Fabula de tribus fratribus

      Огромный зал, похожий на арену. Сотни безликих гулей в масках устремили жадные до зрелищ взоры на стоящие посреди арены фигуры. Все они выстроены в ряд, никто не смеет поднять головы или вымолвить слова. Связанные, избитые, испуганные и неподвижные от охватившего их шока, они покорно ожидали своего конца. — И как тебе Аукцион? — гуль в светском костюме, равнодушно вертевший в своих руках изящный цветок, совершенно не обращал внимания на «товар», стараясь развлечь себя разговором с новым знакомым. — Ом-мерзительно, — с нескрываемым отвращением ответил собеседник первого, лицо которого до глаз скрывала черная повязка. Ему было неприятно само нахождение в этом месте, не то что принятие участия во всем этом шоу. — Ты так думаешь? — приятно удивленный Цукияма жестом подзывал заикающегося подойти ближе, — видишь вон того худощавого, который жмется за белокурой свинкой? — получив в ответ неловкий кивок, он продолжил, — этот костлявый большая шишка из шоу-бизнеса, представляешь, сколько он может стоить? А прикрывающая его леди. Этот кусок жира в платье — организатор благотворительных акций в фонд сироток. Глядя на нее нетрудно предположить, что все сдаваемые сердобольными людьми деньги пошли "на дело". Вон тот, что упал на колени и рыдает — ужаснейший мерзавец, не знаю, о чем думают организаторы, выставляя этот Greuel на аукцион… Знаешь, сколько школьников покончило с жизнью, после того, как он вдоволь над ними наиздевался? Далее труппа музыкантов, их карьера идет под откос и после их исчезновения о них никто и не вспомнит. А вон там стоит преинтереснейший экземпляр, ради которого я, собственно и приходил, — последней из перечисленных оказалась девочка лет пятнадцати. Она была одной из тех, кто не опустил голову и не испытывал ни страха, ни отвращения, ни единой эмоции. Широко распахнутые пустые глаза в которые страшно было смотреть. Подобно пеплу седые волосы спадали на ее плечи. Белое платьице, по-детскому невинное, но смотревшееся на ней словно на призраке. Все в ней создавало впечатление живого мертвеца, смирившегося и лишь с тупым безразличием взиравшего в мерзкие, полные жажды зрелища и расправы маски гулей. — Эта девочка весьма непростой экземпляр. Впрочем, сейчас ты сам поймешь почему.       Току, все это время находившийся в спокойствии, пусть и с неприязнью слушая все, что говорил Цукияма, остановил взгляд на девочке. Где-то в глубине его глаз проявились изумление и растерянность. Дальнейшие действия стали выдавать его изменившееся состояние. Сидевший в удобном кресле Цукияма с удовлетворением глядел на то, как Току то до побелевших костяшек сжимал ручки кресла, то его тело передергивало, то из него доносился судорожный вздох.       В этот момент на арене появилась еще одна фигура. Женщина в шикарном черном платье и белой маске без глазниц вышла поприветствовать собравшихся гулей. Огненно красные волосы волнами спадали на ее бедра, подобно языкам пламени. Руки обхватил шелк таких же черных, как и ее платье, перчаток. Едва услышав ее голос, Току стало еще неспокойнее и он старался отвлекать себя по мере возможностей. — Дамы и господа, — полный жизни и азарта голос леди в центре арены огласил шумную залу, — рада снова видеть сборище моих обожаемых снобов в такой замечательный день! Прошу не обижаться на мои слова, ибо по сравнению с тем, что я хотела бы сказать, фразу в ваш адрес можете считать комплиментом. — Уверенная и притягивающая к себе взгляды женщина в черном не могла не произвести впечатление на публику. — Итак, вы ознакомились со списком сегодняшнего товара, верно? Помимо привычных вам людей, в списке оказалась довольно интересная вам особа, — небрежно столкнув с пути стоявших перед девочкой нескольких человек, леди в черном схватила за руку седовласую, с тревогой глядевшую на женщину девочку. — Все вы помните события трагичной десятилетней давности? Тогда, когда девятый район был подвергнут одной из самых жестоких зачисток.Тогда, когда тысячи гулей не могли спасти своих друзей, близких, семью. Тогда, когда гуль-предатель, продавшийся голубям, позволил свершиться кошмару, унесшему жизни ваших любимых и детей. Перед нами — уцелевший ребенок предателя. Дамы и господа, представляю вашему вниманию малышку Кодзи Сейку! POV Цукияма Шу       И все-таки хорошо, что я взял с собой эту «городскую легенду». Его реакция, взгляд, порыв в доселе бесстрастных, полных отвращения глазах… lʼinflorescence de l'émotion…Знал бы ты, Току-кун, как много гулей здесь хотят порвать тебя на куски… Знали бы они, кто весь вечер сидит подле меня…       Канеки-кун теперь боится со мной куда-либо ходить, désolé, désolé… Ему бы понравилось. Хм… а могла ли та шутка в ресторане повлиять на его мнение обо мне?.. Конечно же нет! Надо же, какие глупые мыслишки закрадываются в голову.       Как этот Току переменился в лице… Прямо-таки запечатленный на холодном и бесстрастном мраморе герой драмы. Как он старается держать непринужденность… Мальчишка, твои глаза и поведение с головой выдают тебя.       Как бы невзначай глубоко втянув в себя воздух, позволяю себе оценить его весьма интересный запах. А ты неплохо пахнешь, мальчик. Но даже терзаемый лютым голодом, я скорее разорву тебя и скормлю собакам, нежели опущусь до того, чтобы полакомиться таким отбросом, как ты.       Десять лет назад ты и твоя семья принесли девятому району немало горя. Законом этого жестокого мира установлено, что дети платят за грехи родителей и мне ничуть тебя не жаль. По вине твоего отца погибли сотни невинных, не совершивших ничего дурного обычных гулей. Знаю, что в его истории предостаточно белых пятен, однако на данный момент не могу сказать о нем ничего хорошего. «Чумной доктор» стал предателем для всех гулей. Он поставил свои цели и жизнь выше остальных, пренебрегая их смертью, потерями, страданиями. Твой сынишка мудро поступил, пропав на несколько лет. За эти годы все куда более утихло и «семья Чумного доктора» потихоньку перерастала в городскую легенду.       Чувство всесильности над судьбой Току-куна, находившейся в моей власти было мне весьма на руку, ибо крикни я о том, кто он есть здесь и сейчас, жестокой расправы ему не избежать. Его личность вызывала во мне смешанные чувства. Отвращение и в то же время интерес и восхищение.       А как он смотрит на маленькую Lily… Ну, тут есть, на что взглянуть. Эти фарфоровые ножки, призрачный шлейф нежного платья, волосы подобны лунному свету, а широко распахнутые от ужаса глаза делают ее похожей на милую, загнанную в угол овечку. Charmante… — Начальная цена — миллион йен! — провозгласила не менее прекрасная леди, грациозно порхавшая по арене среди этих овечек. Как мило. — Миллион двести! — первый претендент, похотливо-мерзко уставившийся на малышку Lily привел моего нового знакомого в немой ужас. О да, вот это эмоции! Вот он, самый громкий, не требующий ни единого звука вопль души! — Полтора миллиона! — визгливый голосок еще одной свиньи из трибун, кажется публика подогревается. — Два миллиона! — Биг Мадам, неужели вы увидели в этом хрупком цветке потенциал? Или вам мало своих игрушек? — Что же вы так мелочитесь, господа?! — словно нынешнего азарта ей было мало, леди в черном своими дерзкими выкриками разжигала еще больший пожар торгов. — Три миллиона! — из трибун встал довольно странный гуль. Раньше я его не видел, как и наверное многие, ибо сотни взглядов с тем же непонимание озирались на необычное облачение участника торгов. Белый, словно из грубой ткани плащ, который едва скрывал его роскошный нарамник, поверх которого туго повязан изумрудного цвета синдон. Шея увешана амулетами и прочими подвесками неизвестного назначения. Маска же — само произведение искусства. Право, его древнеегипетский стиль поразил меня.       Его внешний вид на некоторое время отвлек внимание зрителей, этого хватило на то, чтобы три миллиона стали окончательной ценой.       Само строение имело форму, напоминавшую Колизей. Зрительские ряды тянулись на десятки этажей вверх, позволяя видеть все во всех подробностях, что творилось на арене. «Белая хламида», как уже успели прозвать эдакий древнеегипетский феномен остальные участники аукциона, бесстрашно шагнул вперед, стремительно падая вниз. Полы белого плаща словно крылья шуршали и трепыхались, повсюду были слышны восхищенные, ошеломленные и неодобрительные возгласы.       Бесшумно приземлившись на арену он словно поплыл по направлению к недавно купленному зверьку. Весь белый, такой же, как и девочка, он протягивает малышке Lily свою сухую, желтоватую, словно древний папирус ладонь. Нежный цветок взирает на представшую перед ней фигуру с нескрываемой злостью. Зал огласила хлесткая пощечина. Хрупкая Lily, словно безжалостно сорванный цветок падает на пол. Какая грубость… — Мало того, что за тебя я получу всего каких-то три миллиона, так ты еще смеешь так обращаться со своим новым хозяином! Мелкая, ни на что не годная мерзавка! Ненавижу тебя! — леди в черном спокойно и с той же изящной грацией хотела нанести еще один удар, однако вся та же сухая желтая рука остановила ее. — А как вы смеете дотрагиваться до моей собственности и уж тем более вот так публично оскорблять? — сухой, словно само время, голос «белой хламиды» на секунду ввел в ступор взбесившуюся леди, однако та опомнилась и, словно ничего и не было, помогла малютке встать и даже легонько подтолкнула ту навстречу ее новому хозяину. — Цукияма-сан… Давайте уйдем отсюда? — сначала я не узнал этот дрожащий голос, поглощенный зрелищем я не обращал внимания на Току-куна, на которого жалко было сейчас смотреть. Подождите-ка, он не заикается? Интересно… — Хорошо, Току… все равно здесь делать больше нечего. — мы оба встаем с кресел, каждый в своих мыслях покидая это зрелищное место. Току старается уйти как можно скорее, он даже не желает оборачиваться. Ему даже все равно, что малышка закричала. Этот звук словно полоснул по сердцу, оставляя горькое ощущение… Кодзи Сейка звала на помощь, взывала к единственному человеку, способному все это прекратить. Она звала мать. *** — А неплохо, что мы сюда заглянули, — весьма энергично вертя головой, что иногда казалось вот-вот она слетит, следователь Юдзиро с интересом оглядывал кафе. — А ты еще не верил, — с самодовольной усмешкой подметила его собеседница, наслаждавшаяся чудесным горячим напитком. — Я плохих мест не посоветую. — Да понял я, понял, — следователь, явно налюбовавшийся помещением, посетителями и милой официанткой, перевел взгляд на широкое окно, открывавшее вид на вечерние, полные суетящихся людей улицы.       В кафе царила спокойная, уютная и умиротворяющая атмосфера. Посетители беззаботно беседовали на самые различные не особо важные темы со своими коллегами, друзьями, новыми знакомыми. Управляющий заведением — высокий, строгий и в то же время мягкий старец заваривал свежезажаренные зерна, источавшие дурманящий запах кофе. Молодая официантка, беседовавшая с одной из посетительниц, светилась любовью к этому кафе, к этой работе, к этим людям.       Звенящий отзвук колокольчика сообщил о прибытии еще одного посетителя. Следователь и Учи, с любопытством обратили внимание на прибывшего. Глазная повязка на бледноватом лице, хрупкое телосложение и виноватый взгляд перед медленно, но верно надвигающейся к нему официанткой. Подгоняемый пинками под зад, он направился к управляющему. — Кстати, ты женат? — вдруг поинтересовалась Учи, указывая на замеченное на пальце следователя кольцо. Юдзиро, растерявшейся от столь неожиданного вопроса, сначала не знал, что и сказать, — Ладно уж, хоть дети есть? — Дочка, — как-то неуверенно, но все же ответил он, старательно размышляя над тем, как бы перевести разговор. — Дочь! А как ее зовут? Сколько лет?.. — из оживившейся девушки так и сыпались вопросы, однако внезапно обстановка изменилась, отчего она замолчала на полуслове. — Почему мы не можем вернуться к папе?! — детский голосок, полный обиды, огласился на все кафе, — Я хочу к папе! Давай вернемся! — Хинами… — тихий, успокаивающий голос матери взывал к дочери, которая, казалось, не хотела ничего от нее слышать. — Ненавижу тебя! — срываясь на крик, в котором звучат слезы, девочка встает из-за столика и спешно выбегает на улицу, оставляя отчаявшуюся мать в одиночестве. К женщине подходит сочувствующий парень с глазной повязкой на лице. Он что-то говорит ей, пытается помочь. Слабо улыбаясь, она тихо уверяет, что все хорошо. — Даже не знаю, от кого страшнее слышать такие слова: от ребенка матери или от матери ребенку, — словно спрашивая саму себя высказалась Учи, допивая оставшийся кофе и собираясь вместе со следователем вернуться домой. Примечание: lʼinflorescence de l'émotion — букет эмоций désolé, désolé — жаль, жаль