Ты принадлежишь мне, я сделал тебя своей, и ни в одной сказке нет женщины, за которую сражались бы дольше и отчаяннее, чем я сражался за тебя с самим собой. © «Дневники» Франц Кафка
2 года назад — Как ты, Ева? — Лучше всех, — по привычке соврала я сквозь нездоровый зевок и сощурилась в темноте — в дверном проёме угадывался только мальчишеский силуэт с поникшими плечами и растрёпанным чубчиком волос. — Как же я рада, что ты вернулся, Тео. Где ты был? Он помолчал, помявшись в дверях, и, наконец подойдя к моей невозможно жёсткой постели, неуклюже увернулся от ответа: — Ты ела? — Да, — ещё одна ложь. Тео протаранил меня недоверчивым взглядом, заставив отвести глаза. — Прости. Кусок в горло не лезет. Вся еда на вкус, как… «Ртуть», — я так и не выговорила это. Меня тошнило ею третьи сутки подряд. Три дня я не могла дышать. Ходила по стеночке. Жидкий металл скапливался под нёбом и заливал глотку. — Я — провал, — пробормотала я, прикрыв глаза под поцелуем — Тео прижался губами к моему лбу под спутанными волосами, а затем опустился рядом. — На этот раз… — Тш-ш, Ева, — оборвал он меня, расшнуровывая ботинки. Я привычно подвинулась, откидывая одеяло, чтобы Тео лёг рядом — вот так, в верхней одежде. Уложил меня к себе на грудь в толстовке, пропахшей лесом и дождём, и позволил лозой обвить его тёплые ноги своими. Я была ледяной и слабой, он — твёрдым и горячим; кровь волка и койота бежала в его теле быстрее человеческой, но казалось, ему было холодно. Тео грелся, прижимая к своей груди мои исхудавшие замёрзшие руки. — Я обо всём договорюсь с Докторами. Они не дадут тебе умереть. — Я не хочу этого. — Ева! — Не одёргивай меня, — буркнула я, пытаясь разжать свои пальцы, стиснутые в его кулаке. — Я не хочу, чтобы ты «договаривался» с Докторами таким способом. — Тео гневно фыркнул, поёрзав подо мной, и ничего не ответил. Даже не спросил, что за способ я имела в виду. Напрасно рассчитывал, что я, не встретив его сопротивления, отступлю. — Я знаю, чем ты занимаешься. — Ничем таким особенным я не занимаюсь. — Ты вербуешь детей для экспериментов. Тео недовольно рыкнул, сбросил меня со своей груди и сел в постели. Вдавил босые стопы в бетонный пол, то ероша волосы, то впиваясь в них пальцами так сильно, будто вот-вот вырвет с затылка целый клок — вместе с мясом. Весь напряжённый, как воздушный шар, накачанный огненным воздухом. — Ева, все эти дети серьёзно больны. Так у них хотя бы будет шанс. — Нет. Так шанс появится у меня. Всё до одури просто: ты находишь для Докторов новый биоматериал, а они взамен продолжают со мной возиться, сколько бы раз я ни блевала ртутью. Если бы не ты, меня бы давно списали в утиль. — Ева… Я выдохнула со стоном, садясь сзади, и обняла его за живот. Напряжённая спина заметно расслабилась под моей щекой, и Тео грубоватым движением погладил мои пальцы, переплетённые под его грудью. — Я не слепая и не идиотка, Тео, и не ври, что спасаешь больных детишек, приволакивая их в лабораторию к этим садистам. У тебя даже себя обмануть не получается: мы оба знаем, что ты так не думаешь. — Ладно, — он пожал плечами как бы невзначай. — Если тебе так хочется это услышать, то, да, Ева, этим я их убиваю. И мне всё равно. Они бы и так умерли, но зато ты продолжаешь жить. Вот такой я конченый человек, — Тео бросил через плечо лживо беззаботную улыбку. — Тоже мне новость. Я обняла его руки, прижимаясь лбом к сведённым лопаткам. — Это не так. Ты хороший парень, которого жизнь поставила в безвыходное положение. — Ева, — строгий голос, от которого дрожали руки и расползались по телу беспомощные мурашки, будто принадлежал не шестнадцатилетнему парню, а зрелому мужчине. — Если уж ты так любишь, когда я говорю тебе всё как есть, давай начистоту: я — хреновый человек, и в этом нет ничьей вины, кроме моей собственной. Не бывает безвыходных положений — есть обстоятельства, которые толкают тебя к определённому выбору, и свой я давно сделал. И буду нести за него ответственность. Ты здесь из-за меня. Я хочу, чтобы ты выжила и смогла уйти отсюда. Возразить — всё равно, что отказать ему в характере. — Так странно… — Что именно? — Это ведь твои слова, не мои — про то, что жизнь поставила тебя в безвыходное положение, что Доктора не оставили тебе выбора, что это они сделали тебя таким, какой ты есть. Ты говоришь это всем, кто пытается тебя осуждать. Но не мне. — Ты меня и не осуждаешь, — он встряхнул головой; я заглянула к нему через плечо — рассредоточенный взгляд блуждал по неуютному кафелю комнаты, нигде толком не останавливаясь. — Не осуждаю. И всё равно это странно — люди всегда стараются казаться лучше в глазах тех, кого любят. — Может быть, я просто тебя не люблю? — хмыкнул Тео и, дёрнув меня за руку, притянул запястье к своим губам. Всех бы так не любили, Тео. Я закусила болезненную улыбку. Он не хотел, чтобы я в нём обманывалась. Разочаровывалась. Страдала от того, какой он на самом деле человек. — Ты как-то говорил, что быть с девушкой вроде меня — всё равно, что принимать ванну с медузами, — припомнила я, ткнув его в бок и, расцепив руки, легла обратно в постель. Глаза слипались, будто веки промазали клеем. — Поэтому, если ты и вправду меня не любишь, Тедди, то у меня для тебя плохие новости: ты либо дегенерат, либо мазохист, либо всё вместе взятое. — Или отрабатываю свой кармический долг, — подхватил Тео, набросив на меня одеяло и, завернув моё тело, как в кокон, лёг рядом. — Мы уже выяснили, что как человек я не очень. Я зевнула, подавив лихорадочный приступ кашля, вставший комом в груди. Тео вложил в мою ладонь свою мягкую щёку; я приласкала её осторожным движением пальцев, задев любимую родинку, и спустилась к плотно сжатым губам. — Не переживай, ты мне и таким нравишься. Ты похож на ёжа, вывернутого наизнанку: снаружи — пушистое пузико, а все колючки растут вовнутрь. — Да ну тебя, Ева. — Или на конфетку с дерьмовой начинкой. — Когда-нибудь я убью тебя, клянусь. Я легкомысленно взмахнула рукой: — Кто же тогда будет тебе мозги вправлять, м? Мы оба замолчали. Тео крепко прижал меня к себе, будто пытаясь удержать душу в моём хлипком тельце. Поцеловал в висок. Задрав голову, я ответила тем же — отметила короткими поцелуями всё, что так любила в его лице: орлиные брови, кончик носа картошкой, чуть шершавый подбородок и капризные губы. Тео прикрыл глаза, и на его насупленном лбу прорезалась страдальческая складочка буквой «V». Уверена, мы подумали об одном и том же: ещё одного эксперимента Докторов я могу и не пережить. Никто не будет действовать Тео Рейкену на нервы и вправлять ему мозги. — Я сделаю всё, чтобы выжить, Тео, — я пыталась найти точку равновесия между утешительным враньём и страшной правдой. — Но если вдруг нет… — Ева… — Тш-ш, — я улыбнулась, сомкнув его приоткрытые губы указательным пальцем. — Хочу сказать тебе что-то важное. Есть одна мысль, которая не даёт мне покоя с детства. Знаешь, я любила родителей одинаково, и не знаю, как бы смогла жить, если бы мне пришлось убить папу, чтобы спасти маму. Тео напрягся и замер, перестав гладить меня по волосам. — К чему ты это сказала? — Это всё — личный выбор, обстоятельства, ответственность… Ты, конечно, прав. Обстоятельства здесь ни при чём; попав в сложную ситуацию, мы всё равно принимаем решение самостоятельно, но то, как мы поступаем, заложено в нас изначально. И в этом смысле все люди — латентные сволочи, которых жизнь никогда не ставила перед дерьмовым выбором. Например, между убийством и убийством. Например, одинаково близких людей. И если все вокруг — все без исключения — носят в себе эту грязь, как датчик с обратным отсчётом, так почему они берут на себя труд тебя осуждать? — Мне наплевать, что они думают обо мне, Ева, — Тео напустил на себя безразличный вид и уставился в потолок. — Важно, что ты считаешь иначе. И я сделаю всё, чтобы тебе не пришлось делать дерьмовый выбор… — Мне и не придётся. У меня никого нет, кроме тебя.***
Наши дни — Ты всё-таки выжила, несмотря ни на что. Я повернулась на голос Малии, а затем опустила глаза. Мы шли в ногу, почти синхронно, и низкая трава шуршала под нашими ботинками, покрытыми крапинками росы. — Выжила? — переспросила я, тряхнув головой — память в ней чесалась. Наш последний вечер вместе с Тео. Обещания, которые нарушались раньше, чем произносились вслух. Громкие мечты о нашем будущем, которым не суждено было сбыться. И мои полтора года, в которых отсутствие Тео ощущалось острее слепоты. — Нет. На следующее утро я умерла на операционном столе Ужасных докторов. — Но… — Как я осталась жива? — я предвосхитила её вопрос. — У кошек девять жизней. Не знаю, сколько в запасе у меня осталось, но, если Тео узнает, что я слиняла из дома, станет на одну меньше. Так что надо ускориться. — Куда мы идём? — Куда я иду, — поправила я. — А ты плетёшься за мной хвостиком, потому что следишь за мной от нечего делать. Признаться, её компания не раздражала. — Не парься, — поспешила добавить я. — Ты уже не бесишь меня, как раньше, и я постараюсь не плеваться в тебя ядом без крайней необходимости. Вынуждена признать, не такой уж ты унылый собеседник, хоть и росла среди зверей. А у них с коммуникативными навыками не очень. — Ева! — А что я такого сказала? Я читала у Дейла Карнеги, что нужно почаще говорить окружающим людям приятные слова. Это искренне и от всего сердца. Малия закатила глаза — древесной радужки на секунду коснулся солнечный луч, а затем резко стемнело, будто кто-то обернул солнце в чёрный платок. Собирался дождь — это чувствовалось в густом от влаги воздухе, душном, как перед штормом на побережье. — Могла бы просто сказать, что я тебе нравлюсь, — фыркнула она. — Нет-нет-нет, ты меня всего лишь бесишь меньше, чем все остальные из стайки МакКолла. Впрочем, Лиам тоже ничего. Люблю простых людей, которые честны с окружающим миром: что-то не нравится — бей в морду, незачем торговать лицемерной вежливостью. Но за то, что Лиам переломал рёбра моему мужику, я всё ещё хочу отгрызть ему ногу, так что на глаза мне пусть пока не попадается. Я не очень отходчива. Так ему и передай. — Ева! — Малия раздула ноздри. Или мне показалось? — Ну что опять не так? — я вздохнула. Ясно и без слов. — Кажется, поэтому у меня никогда и не было друзей. Я такая же снаружи, какая и внутри. Никакой, сука, интриги. — Да нормальная ты. Резковатая, болтливая, но… нормальная. К слову, об интриге. Может, ты всё-таки скажешь, зачем пошла в лес одна? В городе опасно и почти не осталось людей. Ты не боишься Призрачных всадников? — Чего их бояться? — я пожала плечами. — Они не убивают, а только забирают людей и память. В некотором смысле это даже хорошо — наверное, у каждого есть воспоминания, от которых он хотел бы избавиться. Малия кивнула; я знала, что всплыло в её памяти — смерть матери и сестры, в которой не было ничьей вины. Ирония жизни заключается в том, что человеку не нужно быть виновным, чтобы чувствовать себя виноватым. Я слышала, как подпрыгнуло сердце в её груди, и снова не смогла промолчать: — Мне не нравится твоя боль. Я… Я хотела бы забрать её, Малия. Но после того, как Тео вытащил из меня манула с его эмпатией, я будто лишилась обеих рук. Я… ничего не могу. Знаешь, раньше думала, что эмпатия — это проклятие: столько боли вокруг, и всю приходится пропускать через себя. На деле же это дар. Я забирала боль. Это был мой способ смириться с тем, что мир не вертится вокруг того, кого любила, и бывает к нему незаслуженно жесток. Малия остановилась, пошатнувшись так, будто впечаталась лбом в невидимую преграду. Я и не заметила, как мы пришли. — Ева… — то ли сурово-назидательно, то ли болезненно. — Я рассказала тебе обо всём, чтобы ты не пыталась меня переубедить, Малия. Тео отдал мне свои глаза, был в Аду, и теперь ему очень больно, а я… прости, я не могу видеть его таким. Лучше не видеть вообще. — Ева, скажи мне, что ты не… Я стиснула зубы. — Знаешь, Тео всю жизнь обо мне заботился. Всё время говорил, что знает, как для меня будет лучше. Теперь моя очередь. И если ты вздумаешь мне помешать, я тебя покусаю. Я взглянула на солнце — оно медленно скользило к западной линии горизонта, путаясь лучами в сосновых кронах; времени до возвращения Тео оставалось совсем немного. Двинувшись в сторону заброшенной лаборатории, я бросила через плечо: — Мне нужно найти пистолет для инъекций и капсулы с генетическим материалом — не знаю, как Доктора хранили их, но, наверное, что-то с надписью «Otocolobus manul». Поможешь найти? — Ответа не последовало. — Малия? Я обернулась у входа в лабораторию, но всё, что осталось от Малии Тейт, — сброшенная одежда: шорты, мешковатая футболка и кожаная куртка болтались на кустах, ботинки валялись у сухого пня давно спиленной сосны. Я сощурилась острым змеиным зрением, которое пока ещё было при мне, — где-то вдалеке между деревьев мелькнула тёмная шкура койота. — Валяй, пожалуйся на меня Тео! Это ничего не изменит, — прокричала я на весь лес. — Предательница ты. Беру свои слова обратно — ты всё ещё меня раздражаешь!***
Я успела вернуться домой. Вбежала, насквозь промокшая под зарядившим дождём и запыхавшаяся, на второй этаж. Хлопнула дверью так, что сама подпрыгнула на месте. Ни Тео, ни Малии. Никаких признаков жизни на многие мили вокруг — меня будто всунули в фантастический сериал про далёкое будущее, в котором человечество вымерло, уничтоженное пандемией агрессивного вируса. Что, если Всадники и моего Тео… Нет! Я затрясла головой, стиснув в пальцах заряженный ампулой пистолет для инъекций. Споткнулась о ножку кровати. На подгибающихся ногах подползла к окну и отдёрнула занавеску. Кровь отхлынула от лица; я впилась в оконную раму свободной рукой, задыхаясь от облегчения: набросив капюшон толстовки на голову, Тео перебегал дорогу под проливным дождём. Вдруг застрял на лужайке под окнами, будто что-то заставило его замешкаться; и поднял голову. Даже сквозь завесу дождя я в деталях разглядела его лицо. Злое, больное, усталое, суровое, смертельно обиженное, ожесточённое, хищное — и всё равно тёплое. Лицо моего Тео. Он снял капюшон, и тёмно-русые волосы теперь торчали во все стороны, как колючки у ежа: Тео был снаружи таким же, каким и внутри — красивым. Его глаза цвета летнего ливня и такие же мокрые, как дождь, ливший на его мужественные плечи, будто из душа, широко распахнулись. — Ева! — Я прочитала своё имя по его губам и едва улыбнулась, крепче сжав пистолет в руке. Поднесла иголку к своей сонной артерии. — Прости меня, — прошептала я, закрывая глаза. Тео никогда мне этого не простит.