Битый ген

«Если попрошу тебя встать передо мной на колени, ты встанешь», — вдруг всплыло в голове. Тео ошибся. Просить бы ему не пришлось. Я стояла перед ним на коленях и целовала фантомные ссадины на его кулаках. Бог знает сколько раз Тео разбивал их за меня — и никогда не жалел об этом. Мы оба не жалели о том, чем приходилось друг за друга платить. В моей темноте мне было тепло и правильно — я выдёргивала раскалённые свёрла из любимой души. Его Ад ложился на дно моего сердца твёрдым осадком — Тео вычерпывал из меня свою боль и забирал обратно. Свою боль, мою. Нашу. Я не знала, где кончалась я и начинался Тео Рейкен. Боль заполняла дюймы воздуха между нашими горячими телами и плескалась в нас, как в сообщающихся сосудах. Его Ад выворачивал меня наизнанку, смерть Тары Рейкен выбивала мне позвонки — у Тео ныла память о вечере, когда Доктора сказали ему, что последнего эксперимента я не пережила. Полтора года без меня, и я видела каждый его день. Видела его руки, изрезанные собственными когтями с такой обидой на своё сильное тело, в котором ни одна боль не задерживалась надолго, не коверкала так, чтобы хотелось умереть. Я слышала его слова, непонятно кому адресованные: «Теперь у тебя будет нечто другое. Сила. Настоящая сила. Сила, скорость, обострённые чувства. И что же делать со всем этим? Я знаю, о чём ты подумал: найти Стилински, переломать ему ноги, отрезать ему уши, вырвать зубы. Но проблема лишь в том, что физическую боль можно контролировать. Настоящая же боль — это эмоциональная боль. И такую боль уже не остановить. Если ты хочешь причинить Стилински именно такую душераздирающую эмоциональную боль, нужно идти не за ним… а за тем, кто ему дорог». Правда в том, что Тео говорил не про гипотетическую боль Стайлза Стилински. А про самую настоящую. Свою. — Это пройдёт, — соврала я. «Мальчик мой», — захотелось добавить. Осеклась. Его зубы сжались, как стальной капкан. Как бы я его ни лечила, в нём всё ещё болел животный страх моей смерти. И моя слепота повышала ставки. — А я-то думала, что тебя тяготила моя неполноценность, — пробормотала я. — Боялась, что ты не примешь меня такой. Тео выдавил искусственный смешок: — Так и есть. Зачем мне слепая девушка?  — Не придуривайся! Тео примирительно потрепал меня по щеке и тронул шершавыми губами мои закрытые ослепшие глаза. Устало вздохнул: — Что ты хочешь от меня услышать, Ева? — Правду. Почему ты отдал мне свои глаза? — ответила я и раньше, чем Тео успел открыть рот, предупредила: — Только давай начистоту. Без этих твоих «хотел показать тебе дождь» или «не желал, чтобы ты от меня зависела». Я не Скотт МакКолл, чтобы лить мне в уши. — Ты считаешь, что я не способен на хороший поступок? Манипулятор хренов. — Тео, ты — самовлюблённый эгоист, каких поискать. Самоотверженность — это не про тебя. И не делай вид, что мои слова тебя задевают. — Пауза затягивалась. Он выжидательно молчал, а я ёрзала на полу, разминая гудящие колени. — Нам придётся поговорить об этом, Тео. Так или иначе. Мы не можем всё время заполнять паузы сексом. — Ты всё знаешь сама, — и твёрдо, и как-то жалобно, и обречённо. — Не заставляй меня говорить об этом, Ева. Тогда скажу я — у меня не было другого способа вытащить из него эту занозу. — Дело было не только в моей слепоте, но в том, что я стала альфой — считай, хрюшка-копилка с табличкой «разбей меня». Ты боялся, что не сможешь меня защитить, если кто-то рискнёт покуситься на мою силу. Тео шумно выдохнул и подобрал мои ладони, слепо шарящие в поисках его рук. — Ева, я всего лишь химера — жалкая пародия на оборотня. И никаких сил у меня не хватит, чтобы защитить тебя от парней вроде Лиама. Сил Жеводанского зверя хватило бы. Чтобы добраться до него, Тео наворотил дел и весь Бейкон Хиллс настроил против себя. Что в конечном счёте привело к трагедии. Я выстонала грязное ругательство и закатила глаза, получив воспитательный подзатыльник. — Чтобы больше не слышал от тебя таких слов, Ева Картер. — Круцио, нахрен! — ощетинилась я. — Ещё не хватало, чтобы ты распускал руки. Предупреждаю — в следующий раз расцарапаю тебе что-нибудь. Или ядом оболью. — Ох, Ева… — Я хочу, чтобы ты выбросил эту чушь из головы, — продолжила я, перебив. — Ну вот. Режим промывки мозгов активирован. — Придётся потерпеть! Вспомни, как я оглохла, и Скотт пришёл со мной поговорить. Ты нарычал на него, хотя он — альфа и заведомо сильнее тебя. С чем пришёл, с тем и ушёл. Я хочу сказать, что в первую очередь ты — мужчина. Альфы, беты и омеги есть не только среди оборотней и химер. — И что ты хочешь этим сказать? — Тео скептически вздохнул. Я погладила его руку, будто пыталась успокоить хищника, приготовившегося к атаке, — напрасно. — Хоть зрячую, хоть слепую, ты и сам сможешь меня защитить, как всегда защищал. Для этого не нужна ничья сила и ничья стая. И зрение мне возвращать не нужно. Я хочу, чтобы ты смирился с этим. — Тео так тяжело молчал, что я не выдержала; до хруста стиснув его пальцы, выпалила: — Если тебе снова придётся убивать за меня, я не выдержу этого! Не могу таскать на себе эту вину. — Ева… Я затрясла головой: — Не могу! А ещё… ты должен знать, что для эмпата убийство — нечто большее, чем для любого другого человека. Ты чувствуешь всю боль умирания, предсмертный ужас и агонию. Ты погибаешь вместе с тем, у кого отбираешь жизнь. — Ты убила Девкалиона ради меня, — припомнил Тео. Он убрал прядку, щекотавшую лоб, которую я настойчиво пыталась стряхнуть, и понизил голос: — Ты сделала бы это снова, я знаю. Так почему ты думаешь, что я… — Не могу об этом думать, — полепетала я. — Ты прав, но это ужасно. Наверное, таким людям, как мы, не стоит быть вместе. Я попыталась подняться, но Тео надавил мне на плечи — так сильно, что колени захрустели, больно вжавшись в пол. — Попробуй только… После всего, что между нами было, только попробуй уйти от меня, Ева. Я найду тебя и сверну тебе шею, — знаю, что он улыбался. Но не уверена, что шутил. — Ты правильно сказала: я — эгоист. Не могу сказать себе «так будет лучше» и отпустить тебя. Я не смирюсь с тем, что ты будешь, пусть, счастлива, но не со мной. Называй меня, как тебе нравится: тиран, ревнивый собственник, псих, охреневший козёл или как ты там выражаешься, — Тео нервно огладил мои плечи и сжал пальцами подбородок, чтобы не отвернулась. Влажные руки оставили на коже зудящий след. — Я тебя не отпущу. А если ты всё же уйдёшь, если я вдруг узнаю, что ты голая раздвигаешь ноги под кем-то, кроме меня, я убью этого козла, кем бы он ни был. И сделаю это медленно — так, чтобы ты почувствовала и боль умирания, и предсмертный ужас, и… всё. Я заставлю тебя страдать. Кажется, он злился на собственные мысли. — Ты по-другому и не умеешь, — ужалила я. — Что, так нравится представлять меня в постели с кем-то другим? Как меня трахает в горло какой-то левый мужик? — Сука. — Твоя любимая сука. — Да. — Тео… Он не дал мне сказать ни слова. Его тиранический поцелуй и мой пораженческий всхлип; влажные губы и острая щетина. Я ударила Тео в плечо, отвечая его языку, и впилась пальцами в загривок. Потянула за волосы. Его бархатное урчание наполнило мой рот; вечная двойственность Тео Рейкена: он рычал на меня по-волчьи и по-кошачьи льнул к моим рукам. Мы бодались лбами, сталкивались голодными ртами, мучили друг друга сквозь одежду хищными прикосновениями. — Ева, любимая… — Мне всё время больно от твоей любви. Тео вздрогнул от моих слов и, отведя волосы от лица, поцеловал меня в лоб. — Знаю. Мне тоже. Я… стану лучше, Ева. Знаю, ты не такого человека хотела видеть рядом… — Именно такого, — оборвала я и мучительно растянула губы в улыбке. — Лучшие мужья получаются из влюблённых эгоистов — только они и способны поставить раком целый мир, чтобы одной-единственной женщине в нём комфортно жилось. — Ты хочешь за меня замуж? — усмехнулся Тео. Да. Нет. Я не знаю… — Мне восемнадцать лет, — сконфузилась я. — Какой, нахрен, замуж? Это я так… абстрактно. — То есть ты не думала обо мне в таком плане? — Нет, — пискнула я. Откровенное. Неприкрытое. Наглое. Враньё. — Никогда. Я только думала о своём будущем, и это нормально… наверное. Выйду замуж за эгоиста. — Ты выйдешь замуж за меня, — властный шёпот. — Лет через десять. Знаю, из меня получится хреновый муж, но я буду тебя любить. — И бесить. Мы будем бесить друг друга до самого Альцгеймера, пока не забудем, кто мы такие. И ругаться. И драться. И ревновать друг друга на пустом месте. — И заниматься животным сексом, — вставил Тео. Я поцеловала его в уголок губ. — На столе. — На полу. — И в туалете ночного клуба, — я облизнулась. — Везде, — улыбнулся Тео. — Мы будем безумно счастливы. — Я отвезу тебя в Аппалачи. — Я рожу тебе детей. — Мы будем самыми ужасными родителями, каких только можно вообразить, — рассмеялся Тео. — Наши дети вырастут невротиками или наркоманами. — Самыми счастливыми. — Да. Да… — Тео поцеловал меня в кончик носа — так, как обычно целую его я. — Их будет четверо. Сын и три дочки. — Три дочки? С твоей-то наследственностью? Уж лучше сразу Альцгеймер. — Козёл! — рыкнула я. — Твой любимый козёл. — Да. Мы скрепили нашу безбожную ложь поцелуем, и больше не осталось никаких слов. Только наше сорванное дыхание. Лихорадочно-нетерпеливое. Мои волосы на затылке, намотанные на крепкий кулак, и беспомощно открытая шея. Жадные пальцы, давящие на ярёмную вену. Мои голые коленки, затёкшие от долгого стояния. Ноющие губы, разодранные мужской щетиной. И мурашки в моей груди. — Я хочу заняться с тобой любовью, — прошептал Тео. «…Болью», — послышалось мне. По-другому мы не умели. Близость, перетекающая в боль, — у всей моей боли лицо Тео Рейкена. Я знала, что Тео переполнит меня ею до краёв. Он будет со мной жесток, а я буду визжать от восторга. За его беспомощное «узкая шлюха» я отплачу пощёчиной. Тео выдернет ремень из своих джинсов, валяющихся на полу. Я подставлю голую спину, захлебнусь криком и жарким воздухом — три удара оставят горящие полосы вдоль позвоночника. «Сукин сын, не смей меня бить» — Тео ударит снова. За это я вдавлю его в постель и расцарапаю ему живот. Измучаю мужскую грудь укусами. Тео изнасилует меня в рот; горло будет ныть от глубины проникновения, и опухнут губы, растянутые его членом. За секунду до оргазма Тео схватит меня за волосы, ввинчиваясь мне в глотку. «Проглоти» — и я послушаюсь. Я сделаю всё, о чём бы он меня ни попросил. Свернусь кошкой на его тёплой, мерно вздымающейся груди. Ему больше не будет больно. Впервые за долгое время Тео будет спать так крепко, что не услышит, как глубоко за полночь я прикрою дверь за своей спиной.

***

Странная пустота. Прозрачное утро сочится сквозь стекло, и за окном брезжит голубоватая серость летних сумерек. Тео садится в постели и протирает сонное лицо. Отчего так рано проснулся? То ли визг клаксона, то ли вязкий сон, растворившийся в памяти, стоило открыть глаза. Чувство мерзкое — будто снилось что-то важное. Ему нельзя было забывать. Тео осматривается по сторонам: одежда разбросана по полу, и кожаный ремень болтается на изголовье кровати. В груди как-то муторно — будто зашёл в комнату и не помнит, зачем. Ломает почти по-наркомански. Руки не слушаются. Тео разминает шею и сбрасывает ноги на пол. Подбирает влажные джинсы и со скрипом натягивает их на себя. Выбегает на улицу. Босиком. Голый по пояс. И смотрит на пустую дорогу. — Тео? — Он слышит голос Скотта. Город в осаде Дикой охоты — конечно, местный альфа не спит. У него за спиной маячит Малия Тейт, и Лидия кутается в джинсовую куртку с закатанными рукавами. — В чём дело? Хотел бы он знать. — Зачем я убил свою сестру? — вдруг спрашивает Тео. Больше — самого себя. Девчонки обмениваются озабоченными взглядами. Скотт было открывает рот, но Малия его опережает: — Чтобы Врачеватели страха вырезали её сердце и сделали тебя химерой. Ты что, забыл? Такое не забывается. — Я помню. Но это какой-то бред.