Щенок

Айзек стряхивает пепел на ладонь — мелкие искорки жалят кожу, но ему даже приятно. Дешёвые сигареты грубо скребут горло изнутри, и в этом есть что-то кармическое, Айзек причиняет боль кому-то (ей) и пьёт боль до дна, выжигая изнутри горечь и страх. Холод пульсирует в воздухе, и Айзек затягивается им до кашля, потому что ему уже плевать, кажется. Прислоняется к ледяному бетону, чувствуя, как смерть скрюченными пальцами просачивается сквозь кожаную куртку, как вычерчивает узоры инея на рёбрах. Айзек вжимается в стену, надеясь раствориться, желая перестать существовать, но рядом хриплый голос выдаёт: — Перестань уже себя жалеть. Малия курит в два раза больше него, затягивается глубоко и требовательно, словно пытается выкурить кого-то из-за грудины, кого-то живучего и до боли знакомого. Малия жмётся к нему боком, потому что чертовски холодно, потому что у неё курточка короткая, тонкая, да и кости отстукивают мелодию выброшенных на окраину жизни подростков. Они не дают шанса себя полюбить, продают душу за лишнюю пачку сигарет и чувствуют себя правильно только в таких вот бетонных коробках, заброшенных, усталых, которых в Бикон-Хиллс намного больше, чем кажется на первый взгляд. Здесь раньше было что-то похожее на дом, а теперь пристанище наркоманов, алкашей и растерянных детей, вроде Малии и Айзека. Эрика сюда не приходит — у неё юбочки коротковаты для сидения на присыпанном землёй бетоне, а ещё не так уж много времени на ненависть к себе — на Эрике двое младших братьев, мать алкашка да бабушка, между жизнью и смертью балансирующая. Эрика, может, сдохла бы уже, потому что кофеин уже не помогает, потому что жизнь себе вкалывает внутривенно, но Эрика не может позволить себе такой малости, как смерть, потому что от неё кто-то зависит. Поэтому Малия и Айзек щемятся вдвоём на сквозняке, зная, что им-то нечего терять. — Скажи это ещё раз, — просит Айзек приглушённо. — Ты всё сделал правильно, — выдыхает Малия. — Легче? — Нет, — честно отзывается парень, потому что ему с каждой секундой только хуже, — но ты права. Айзек не появляется в школе уже неделю, не может переступить порог, чтобы увидеть её, потому что он слишком слаб для этого. Айзека, кажется, грозятся выкинуть из команды, потому что вчера на пороге появились Скотт и Стайлз, предлагающие помощь с учёбой и ещё черт-знает-с-чем. Айзек не может им сказать, что ему уже не помочь, похоже, только таблетки глотать — всех видов и не по одной, чтобы угомонить голоса в голове, чтобы не проломить себе висок во время очередного припадка. Малия носит ему домашку и глухо говорит: — Вытащи голову из задницы и возьмись за учёбу, придурок. Малия тащит его за собой за шкирку, потому что обещала посидеть с братьями Эрики, пока та поедет за продуктами, потому что они уже на одиннадцать процентов — чистый холод. Они идут до перекрёстка молча, только курят, да Малия прячет свободную руку в просторный карман куртки Айзека, вычерчивая льдом у него на запястье тайное послание в будущее. — Обещай, что вернёшься в школу, — говорит Малия и знает, что он не пообещает. — До завтра. Их традиция, нелепый ритуал, в котором больше надежды, чем найдётся в их прокуренных насквозь душах, — Малия притягивает Айзека к себе и целует. У неё губы колючие, чужие, горькие, но так уж у них заведено. Айзек целует в ответ, заведомо зная, что чуда не произойдёт, что не вспыхнет искры, что их уже ничто не спасёт. Им на ключицах предписано любить друг друга, но Айзек может думать только о Лидии, а Малия… У неё в глазах звёздная бесконечность, холодная, пустая, безжизненная, потому что чудеса не для них прописаны. Она отталкивает его так, словно обвиняет, но все претензии уже давно растворились между ними сигаретным дымом — Айзек не выбирает любить девушку с привкусом вишни на губах, а Малия не выбирает не любить. Айзек смотрит ей вслед и в тысячный раз представляет, как просто было бы любить Малию Тейт — сломанную девчонку с лопатками-крыльями и с приговором, выбитым на её ключице, подписанным его, Айзека, рукой. * Лидию лихорадит, Лидия всё ещё чувствует мелкий моросящий дождь на щеках, который отпечатывается в памяти как свидетель её окончательного унижения. Лидия не знает, чего боится больше, — увидеть или не увидеть его в коридоре школы. Эллисон исправно докладывает, что он жив, что Скотт был у него дома буквально позавчера, но Лидии то ли становится легче, то ли дерьмовее — непонятно. — Блять, — с выражением выплёвывает Лидия, когда содержимое сумочки рассыпается по каменному полу коридора. Лидия не обращает внимания на удивлённые взгляды, которые жадно ощупывают косметику, пачку тампонов и особенно две пачки сигарет, потому что она каким-то образом скрывает эту привычку ото всех, даже от Эллисон. Лидии плевать, если рядом возникнет кто-то из преподавателей, она без зазрения совести обматерит его так, как и нельзя от неё ожидать, потому что всё достало до першения в горле, до пелены на глазах. Кто-то подаёт ей тетради, которые отлетают дальше всех, и Лидия настроена выдать грубое «спасибо», но вместо этого давится словами и хрипит: — Не сейчас, Рейкен. Тео усмехается даже сочувствующе, и от этого Лидии ещё хуже, будто есть куда. Лидия открывает шкафчик и хочет забраться в него с головой, чтобы скрыться от этого пронизывающего взгляда, который считывает всё, как рентгеном. Лидия не удивится, если Рейкен знает, какого цвета на ней бельё, потому что ему, кажется, известно многое, если не всё. — У меня нет настроения для тебя, — добавляет Лидия максимально холодно и резко, но от Тео так просто никогда не удаётся отделаться. — Ты не отвечала на сообщения, — пожимает плечами юноша, закрывая её широкой спиной от всего мира. — Я волновался. В другой ситуации Лидию наверняка бы отогрел тёплый и искренний тон одноклассника, но сейчас Лидии плевать-плевать на Рейкена, Лидия хочет оказаться на паре по древней латыни и притвориться, что в её жизни всё по-прежнему в норме. Лидия думает о том, как вырваться и убежать, но Тео читает её виртуозно и легко, так, что даже жутко, поэтому говорит: — У тебя не получится бежать от этого вечно, Лидия. Нам всё-таки нужно об этом поговорить. «Это» зудит фантомной болью на ключице, и Лидия надеется, что Тео тоже больно, тоже невыносимо забыть о метке, которая связывает их навсегда. Лидия от отрицания далека, но её уже достало быть той, от которой постоянно чего-то ожидают. Вот и Рейкен ждёт, а Мартин просто хочет притвориться нормальной, обычной, привычной для самой себя. — Тео, найди себе другую жертву, — говорит Лидия уверенно, хоть и тихо. — Я никогда не буду с тобой, просто смирись. — Брось, Лидия, дай мне шанс… Его ладонь огнём обжигает локоть, Лидия почти вскрикивает от неожиданности, от боли, потому что жжётся, ощущается ожогом второй степени. Мартин не успевает закричать, не успевает даже осознать, что в западне, потому что в следующее мгновение кто-то впечатывает Тео в стену и почти рычит: — Не прикасайся к ней. У Лидии перед глазами вся жизнь проносится и фиксируется на нём, Айзеке, который выглядит живее, чем обычно, живее, чем может себе позволить. Лидия знает, что, стоит ему только захотеть, Рейкен может одним движением стереть с лица Земли мальчишку, в котором здравый смысл в процентном отношении проигрывает медикаментозному дурману. Но Тео то ли не хочет, то ли боится драмы — за ним такого прежде не наблюдается. Тео стряхивает с себя руки Айзека и уходит медленно, с достоинством, и Лидия запоздало хочет крикнуть ему «подожди», потому что быть наедине ей теперь невыносимо. Айзек тяжело дышит и смотрит в пол, будто даёт шанс раствориться в воздухе без тяжёлых объяснений. Лидия пользуется этой передышкой и почти бегом бросается прочь, чувствуя, что если он нагонит, если прикоснётся, если попросит, то её уже не спасти, чёрт возьми. Но никто не следует за ней, и у Лидии по щекам снова дождь, только почему-то солёный и едкий. Лидия прячется в женском туалете и проклинает ту ночь, когда осмеливается переступить порог дома Лейхи. Лидия не могла подумать, что через несколько месяцев у неё почва уйдёт из-под ног — кажется, так быстро и больно она ещё не влюблялась.