогда тебе этого не прощу. Знаешь, даже здорово не слышать твоего раздражающего голоса… Не видеть твоего красивого лица. Я сглотнула сухой комок в горле и, сбросив руку Тео со своего плеча, мазнула кулаком по его лицу перед тем, как спрятаться в тело кошки. Выпутавшись из складок сброшенной одежды Малии, я метнулась под кровать, но, как оказалось, недостаточно шустро. Да твою ж мать! Зачем за хвост-то, живодёр? Круцио, нахрен! — Мя-а-а-ау!.. Ш-ш-ш!!! — выгнувшись, я распушилась. Поймав за шкирку, Тео бережно прижал меня к груди; я вгрызлась клыками в его ладонь и, пинаясь, как кролик, принялась драть её задними лапами. Вот тебе, вот тебе, вот тебе! Не смей чесать меня за ушком! Если ты немедленно не прекратишь, я… О… Пожалуйста, продолжай… Какие мягкие руки. — Мр-р-р-р-р… Пожалуйста, ещё! Животик тоже можно почесать. Поздравляю, Ева Картер: ты — бесхарактерная квашня.***
Пахнуло приятной влагой и мыльной свежестью, крепким мужским гелем для душа — такие знакомые запахи. Чистая кожа Тео пахнет именно так — как хвойный лес после грозы. Кажется, он принёс меня к себе домой. Точнее, в душ. И, если вспомнить, чем в прошлый раз закончились наши водные процедуры, мне это совсем не понравилось. — Мя-а-ау. Нет, так он меня не поймёт. Обратившись обратно в человека, я, как могла, прикрыла руками наготу. — Нет-нет-нет, Тео Рейкен. Душ мы с тобой вместе принимать не будем, даже не надейся… — Он, не церемонясь, толкнул меня под воду. — Тео! Острые капельки приятно щекотали голые плечи, сбегая на спрятанную под ладонями грудь. — Прямо чувствую, как ты на меня пялишься, — хмыкнула я и, отвернувшись, подставила лицо под душ. Вода наполняла рот и бежала по закрытым глазам; опершись о стену ладонями, я пыталась удержаться на ногах — нещадно мотало от измождения. — Уйди. Я сама в состоянии помыться. Сильные руки Тео накрыли мои плечи, мягко разворачивая к его лицу. Сжав двумя пальцами подбородок, он поднял мою голову, направив под струи воды, и аккуратными движениями протёр виски и щёки — наверное, на них остались следы запёкшейся крови. — Тео… Ощутив его бережные пальцы в волосах, я едва не замурлыкала. Выдавив шампунь в руки, Тео массировал мою голову, заставляя шипеть от удовольствия, тычась носом в его мокрое плечо. Потянув волосы назад, промывая их водой, он накрыл мой лоб ладонью, сложенной козырьком, чтобы мыло не попало в глаза, и поцеловал подбородок. Виноватая забота, от которой сердце разносило вдребезги. Я ждала его мужских прикосновений, хотя и совершенно не была к ним готова — Тео будто чувствовал это: он выдавил гель для душа в мою ладонь и отстранился на шаг, давая мне свободу действий, но всё же придерживая за талию, чтобы не упала. — Спасибо, — смягчилась я, — но я справлюсь сама. Не хочу быть для тебя обузой. Намыливая ноги, я пошатнулась, и Тео подхватил меня под живот, уберегая от падения. «Обуза». Точнее и не скажешь. Встряхнув меня за плечи — кажется, я его разозлила, — Тео прижал меня лопатками к стене; я рефлекторно закрыла лицо руками, ожидая пощёчины, которой не последовало. И кожей ощутила, как этот мой жест просверлил дыру у него в солнечном сплетении. Ну не идиотка? Он выпустил меня. Его руки скользнули вниз по моему телу, и секунду спустя Тео опустился на пол. Я охнула, вжимаясь в стену; жар его дыхания осел внизу живота. Слишком. Мать твою. Низко. Боже, он ведь видел меня всю! Я, наверное, умерла бы, если бы Тео ко мне прикоснулся. — Тео!.. Тео, нет, что ты… Что он собрался делать? Отметив коротким поцелуем колено, Тео взял в ладонь мою ступню и поставил к себе на бедро. Интимнее всякого секса. — Я сама! — балансируя на одной ноге, я опёрлась на его голые плечи; не обращая на меня внимания, Тео размял мои мыльные пальцы и по очереди промыл стопы под водой. И как его мужские руки, сильные и грубоватые, умеют быть такими нежными? Сколько же в тебе граней. Поднявшись с колен, Тео выключил воду и нашёл мою ладонь; теперь в солнечном сплетении сверлило и у меня — от его рук и больно, и… хорошо. Безопасно и страшно, будто над землёй небо, огненное от войны, а я — в бункере. Его невозможные мягкие руки, руки, которым позволялось всё; казалось, я умру в секунду, когда он разомкнёт ладонь. Я крепче сжала его пальцы — Тео ответил тем же, и душный запах смерти вытек из груди вместе с воздухом. — Есть хочется, — пробормотала я. — И пить. И почистить зубы. И спать. И… слышать. Что, если я оглохла навсегда? Почему я вообще оглохла? — Мне так страшно, Тео, — призналась я. Старая неистребимая привычка искать у него защиты родом из далёкого детства. Его привычка — успокаивающе гладить меня по вздрагивающей спине. — Только не подумай, что я тебя простила, Тедди, — в пустом ёрничанье я надеялась спрятать свой продирающий ужас; моё сердце лживо подпрыгнуло в груди. Глупо рассчитывать, что Тео этого не заметил. — Готова поспорить, что на лице у тебя сейчас цветёт твоя фирменная циничная ухмылочка. Он притянул мои пальцы ко рту, давая ощупать губы. Его провальная попытка улыбнуться — такая же провальная, как моя попытка от него убежать. Будь всё проклято. Ничем хорошим для меня это не закончится.