Битый ген

Наколов на вилку кусок стейка, Тео отправил мясо в рот и начал сосредоточенно жевать, с преувеличенным интересом разглядывая содержимое тарелки. — Чем ты ещё недовольна, Ева? Видишь — я ем, — пробубнил он с набитым ртом и потянулся к кофейнику. — Посмотри на меня, — потребовала я, придержав его руку над глубокой кружкой. Крепкие пальцы напряглись под моим прикосновением; Тео впился зубами в нижнюю губу, высвободился, но покрасневших глаз не поднял. — Сегодня ты тоже спать не собираешься? — О чём ты? Я кивнула на кружку с кофе: — Об этом. Какая эта по счёту? — Ты драматизируешь, — отмахнулся Тео. — Это всего лишь кофе. — Всего лишь кофе, — эхом отозвалась я, шлёпнув раскрытыми ладонями по столу. — Это всего лишь кофе, а там, в мусорном ведре, — я со злостью пнула носом ботинка шкафчик под раковиной, — всего лишь восемь банок из-под «Ред Булла». — Ты рылась в мусоре? — А что мне ещё остаётся делать? — возмутилась я. — Ты почти не появляешься дома, всё время где-то таскаешься с этим Скоттом и ничего мне не рассказываешь. Тео выругался в воздух и отшвырнул вилку в сторону — ударившись о край тарелки, она со звоном подпрыгнула на столе. Пихнув локтем стул, он распрямился, скрещивая мощные предплечья на груди. Невозможно было привыкнуть к его габаритам; своим мускулистым телом Тео словно выталкивал из комнаты весь воздух, заменял его своим тяжёлым присутствием. Не мужчина, кислородный баллон: с ним тяжело дышать, без него — невозможно. — А что я должен тебе сказать? — огрызнулся Тео. — У меня ничего не болит. Я здоров как бык, видишь? — в подтверждение своих слов он задрал майку, обнажая едва заметный шрам, почти рассосавшийся после зажившего открытого перелома. — Со мной всё нормально. Это ложь. Он крепкий, но даже близко не такой несгибаемый, каким хотел выглядеть со стороны. Я тяжело вздохнула, прикусив кончик языка — усилием заставила себя промолчать и не давить на его мужское самолюбие. Время с ним учило меня обходить этот острый угол его многогранной натуры — больше всего Тео злило казаться уязвимым. Железный Тео Рейкен. Никогда не брезговал пустить театральную слезу, чтобы произвести на кого-то впечатление, но в том, что его царапало по живому, он умело имитировал неуязвимость; человек, на две трети состоявший из пуленепробиваемого панциря, под который никому не позволялось заглянуть. Даже мне. Этим Тео напоминал устрицу: если кто и возьмёт её в руки, так только для того, чтобы разломить раковину и сбрызнуть нежную мякоть лимонным соком. Мне хотелось быть предельно откровенной со всем дерьмовым миром, с людьми, чья боль, оставленная моими честными словами, меня не страшила; но мой внутренний резальщик правды-матки неизменно глох на Тео Рейкене, как двигатель при пустом бензобаке. Я удивилась самой себе, как легко и естественно нашлись мягкие слова: не «ты сдурел, Тео Рейкен, ещё совсем не окреп, не спишь по-человечески и почти не ешь, едва на ногах держишься, а уже полез в самую мясорубку, сиди дома и восстанавливай силы», а: — Я волнуюсь за тебя. — Не волнуйся. Со мной всё будет хорошо, — его голос смягчился, но напряжённая складка на лбу не разгладилась. — Но пока Всадники забирают людей, ты из дома не выйдешь. Я запрещаю тебе в это вмешиваться. Снова! — Ты опять заставишь меня сидеть дома и ждать? Я уже не слепая, Тео! Он окинул меня скептическим взглядом с ног до головы; на секунду задержался глазами на подбородке и выдохнул куда-то в сторону. — Но всё такая же маленькая и хрупкая. Не спорь со мной. Мне не хочется с тобой ругаться. Это было чертовски трудно. — Ладно… — скрипя зубами. — Если так… может, просто уедем отсюда? — спросила я после паузы. — Нет, Ева. Мы никуда не уедем. Здесь у меня есть дом, и ты можешь закончить школу. Потом поступишь на медицинский факультет, станешь мануальным терапевтом, как и хотела… — И у меня даже нет права голоса в том, что касается моей жизни? Правда в том, что никогда не было никакой «моей жизни». Я была жива, потому что Тео этого хотел. — Так для тебя будет лучше, Ева, — произнёс он с тяжёлым акцентом на моё имя. Его подчёркнутое спокойствие не предвещало ничего хорошего — как штормовая тишина, сдавленная грозовыми тучами. Я давно не была эмпатом, но, казалось, злость зрела в нём, как нарыв. Я презирала себя за то, как мне это нравилось — мне нравилось злить Тео, нравилось выводить его, такого терпеливого, из себя. Странное чувство, что на меня не хватало его лицемерной сдержанности. Будто он смотрел на мир сквозь линзу брезгливой холодности, и на мне преломлялся свет. Его губы, обычно искривлённые циничным хвостиком полуулыбки, будто в их уголке гасло ругательство, вытягивались в белую линию. Тео взрывался. Мог раскричаться в голос и разбить кулак о стену рядом с моей головой. В этом было столько честности. Со мной он разрешал себе быть самим собой — целиком, нараспашку и до конца. — О чём я и говорю! Опять всё решил за меня, — резюмировала я. — Ева, я хотя бы раз ошибся на этот счёт? — Да, — я задрала подбородок, — ты ошибся, когда вернул мне зрение. Господи, неужели я произнесла это вслух? Я прокусила щёку, сдерживая стон. Тео замер, как хищник перед прыжком, и медленно поднял на меня давящий взгляд. Какие страшные у него глаза! На бледном, немного щетинистом лице, обведённые сероватыми кругами нездоровой бессонницы, они жгли меня до волдырей. Опустив голову, я отступила на шаг, прижав руку в груди; хотелось раздавить сердце в кулаке, как перезрелый помидор, чтобы не прыгало, не рвалось и не дрожало. Бархатной поступью Тео обошёл стол — душная ярость сквозила в каждом его шаге. В каждом слове: — Посмотри мне в глаза, Ева, — проворковал он, подбрасывая мой подбородок ледяной костяшкой указательного пальца. Я послушалась, пожав дрожащие губы. — А теперь повтори. — Ты ошибся, когда вернул мне зрение… — Чёрт тебя дери, — вырвалось у него с придушенным свистом. — Хочешь сказать, тебе нравилось быть слепой? Одно я знала наверняка — мне совершенно не нравилось смотреть на мир, в котором не было Тео Рейкена. Мне не нравилось видеть Ад в его распахнутых глазах и не уметь вытащить боль из его души. — Чёрт тебя дери, Ева! — повторил Тео. — Ты сказала, что скучаешь по дурацкому дождю с пузырьками на лужах — я дал тебе это!.. Но какой ценой! Настоящее безумие. — Вот именно — я скучала по дурацкому дождю! Это такая мелочь, — прошипела я. Дурацкий июньский ливень необычного цвета глаз моего Тео — серый с солнечно-голубыми прожилками чистого неба и мокрой зелени. А больше в нём не было никакой ценности. Тео отдёрнул руку от моего подбородка, но жестоких глаз не отвёл. — Сука ты неблагодарная. То есть всё зря? Ты считаешь, что я зря три месяца… Ева, ты хотя бы можешь представить себе, что такое Ад? — Нет, — отрезала я. — Я не могу себе представить, что такое Ад, потому что ты мне ничего не рассказываешь, а я, к сожалению, больше не эмпат. Но, знаешь, да. Лучше бы я оставалась слепой. — Дрянь! Тео замахнулся с разворота; я закрыла обеими руками лицо, но удара не последовало — его ладонь лишь ненадолго зависла у моей щеки. Тео сжал кулак и опустил в бессилии, простонав моё имя вперемежку с неразборчивой бранью. Развернувшись на пятках, он пошёл прочь. Могучая спина, напряжённая так, что мышцы почти рвали натянутую на плечах ткань, мелькнула в дверном проёме, перед тем как Тео вылетел на улицу. Он грохнул дверью, и с потолка чуть не посыпалась штукатурка. Оставил меня стоять в опустевшей кухне и в немом оцепенении растирать лицо. Щёки горели, будто Тео отхлестал меня по ним одним взглядом. Пошатнувшись, я побрела на непослушных ногах из кухни через гостиную и вышла на крыльцо. — Тео… Он стоял, впившись обеими руками в дерево перил. Его нервный силуэт с вздымающимися от гневного дыхания плечами в свете фонаря над крыльцом казался чёрным. Я молча подошла к Тео со спины и, обняв, переплела свои пальцы на его животе. — Ева! Сейчас не время… — Прости, — перебила я, зарывшись носом ему между лопаток. — Я не это имела в виду… — Нет, Ева, — сбросив с себя мои руки, Тео высвободился из объятий, — ты имела в виду именно это. В твоих мозгах отсутствует функция фильтрации речи. Поэтому просто дай мне остыть, иначе я сделаю тебе больно. Я еле сдержался. Я зажала рот рукой и стиснула зубы, но не смогла подавить смешок, нет, очередь из ядовитых смешков — меня тошнило ими так, что кружилась голова. Я рассмеялась в голос. Металлическое эхо моего хохота залило ночную улицу. Смех гнул меня пополам и разносил рёбра в щепки, от него крыльцо дрожало под ногами, как от землетрясения; казалось, я вот-вот развалюсь на куски. — Ева… — Тео обернулся и встряхнул меня за плечи. Это не помогло. — Хочешь сделать мне больно? Серьёзно, Тео? — я задыхалась. — Ты же хренов эмпат! — поймав его руку, я прижала её под грудью — там, куда провалилось сердце, рвущееся в стенокардии. — Вот и посмотри. Можешь ты теперь сделать мне больно или нет… — Ева… Я замотала головой, не дав себя перебить: — Что ты видишь, а? Тот день, когда Скотт признался мне, что отправил тебя в Ад? Слепого, потому что ты отдал мне свои глаза. Или ещё какой-нибудь дерьмовый день — любой из тех девяносто четырёх дней, когда… — я не смогла договорить. Девяносто четыре дня. В них не было моего Тео. Тёплого, сдавившего моё голое тело в кольце бережных рук. Спящего и уютно ворчащего сквозь прозрачный утренний сон. Не было убаюкивающего ритма его сердца под щекой. Его обволакивающего голоса, имеющего надо мной столько нераздельной власти; мои невидимые, невыносимо прекрасные кандалы. — Ева, ты… — Да. Я действительно думаю, что всё зря. И если ты скажешь, что моё зрение стоило твоих месяцев в Аду, я стукну тебя в глаз. — Оно стоило. Сам напросился. Я ткнула его кулаком в бровь — не так сильно, как могла, — и насупилась. — Нет, Тео! Не стоило. Я дурная девчонка, которая не умеет вовремя закрыть рот, к тому же безмозглая. Я знала, что ты за человек, и могла обо всём догадаться, но вместо этого позволила шайке МакКолла коллективно совокуплять меня в мозг и убедить в том, что ты можешь меня убить! Это такой идиотизм, — мой крик оборвался, и я добавила совсем тихо: — Я предала тебя, Тео. Я думала о тебе так плохо. То, что сказала тебе, перед тем как ты… «Гори в Аду, Тео Рейкен». — Я знаю, Ева, — Тео мягко вклинился в мой истеричный монолог. — Ты думала обо мне плохо. С самого начала. Но от этого меньше любить не стала. Ты ждала, что это кончится для тебя чем-то… нехорошим, и всё равно осталась со мной. Это самое ужасное. Ты будто считала, что я имею право причинить тебе вред. — Так и есть, — пробормотала я, тряхнув головой. — Ты имеешь на это право после того, что случилось с твоей сестрой. — Ева… — Нет. Не говори ничего, — я потёрла зачесавшиеся глаза. — Прости. Я не готова говорить об этом и не представляю, как с этим смириться. Поэтому не смей даже думать, что мои дурацкие глаза стоили твоих трёх месяцев в Аду. — Не смей думать, что они не стоили этого, Ева. Я фыркнула, ринувшись к двери, и Тео дёрнул меня за локоть, притягивая к своей неестественно твёрдой груди. Руки у него ходили ходуном, оглаживая меня от плеч до локтей, от предплечий до запястий и снова вверх. — Я страшно зла на тебя, — всхлипнула я в его футболку. — Злись. Кричи. Можешь меня ударить, если хочешь, — Тео поднял моё заплаканное лицо и поцеловал ожог от несостоявшейся пощёчины на горящей щеке. — Только не плачь, прошу тебя. Не могу смотреть на твои слёзы… — Тебе придётся! — рыкнула я, пихнув его в плечо безвольной рукой. — И только попробуй забрать эту боль… И он забрал: вбив меня спиной в дверь, Тео обхватил шею под затылком, раскрывая языком мои солёные губы, — и тянул боль через поцелуй. Внутри от этого всё искрилось; там, где болело, теперь свербело от пустоты. Тео запустил обе руки мне в сердце, и с голой душой, распахнутой настежь перед его лицом, я чувствовала себя ломкой и по-детски беззащитной. Брыкалась, но не могла отказать его губам. — Козёл охреневший, — пискнула я, наконец оттолкнув Тео от себя; хотелось превратиться в манула и забиться под диван. И никогда больше оттуда не выползать. — Не смей ко мне прикасаться. Я потянула за ручку, открывая дверь, и хотела уже войти в дом, но Тео схватил меня за волосы и больно дёрнул мою голову назад. Задохнувшись от болезненного натяжения кожи, я жалобно заскулила. Наверное, с козлом я перегнула. Не привыкать. Кажется, у его злости открылось второе дыхание. Втолкнув меня внутрь, не выпуская моих волос из каменного кулака, Тео пнул дверь, закрывая её ногой. Обхватив меня за горло свободной рукой, с нажимом провёл вдоль гортани кончиками пальцев, раскаляя воздух, стоявший в ней острым комом. — Не смей разговаривать со мной в подобном тоне, — промурлыкал он мне в ухо, стряхивая с моих плеч узкие бретельки хлопкового сарафана. Белая ткань опала на живот бесформенной юбкой, обнажая грудь. — Меня это дико бесит. Извинись, Ева. — За «охреневшего козла»? Ну нет, — заупрямилась я, — за правду не извиняются. — Мне не нравится, что ты всё время меня провоцируешь. Не хочу быть с тобой грубым, — в противовес своим словам Тео сильно потянул за сосок, перекатывая его между пальцев; у меня вырвался жаркий вздох. Моментально покрасневшая ареола саднила от жестокого прикосновения. — Хочешь, — я тяжело сглотнула, обхватывая его пальцы, истязающие грудь. Он выпустил мои волосы и душно пригвоздил меня к своему телу; его член давил мне на низ поясницы сквозь джинсовую ткань. Запрокинув отяжелевшую голову ему на плечо, я переступала с ноги на ногу и беззвучно хныкала, терзая губы зубами. Тео раскрыл руку, прекращая пытку, и я потёрлась о его шершавую ладонь болезненно чувствительным соском. — Ты хочешь быть со мной грубым… Тео любил, когда я не следила за языком: это давало ему повод спустить с поводка своих внутренних зверей. — Нет. — Да, — оскалилась я. Тео вдохнул со свистом; я притянула его руку к лицу и погладила влажным языком дрожащие от напряжения кончики пальцев. Он надавил на нижние зубы, принуждая широко раскрыть рот. Я прикусила мягкую подушечку указательного пальца, улыбаясь сквозь укус. Освободив рот, Тео разгладил мою улыбку, очертив губы бережным прикосновением руки. — Да, — повторила я, разворачивая голову и встречаясь с его потемневшим сощуренным взглядом. — Ты любишь быть со мной грубым, любишь, когда я говорю всякие дерзости, хоть и бесишься. Всякий раз, когда я показываю свой характер, ты… смотришь… Я поцеловала его напряжённые пальцы и задрала подол сарафана; Тео коснулся кромки трусиков и сдвинул ткань в сторону, задевая клитор. Влажное кружево царапнуло меня между ног. Я охнула, позволяя приспустить бельё до середины бёдер. В голове стало свинцово и пусто. Я пыталась закончить мысль, но язык заплетался. — Ты смотришь на меня так… Тео!.. Он издал придушенный смешок, обмакнув в меня пальцы, и, будто бы издеваясь, убрал руку. — Как? — Будто представляешь, как будешь драть меня голую и связанную, и свой член у меня во рту, — на выдохе пробормотала я. — Будто хочешь поиметь меня глубоко в горло и выбить из меня всю дурь. — Ева… — Тео со стоном выпустил меня из своих рук, — Ева, это невыносимо. Отстранившись, я обернулась, не прикрывая наготы. Наверное, выглядела проститутски: сгруженный сарафан болтался под голой грудью; спущенные трусики с похабно блестящим пятном моего желания съехали на трясущиеся колени. Лихорадочно глянцевые, горячие глаза впились в меня липким взглядом. Тео потёр искусанный рот, нервно улыбаясь. — Ева… Ева, — Тео глотал моё имя вместе с воздухом, клал его под язык, как экстази или ЛСД. — Не могу. Я боюсь сделать тебе больно. — Не сделаешь. Ты эмпат, Тео. Ты не можешь случайно причинить мне боль… Мне будет хорошо. Как в раскалённом бреду. Не помню, как мы добрались до спальни, — помню, как кусала колючую линию мужского подбородка, разрывая пальцами ворот футболки. Как обмякшие ноги проваливались в пустоту, и стена трещала под ударом спины. Разорванная майка Тео осталась валяться где-то на лестнице или на полу в коридоре. Как и мой сарафан. И влажные трусики. Теперь хотелось сдохнуть от потребности прикоснуться к его обнажённому торсу — Тео мне этого не позволял: он кусал мои губы, ключицы и соски, заламывая руки над головой. — Тео, я больше не могу… Он почти вышиб дверь в спальню ногой и втащил меня внутрь. — На колени. Живо, — процедил Тео, опрокидывая меня в постель толчком между лопаток. Я со стоном грохнулась на локти; не дав мне опомниться, он надавил на низ поясницы, вынуждая круто прогнуться и вдавиться грудью в складки одеяла. Простыня натянулась под безвольно разъехавшимися коленями. — Ты ужасно мокрая, Ева, — Тео довольно заурчал. Я взвизгнула, ощутив прикосновение его языка — жадное, нетерпеливое, до одури развратное; в животе тлел болезненный комок неудовлетворения. Тео смочил меня, и без того готовую, глубоким поцелуем и остановился, заставив недовольно захныкать. — Тео… О Боже! Палец. Ещё один. И ещё. Три жёстких пальца наполняли меня разрывающими толчками; я верещала, мотая головой. Остановившись, Тео вжикнул молнией на ширинке. Выдернутый ремень ударился пряжкой о пол рядом с постелью, и грубые пальцы сменил мужской член. Я скулила, до краёв переполненная близостью разрядки, подавалась назад, насаживаясь на него; наши влажные тела встречались с пошлыми шлепками. Я грязно материлась, запрокидывая голову, разрешая Тео иметь меня в беспомощной собачьей позе. — Ева, девочка, как же ты кричишь от этого… — Тео прижал увлажнившуюся ладонь к моим раскрытым губам, впитывая мой гортанный стон, и укусил за плечо. Тянущее удовольствие вышибало из меня остатки рассудка. Мои крики бились в его руку, зажимающую мой рот; я давилась слезами — клянусь, в них не было ни горечи, ни соли — они были лёгкие и свежие, как родниковая вода. — Тео!.. Сердце рухнуло в колени. Глуша хриплый скулёж, Тео вдавился щекой мне между лопаток, восстанавливая дыхание. Замер, наслаждаясь спазмами моего оргазма. Я слабо всхлипывала, сжимаясь вокруг его всё ещё твёрдого члена. — Хочу видеть твоё лицо, когда ты кончишь для меня ещё раз. Я этого не переживу. Я пискнула, попыталась ухватиться за его голые плечи, лоснящиеся от пота, будто покрытые золотым напылением. Разгорячённый, со слипшимися волосами и испариной на напряжённом лбу, Тео напоминал римского гладиатора. Никакой жалости. Он не позволил к себе прикоснуться. Запястья ныли и хрустели под сильными пальцами, впечатанные в матрас. — Любимый… — я встала на лопатки, выгибаясь и впуская его член невыносимо глубоко. Уткнулась поцелуем в ложбинку между ключиц. Свежий, какой-то лесной запах щекотал ноздри — я не могла им надышаться. — Любимый мой… — Ева… Ева! — он выскулил моё имя с какой-то злостью, задирая голову, как волк, воющий на луну. У основания его мощной шеи вздыбились пульсирующие вены. Между моих ног стало горячо и слишком влажно. Я хотела приподняться на локтях, но Тео не дал мне этого сделать. Пальцы впились в мои щёки по обе стороны от уголков трясущихся губ. — Смотри мне в глаза! — приказал он. Я кивнула, но рефлекторно сдвинула бёдра; Тео зарычал, расталкивая мои ноги свободной рукой: — Не смей от меня закрываться, — и тут же смягчился, видимо, заметив смятение на моём лице: — Дай мне посмотреть на тебя, любимая. Я хныкала и билась в истерике под мужскими руками, не отводя распахнутых глаз от любимого лица. Мне мешало собственное тело — хотелось выпутаться из него, как из змеиной шкурки. Внутри расползалось что-то нечеловеческое. Космическое. Вечное. — Тео, Тео, Тео… — я мямлила, хватаясь за его руки, будто они могли уберечь меня от смерти. — Тео… я… Кажется, от меня ничего не осталось. — Посмотри на меня, Ева, — уже не приказ. Мягкая просьба. Я слабо улыбнулась, с трудом разлепляя веки, и сдержала сладкий зевок, разминая покрасневшие запястья. — Не больно? — Сам знаешь, что нет. — Хорошо, — Тео взглянул на свои пальцы, влажные от моего удовольствия и его семени, и невинно вскинул брови: — Таблетку выпьешь. Я не готов становиться отцом. Пока. — Козёл охреневший, — рыкнула я, лягнув его коленом. Тео ничего не ответил. В уголке его довольных губ расцвела моя любимая надменная ухмылочка.

***

Не было сил даже доползти до душа. Взмыленная и сломленная изматывающей близостью, я свернулась калачиком в любимых руках — Тео стиснул меня так, что не могла ни вырваться, ни развернуться. Выплывая из прерывистого сна, я успокаивалась, находя его, живого и здорового, рядом, и одновременно мучилась его бессонницей. Тео снова не спал. Какое у него было лицо? Я давно не была эмпатом, но догадывалась — напряжённое, со сжатыми челюстями и бледными скулами, обострившимися от проступивших желваков. Хотелось сказать ему многое. Ещё больше — спросить. Я не знала, как нему подступиться. — Я бы ни за что не позволила Лиаму заковать тебя в цепь, — пробормотала я наконец, притягивая его руку к лицу и целуя костяшки. — Ни за что. Если ты думаешь… — И в мыслях не было, — прошептал Тео мне в затылок. — Я тоже знаю, что ты за человек. — Но… Просто ты так на меня посмотрел. — Как так? — Как на ядовитую змею. Как если бы хотел меня убить. Высвободившись из объятий, я перевернулась на бок и наконец осмелилась заглянуть в его глаза. Отлепив сосредоточенный взгляд, впившийся в потолок, Тео нацепил на лицо принудительную улыбку, настолько дикую и неестественную, что хотелось стереть её рукавом. — Ты и есть ядовитая змея, Ева, — отшутился Тео. Я потянулась к нему за прикосновением, но он удержал мои руки в дюйме от своей груди, странно поморщившись. — По поводу убить… В каком-то смысле это так — мне всё время хочется ударить тебя чем-то тяжёлым. Зачем ты связалась с Лиамом? Ещё и подначивала его. У него на лице написано, что он не очень дружит с головой. Особенно в полнолуние. — Не меняй тему, Тедди! — Такое обращение меня давно уже не бесит. — Меня бесит, что оно тебя не бесит, — буркнула я. — Гадюка. — Тео! — одёрнула я его. Он закатил глаза, выругавшись сквозь зубы. — Что с тобой? — Тео открыл было рот, но я перебила: — И только попробуй снова сказать, что всё нормально! Я сама… стукну тебя чем-нибудь. — Но это так. — Нет, — отрезала я и, дёрнув его за подбородок, развернула к себе недовольное лицо. — Ты боишься моих рук. — Это неправда. — Я красноречиво взглянула на свою ладонь, стиснутую в его кулаке; Тео поспешно выпустил мои пальцы и прижал к своей груди. — Видишь? Не боюсь. — А сердце колотится, как у кролика, — заметила я. — И губы белые совсем. — Я просто влюблён в тебя, как идиот, и стесняюсь, — нашёлся Тео. Стесняется? Мы знакомы почти десять лет. Он видел меня с грудью, плоской, как у девятилетнего мальчика, а я помню, как у него ломался голос, и редкая щетина росла случайными клочками на круглощёком лице. — Я, наверное, немного изменился за последние пару лет, — добавил Тео, — и подумал — вдруг я таким тебе не понравлюсь? Да он издевается! Давно не смазливый мальчик — красивый молодой мужчина: правильные черты лица, пропорции античного воина. — Серьёзно, Тео? — усмехнулась я. — Ты хоть в зеркало себя видел? Ты похож на модель с обложки эротического журнала для заднеприводных. — Так себе комплимент, если честно, — Тео изобразил смех, напрягаясь всем телом под осторожной лаской моей руки; я поглаживала его грудь с выпуклыми мускулами, солнечное сплетение и крепкий живот с дорожкой тёмных волос под пупком, убегающей вниз. — И, к слову, «геи» звучит корректнее. — Плевать. Я буду называть вещи своими именами: мужчины, которым нравятся попы других мужчин… Тео, ты опять меняешь тему! — От его настороженного молчания закладывало уши; он казался загнанным в угол, но не умел ни сдаваться, ни отступать. — Я делаю тебе больно? — я кивнула на свою руку, замершую на его животе. Тео покачал головой и сел в постели, запуская пальцы в растрёпанные русые волосы, а затем растёр ладонями выцветшее лицо. Сжал руки в кулаки. — Только своими расспросами. — Тео, — выдохнула я, тронув его плечо. Он передёрнулся, как от болезненного озноба; кислый металлический запах ударил мне в грудь — слишком знакомый, чтобы я не смогла разобрать, что это такое. Кровь. Я поймала его кулак и с силой разжала пальцы, уже человеческие. Центр широкой ладони был прорезан четырьмя затягивающимися ранками от волчьих когтей. — Тео! Он вырвался и вскочил на ноги, вытирая кровь о голое бедро. — Тео, пожалуйста… — Хватит, Ева! Что ты хочешь от меня услышать? — Правду. Расскажи мне всё как есть, — взмолилась я, поднявшись вслед за ним. — Я хочу помочь… — Ты не можешь мне помочь, — как звонкая пощёчина. — Ты ничего не можешь с этим поделать, Ева, — удар хлыста, обрушившийся на мою несчастную поясницу. — Тебе остаётся только смириться, — контрольный в голову. Его слова выжгли в моих лёгких весь кислород, оставили в голове воронку, как от разрыва напалмовой бомбы. Вся душа покрывалась язвами от его мёртвого взгляда, устремлённого сквозь моё лицо. — Когда я ничего не видела, ты считал меня слепой и беспомощной, — надтреснутым голосом проронила я. И задохнулась под его кровавой рукой, ласкающей мою похолодевшую щёку. — Ты ошибался, Тео. Слепой и беспомощной я стала теперь. Только догадывалась, как он страдает, и не могла забрать его боль. Вытряхнуть Ад из любимой души. Кажется, он понял меня без слов. — Мне не больно, Ева, — Тео запнулся о моё имя и, зажмурившись, доломал меня покровительственным поцелуем в висок. — Я справлюсь. Со мной всё будет хорошо. Я выловила в его сердечном ритме предательски пропущенный удар.