Чудесная история

«Что может быть страшнее, чем видеть представшую пред тобой в рваных траурных одеяниях… саму смерть? Тощую, с костлявыми руками, сжавшими в когтях твое горло? Тело её иссушено, покрыто язвами и холерными пятнами. Ты знаешь, что не хочешь уходить. Это не должен быть твой час, не так изгибаются линии на ладони – и все же она здесь, глядит на тебя пустыми глазницами. Она, как змея, выжидает, когда подействует яд, и жертва падет без сил.       Вероятно, страшнее лишь осознание того, что гибнешь на глазах своего друга. Колючее чувство, что навсегда падаешь на его плечи виной, тем грузом, что однажды придавит его к земле. За жизнь я определенно не видела ничего более пугающего, чем Настин расплывающийся силуэт; не слышала ничего более невыносимого, чем срывающийся, надломанный, пробитый дрожью, молящий голос; не ощущала ничего более опустошающего, чем её похолодевшие руки. Я никогда более не хочу заставлять её чувствовать ничего подобного. Со вчерашнего обеда до сегодняшнего утра она заходила в мою комнату пять раз. Она безумно измучена и истерзана собственными мыслями. Её губы начинают мелко дрожать каждый раз, когда она смотрит на меня. Она пытается прикрыть их ладонью, но разве это имеет смысл? Я вижу. Да, мне самой страшно смотреть на себя. За все это время лишь пару раз я поднялась с кровати. Не стоит говорить о том, чего мне это стоило. Но встреча с зеркалом оставила неизгладимые впечатления. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять, почему так взволнованно выглядели лица учителей и учеников, заходивших ко мне в комнату. Сложно говорить «всё в порядке» твёрдым голосом, не выдавать истинные мысли, когда перед тобой человек с лицом, белей простыни. Никакого следа румянца на щеках – лишь тёмные синяки под глазами выступают так отчётливо. Губы потеряли весь свой цвет, становясь бежевыми, едва различимыми. Кровь отхлынула от лица, придавая ему оттенок кожи трёхдневного трупа. Я ощущаю, как морозит кожу, словно к ней приложен лёд. Чокнутое чувство. Жалкий ходячий мертвец. Слабость во всем теле даёт о себе знать. Движения растеряли всю свою стройность – я словно марионеточная кукла в руках ребенка.       Оставаться в постели невыносимо. Не прошло еще и дня с момента происшествия. Но словно минула вечность. Я уже не могу точно сказать, каково это – быть здоровым. Я просто забываю. Кажется, что это состояние не пройдет. Я почти не двигаюсь, поэтому остается много времени для ужасных мыслей, которыми я искусно себя добиваю. Внутри моего тела будто еще одно существо. Оно немощно и болезненно. Оно никогда не видело солнечного света. Каждое движение для него оборачивается адской болью. Оно хнычет, оно разбито параличом. Оно не позволяет мне нормально мыслить, нормально дышать, нормально жить. И я никак не могу вытеснить его изнутри.       Смерть. Забавно описывать её старухой с косой. Но это неправда. Смерть - это тот миг, когда чувствуешь, что воздух иссяк в легких. И его неоткуда больше взять. Прежде ты бился, боролся, махал руками. Но воздух закончился. И ты больше не можешь сделать вдох. Ты вдруг отчетливо ощущаешь, что перешел грань не возврата. Перестаешь сопротивляться, опуская обмякшие, слабые руки, чувствуя покалывание в кончиках пальцев. Больше нет шанса выжить, есть только путь на дно. Это осознание приходит так быстро, с последними каплями кислорода, пробегающими в крови, что даже не оставляет шанса на испуг. Никогда прежде мои мысли не были такими чистыми, никогда идеалы не сверкали так яростно. Врать стало некому. Не имело смысла обманывать даже самого себя. Все лишнее отсеялось, оставляя разум чистым. Мир мерцает, наблюдаемый сквозь поверхность воды. Из-под неё уже не вынырнуть. Ты нашел пристанище души, последний пункт на карте. С этого места не сдвинешься. И ты шепчешь слова прощания. В них больше искренности, чем за всю жизнь. Уже ничего не скрываешь и верно расставляешь приоритеты. Больше не действуют шаблоны общества, и поистине важным становится то, что прежде, ориентируясь на привычные устои, ты отодвигал на последнее место. Например, вкус любимого сливочного мороженого, который ты хотел бы ощутить на кончике языка хотя бы еще раз. И горько только от одной мысли – ничего этого уже не будет. Никогда. Лишь теперь это слово приобретает истинное значение. Так горько, что выбивает на глазах слезы. Ком в горле. Резь в легких. Это имеет значение всего лишь еще секунду. А потом до сознания не доберется уже ни одно сожаление. Но думала я не о мороженом, когда в глазах погас свет».

***

      Дарию перенесли в её же комнату, ставшую уже привычной. Она оказалась удачно расположена у самого входа. Прежде девушка не задумывалась над данной деталью, не придавала значения… Теперь это оказалось очень важным и существенным.       В доме собрались уже все ученики и многие учителя. Вновь занимались почти все комнаты, поднималось оживление, бывавшее прежде лишь в самые первые дни пребывания подростков на островах. Здесь были, помимо Джордана, Ретиф, Георг, Атлантика, Гординия и Адриан. Обитатели дома любили собираться в маленькой гостиной, располагавшейся напротив комнаты Дарии. Разговоры пробирались в сознание даже сквозь сон; порой на повышенных тонах, порой – шепотом, чтобы не потревожить девушку, они протекали в комнату сквозь щели, словно вода, затопляющая помещение. Девушке казалось так. Будто она тонула. Заново. Ученица прятала голову под подушку, прижимала её изо всех сил к ушам, натягивала поверх одеяло, но всё равно слышала даже против своего желания. Иногда Дария, наоборот, замирала и напряженно вслушивалась так, что начинала болеть голова. А час за часом твердили одно и то же, лишь немного меняя состав компании говоривших и темы.       Никогда прежде так часто не ругали Дерека. Никогда не обсуждали так громко. Теперь открыто говорили почти все, что думали. В произошедшем обвиняли лишь его. Не Дашу, не Настю – его. За то, что запудрил мозги юной девушке, подверг опасности. За то, что действовал бездумно, не знал границ. Часто в общем споре над прочими голосами возвышался голос Адриана, едва не срывающийся вновь и вновь от злобы. С самого начала ему не нравилось присутствие бессильной ученицы на островах. Он считал Дарию отличной возможностью для Тёмных, очень простой наживой, которой те могли умело воспользоваться. Но еще больше из себя учителя выводило теперь равнодушие Дерека. Письмо с описанием случившегося и выражением раздражения было отправлено еще прошлым вечером. Ответа до сих пор не было. Ни одного слова, ни единой строки. Учителю холода не было дела до этого. Он даже не счел нужным откликнуться, поинтересоваться здоровьем девушки, которую сам толкнул на рискованный путь. Упрёки. Новые и новые. Дария была вынуждена слышать их минуту за минутой. Ученица была приговорена отчетливо разбирать в словах и интонациях, что человека, которого она подпустила так близко к себе, в сущности, не волновало, осталась она жива или нет.       Георг пытался говорить с Дарией о Дереке. Девушка долго считала учителей холода и молний какими-никакими друзьями. До этого самого дня, до этих нахмуренных взглядов Георга и сжатых до белизны кулаков. Учитель долго бродил по комнате из стороны в сторону, трепля соломенные волосы, бурча проклятия под нос. Изламывал руки, сцепляя в замок на шее и закидывая голову назад. Все не решался начать разговор. Он даже не мог поднять взгляд на ученицу. Потому что считал все произошедшее отчасти своей виной. Георг не хотел, чтобы девушки принимали участие в сражениях, чтобы вообще когда-то брали в руки оружие. Учитель молний верил, что женщины созданы для другого, что глаза их не должны видеть жестокости, а пальцы – прикасаться к металлу мечей и ружей. И теперь он вынужден был лицезреть плачевный результат того, что другие не следовали его принципам. Георг не мог склонить окружающих к своей точке зрения, как ни бился и какие ни приводил доводы. Это мучало его, как язва, открытая рана. Георг видел, как страдают девушки, как погибают, и ничего не мог с этим поделать. Наконец, замерев посреди комнаты и собрав силы, он отчётливо, безжалостно произнес, смотря прямо в глаза ученицы: - Пойми. Для Дерека ты – лишь эксперимент, - голос учителя звучал, как натянутая тетива, как раскаты грома, - Не важно, чем он окончиться. Главное, чтобы пришел к завершению. Его забавляет испытывать на других свои выдумки. В разговорах еще годами ранее он упоминал, что хочет попытаться из человека без сил вывести толк. И даже спорил, что ему это удастся. Теперь он нашел неплохой образец, - Георг едва не зарычал на последних словах, опустил глаза в пол и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Слишком стремительно, не позволяя даже до конца осознать смысл слов, задать вопросы или вступить в спор.       Всё вдруг оборвалось. Так резко, как щелчок хлыста по обнаженной спине, за секунду рассекающий до крови. Ничего не осталось. Лишь пустота, заполнившая воздух и потянувшая в сон.