Щенок

Лидия ненавидит больницы с детства, слепящий неестественный свет высвечивает душу, а глянцевый кафельный пол явно не сочетается с дорогими и скользкими туфлями. Тонкий лёд кафеля потрескивает под ногами, и Лидия рискует провалиться под него с головой. Между лопатками уже холодеет, и Мартин знает — этой зимой ничто не убережёт её от катастрофы. — Юноша, семнадцать лет, судороги… У Лидии ноги подкашиваются, но чьи-то острые ногти вовремя цепляются за локоть и не дают упасть. Обернувшись, Лидия видит побелевшую от страха Эрику, которая тут же одёргивает руки и сдавленно хрипит: — Ты… стой. Она сама балансирует еле как, пытаясь устоять на шпильках в запахе медикаментов и скрипящей чистоты. Малия тут же и выглядит не лучше — то хмурится, то зажмуривает глаза, словно пытаясь заплакать. Они втроём выглядят жутко и глупо посреди приёмного отделения, наблюдая, как мраморного и неподвижного Айзека увозят от них прочь. Лидия только сжимает пальцы с ногтями, которые наверняка оставили на руке синяки, и даже не смотрит на Рейес. Лидии нужна опора, и плевать, насколько сильно они (не) близки с крашеной блондинкой, окрещённой шлюхой собственной родственной душой. Лидия чувствует, как холодные пальцы цепляются за неё мёртвой хваткой, оставляя отметины на нежной коже, но Лидии плевать. Лидия пытается понять, что именно может быть нужно женщине во врачебном халате, которая очень сильно похожа на мать Скотта. — Лидия? Лидия, ты меня слышишь? — миссис МакКолл безуспешно трясёт её за плечи, пока не добивается почти осмысленного «что?». — Ты знаешь, какие таблетки Айзек принимает? Лидия хватает губами воздух («дыши, дыши, идиотка») и ощущает, как пальцы Эрики легко отпускают её в реальность. — Феназепам, атаркс, грандаксин…* Лидия благодарит/ненавидит свою отличную память, своё любопытство, которое заставляет в ту единственную ночь в доме Айзека запомнить названия всех грёбаных пилюль в шкафчике ванной. Тогда Лидия ещё не знала, что эти двенадцать часов в доме Лейхи перевернут её чёртову жизнь с ног на голову, и в этой зеркальной реальности будет совершенно естественно жить/переживать за мальчишку в неприлично дорогих и ядовито-зелёных кроссовках. — Что… что за таблетки? Малия начинает соображать первой, когда удаётся усадить Эрику на стул и не волноваться о ней хотя бы пару секунд. У них на лицах зеркальная опустошённость, словно репетировали, словно отрабатывали часами, кривляясь друг в друга и по одному уровню за один раз притупляя осознание жизни в глянцевых глазах. — От панических атак, — автоматически отвечает Лидия. — Что? Удивление сквозит на лице Малии, но отвечает Эрика, всё ещё бледная, но уже определённо живая и дышащая. Эрика, стискивающая в ладонях воздух, пронзая его насквозь заточенными ногтями, говорит необыкновенно чётко и даже торжествующе: — Мы думали, он просто наркоман. *** В жизни Айзека одна больничная палата не похожа на другую. По степени обшарпанности кресла для посетителей, царапинам на прикроватной тумбочке и количеству неисправных полосок жалюзи Айзек может определить номер палаты в больнице Бейкон-Хиллс. Айзек открывает глаза и уже знает, что находится в палате номер пять как минимум час. Освещение то ли слишком яркое для темноты внутри него, то ли слишком тусклое для достоверного отражения реальности. Он щурится, морщится и думает о ядовито-зелёных кроссовках, о которых в последнее время не может не думать. Впрочем, иногда кроссовки — не просто кроссовки. — И часто с тобой такое? Лидия не спрашивает «как ты себя чувствуешь», не говорит «я испугалась за тебя». Она твердит что-то подобное уже час без остановки — пару раз вслух и сотню мысленно. Лидия уже разыграла в голове все возможные исходы, вопросы/комментарии, которые произносят в подобных ситуациях в фильмах, которые нравятся ей уже чуть меньше, чем прежде. Лидия уверена, что это не про них; Лидия думает, что по ней сразу всё видно. И Айзек тут же заметит призрачные следы высохших слёз, хоть она и обновила макияж; услышит сотни голосов в голове, которые на разный лад кричат «чёрт возьми, вернись ко мне»; почувствует запах клубничного блеска на щеке, к которой Лидия прикоснулась раньше, чем осознала свою глупость. — Чаще, чем хотелось бы, — слабо усмехается Айзек. — Прости, что напугал тебя. Да, Лейхи читает её куда лучше мошенника на ярмарке. Лидия выбирается из продавленного кресла и подходит ближе, чувствуя, как свет тяжело ложится на лицо, оттеняя следы поражения, залегшие под глазами. Лидия ощущает себя состарившейся больше, чем на пару часов, но у Айзека глаза тускло поблескивают — он не в силах оторвать взгляда от неё, пусть шея затекает, да и успокоительные ещё действуют, придавая векам свинцовую тяжесть. — Малия и Эрика уехали полчаса назад, — говорит Лидия не о том, о чём хочется, не о том, о чём спрашивают голубые омуты, мерцающими отчаянием. — Они сказали мне кое-что… интересное. Айзек не хмурится, только считает секунды-паузы, которые острыми шпильками-жалами впиваются в ладони. Айзек облизывает пересохшие губы и кадрами-вспышками фиксирует в разбавленной лекарствами памяти плавные волны с оттенком меди, крапинки на зелёной радужке, изгиб пухлых губ, упрямо нахмуренный лоб. Лидия не знает, что в эти секунды-мгновения она вся-вся до последнего пикселя вспыхивает в сознании Лейхи, как отсроченная реальность. Айзек думает, что лучше ничего не придумаешь, и даже улыбается, хоть за грудиной и щемит тоскливо. — Сплетничали обо мне? — слабо улыбается он и хрипло закашливается ложью, которая зависает в воздухе. Лидия стирает с бледной щеки Айзека невидимый поцелуй, выигрывает время на размышления, которыми был занят последний час. Лидия делает вид, что украденные у реальности секунды всё изменят, но Айзек поджимает губы и одними глазами просит-умоляет прекратить притворство. Лидия садится рядом на кровать, кладёт его руку на колени и чертит пальцами линии вен на прозрачной коже. — Ты в детстве посреди двора устраивал представления с фокусами? Айзек подносит к лицу её пальцы. Лидия чувствует только его дыхание; Лейхи не прикасается губами к нежной коже, а только улавливает запах дешёвого больничного мыла и дорогого увлажняющего крема. Лидия задерживает дыхание, но ничего не происходит. В глазах Айзека отблесками пульсирует несказанное, но Мартин умеет правильно молчать, чтобы не вспугнуть распылённую в воздухе правду. — Кажется, мне пора собираться домой, — резюмирует Лейхи и смотрит на девушку ещё внимательнее и пронзительнее прежнего. Лидия думает, что было бы очень правильно остаться, и дело не только в присмотре медперсонала. В фильмах, которые ей всё ещё нравятся, так красиво смотрится абстрактный «он» на больничной койке, обнимающий гипотетическую «её», и идеализированные «они» лежат в обнимку, пока сквозь погнутые полоски жалюзи в палату номер пять не пробивается рассвет, заставая их чуть счастливее, чем в прошлом.