Jedem das Seine

Германия. Земля Северный Рейн. Вестфалия. Замок Вевельсбург. 1943 Стоял поздний промозглый вечер ранней весны. Туман стелился низко по земле, и сквозь прорехи в белой дымке редко проглядывал влажный после дождя тёмный камень мостовой. Пальто, пропитавшись влагой, отяжелело и почти не грело, но Мориарти бил озноб вовсе не от пронизывающего холода. Двенадцать персон, призванных участвовать в этом театре абсурда ради прихоти тринадцатого — самого рейхсфюрера, — тенями скользили к воротам замка. Впереди их ждало развлечение с некромантией, связь с предками: гиперборейцами* и Генрихом I Птицеловом**, реинкарнацией которого Гиммлер себя мнил. Забавы, поистине достойные шелестящего красочной оберткой представителя верхушки рейха. Услышав впервые об увлечении своего новоиспечённого родственника, гауптршарфюрер был готов рассмеяться тому в лицо, но конечно же, не сделал этого. Напротив, выслушал со всей серьёзностью, беспрестанно прикусывая нижнюю губу в попытке не выдать своё истинное отношение к подобному мировоззрению неуместной улыбкой. К счастью, опьяненный своими речами Гиммлер не заметил никаких странностей в поведении мужа своей племянницы: он рьяно вещал о могуществе сверхрасы, нисходящей корнями к гиперборейцам из далекой арктической страны, из названия которой — Гиперборея — порождено название самого народа, выросшего из крови древних титанов. Более того, высказал желание видеть его в рядах приближённых к нему персон. Тогда Мориарти ещё не знал, чем чревато для него подобное членство. Кто бы мог подумать, что движимый нежизнеспособной теорией о своём выдающемся происхождении рейхсфюрер решит подтвердить свои домыслы практическими доказательствами. Если бы Мориарти владел этой информацией изначально, то… вряд ли бы Гиммлер снёс его отказ. Более чем просторный холл замка Вевельсбург*** встретил их промерзшими за зиму массивными каменными стенами и затхлым запахом отсыревшего бетона на кладке. Несмотря на кажущуюся при первом взгляде заброшенность, замок жил весьма активной жизнью. Повсюду были заметны свежие переделки, стены украшало множество картин, среди которых были замечены довольно символичные «Постоянство памяти» Дали и «Весть Шамбалы» Рериха, а также карты различных эпох, запечатлевшие иное строение материкового пласта и канувшие в Лету страны. Начищенный пол блестел глянцем, а оконные рамы и двери хранили ещё запах свежей стружки, едва уловимыми нотками подрагивая в воздухе. Со слов Гиммлера, замок вот уже несколько лет активно реконструировали, свозили ото всюду различного рода артефакты, скульптуры, книги, ценность которых измерялась отнюдь не в денежном эквиваленте. В скором времени замок должен был стать цитаделью высшей арийской расы, её духовным центром, а впоследствии, после безоговорочной победы рейха в борьбе за очищение земли от «грязных» рас обезьяноподобных существ, — центром мира, эдакой современной версией горы Меру****. Большая часть из присутствующих здесь высших военачальников крайне скептически относилась к неприлично молодому и невероятно удачливому гауптшарфюреру Мориарти, само по себе звание которого не допускало его присутствия в «Зале обергруппенфюреров»*****. Тем не менее, раз рейхсфюрер счёл его достойным быть вовлечённым в запланированное тайное мероприятие, то так тому и быть. Поддержание связи с предками было физически необходимо возрождающейся из пепла времён сверхрасе. Постичь их мудрость, напитать идеологическую верхушку СС недоступными пока в полной мере знаниями, так необходимыми для дальнейшего развития и процветания германского народа — цель, к которой они так долго стремились и которая на сегодняшний день была совсем близка от них, благодаря нескольким годам скрупулёзного изучения древних полустертых рунических текстов, их расшифровке, многочасовым медитациям, позволяющим овладеть в совершенстве способностью быстро и полностью очищать своё сознание, подготавливая его тем самым к познанию истин. Ещё находясь в круглом «Зале обергруппенфюреров», Мориарти почувствовал первые признаки подступающего страха. Столь знакомого, ставшего частью него самого так давно, что спутать его с самовнушением, навеянным окружающей обстановкой и знанием о дальнейших действиях и возможных для него печальных последствиях, было невозможно. Уставившись в изображение древнего солярного символа на полу — центрального солнца, — гауптшарфюрер усиленно изображал перед присутствующими всепоглощающий интерес к графическому объекту, охотно предоставляя возможность «посвященным» считать его полным невеждой в тонких материях древней истории. В любом другом месте, не осквернённом страданиями людей, чьи души продолжали неприкаянно слоняться у места, где совершили свой последний вдох, он ни словом ни делом не ввел бы никого в заблуждение касаемо своей персоны, одним взглядом обозначив свою силу, вселив уверенность о достойном противнике в своем лице любому, кто оказался бы рядом. Но сейчас он готов был снести практически любую явную или завуалированную насмешку, лишь бы не выдать своего текущего состояния. Мориарти рассчитывал на необременительную прогулку до Вевельсбурга и обратно с небольшой остановкой для участия в постановке с вызовом древних предков; но уже на подступах к замку легкие, почти неуловимые вибрации, шедшие от земли, заставили его усомниться в своих планах на ночь. Свора озлобленных и измученных душ, витавшая в опасной близости от него, при жизни была наречена еретиками. Доблестные служители церкви, заточив несчастных в подвал замка, во имя Господа нашего осуществляли физическое уничтожение их тел, подвергая невообразимым мукам, причиняемых средневековыми орудиями пыток. Ниоткуда взявшийся сквозняк, больше похожий на порыв ветра, пронёсся за его спиной, засвидетельствовав приветствие тех, кто уже почувствовал его, своего проводника. Появившийся в Зале Гиммлер, на правах хозяина ненадолго покинувший остальных с целью отдать некоторые распоряжения персоналу замка, сделал приглашающий жест и направился к скрытой от постороннего взора потайной лестнице. К тому моменту как они оказались в «могильнике», расположенном этажом ниже, прямо под «Залом обергруппенфюреров», Мориарти обливался холодным потом в попытке угнетения своих физиологических реакций на атакующих бестелесных обитателей замка. По опыту он знал, что иногда это действует, но сейчас ситуация была совершенно иная. Это не просто общественное место, где он «сохраняя лицо», пускай и невероятным усилием воли, вынуждал заблудшую душу отступить — сейчас он находился в гостях у множества тех, чьи страдания кровью и слезами отравили землю под ними и пространство вокруг. Шли заранее оговорённые приготовления к ритуалу, а Джим, стоя в тени на некотором расстоянии от остальных, тратил все силы на удержание своего сотрясаемого спазмами тела в вертикальном положении, подперев стену плечом. В попытке отвлечься от раздирающих голосов в его голове и зловония разлагающихся тел, коих именно здесь несколько столетий назад поваленной кучей держали вместе с ещё живыми колдунами и ведьмами, гауптшарфюрер принялся рассматривать окружающую обстановку в помещении. Куполообразный высокий потолок над ними ничем не подсвечивался. Тусклое освещение обеспечивали лишь чадные и дымные факелы, закреплённые на стенах по всему периметру могильника. Тянущуюся по каменному полу трубу недавно проложенного газопровода ещё не успели спрятать под свежим слоем бетона, лишая «вечного огня», умещённого в чаше из камня в центре зала, таинственности. Искусственные декорации, по разумению склонного к пафосу рейхсфюрера, должны были, видимо, внести некое подобие атмосферности, которой самому Мориарти более чем хватало и без этого спектакля. К смраду и голосам прибавился один из самых опасных «симптомов» — удушение. С каждым вдохом кто-то будто стягивал галстук на его шее, перекрывая не только доступ кислорода к лёгким, но и затрудняя кровоток. Гауптшарфюрер ослабил узел и, оторвавшись от стены, ступил в центр зала, сомкнув круг, образованный посвящёнными. Все были поглощены медитацией и не обращали внимания на нездоровую бледность их сотоварища с блестящей в сумраке испариной на лбу. Впрочем, если бы кто-то заметил, то однозначно не подал бы вида, скорее всего, списав дурноту участника церемонии на расшалившиеся нервы на фоне трепета, вызванного происходящим. Невольно Мориарти стал полноправным участником действа. Медитация, как ни странно, помогла ему отгородиться от навязчивого внимания незримых хозяев замка. Погрузившись в условное состояние отрешенности, гауптшарфюрер смог даже нормализовать свой пульс и свести практически к минимуму проявления физиологических реакций. Поглощённый анализом новых для него свойств медитации, он чуть не пропустил момент, когда подготовительная часть была завершена и эсэсовцы приступили к основному действию. Один из военачальников с нескрываемой торжественностью поднёс Гиммлеру на подушке из бархата несколько наградных колец СС «мертвая голова», каждое из которых представляло собой отлив из высококачественного серебра с внутренней гравировкой имени носителя и личным автографом рейхсфюрера, а внешнюю часть их неизменно венчал череп. Приняв в свои руки подношение, Генрих опустился на одно колено перед каменной чашей с горящим огнём. Во всполохах огня Мориарти заметил, что кольца были отнюдь не новыми. Некоторые из них почернели от продолжительного ношения и отсутствия должного ухода, а другие и вовсе были окаймлены грязно-бордовой кровяной коркой. По своему обыкновению, Гиммлер из всего возможного пытался выжать хоть что-то полезное, что поможет в дальнейшем укрепить идейную составляющую его, казалось бы, нежизнеспособных идей, которые, тем не менее, активно находили своих почитателей. Это наглядно подтверждалось считавшимся чем-то сакральным ритуал посмертного лишения носителей своих колец и возвращению их в лоне духовного центра, своему идейному создателю. Рейхсфюрер полагал, что символика — это не просто аксессуар, указывающий на принадлежность своего носителя к определенному культу, как, к примеру, руны СС, нашитые на форму. Нет, Генрих активно пропагандировал не просто бессмертие души, а её способность оставлять свой след в материальном мире. Выступая на собраниях партии с подобными вступительными речами, он неизменно подводил к тому, что именная вещь, вручённая с посланием и смыслом, способна вместить в себя частичку души награждённого, а по возвращению вещи после физической смерти эсэсовца — передать его отвагу и силу ордену, поспособствовав тем самым духовному росту и укреплению их веры. Абстрагировавшись на время от происходящего в могильнике, Мориарти сосредоточился на идейном вожде рейха, размышляя о причинах, побудивших его взять на себя роль серого кардинала нации. Кто он: утопленный в своих комплексах маленький человечек, который, ухватившись в бурном потоке за ветку под названием «фашизм», смог нащупать твёрдое дно под ногами; или просто сумасшедший фанатик, который в бреду придумал собственную сказку о бытии, основываясь на общеизвестных легендах и мифах человечества, свято верящий в бессмертие души и своё дело? Смотря на маленькие, аккуратные, почти женоподобные руки, бережно поглаживающие, словно котёнка, холодный металл, Мориарти склонялся к последнему. Сам гауптшарфюрер не верил в существование загробного мира — он знал о нем столь много, что его начинало тошнить за считанные секунды от подступающего к горлу холодного кома, берущего своё начало в районе солнечного сплетения и, словно раковая опухоль, пускающего метастазы по всему организму, при появлении истинных хозяев ночи. Постоянно навязываемые ему контакты, о которых он не просил и не мечтал, в отличие от Гиммлера, наверное, свели бы его рано или поздно с ума, если бы не его природное желание побеждать. Побеждать обстоятельства, людей, себя. В первый раз он победил, когда не дал проклятию, тяготившему над ним, сломать себя, превратить в посмешище, лишив хотя бы внешне нормальной жизни. Никто так и не узнал, что именно с ним произошло на той опасной вылазке с товарищами, одержимыми поисками приключений. Никто не узнал о бесконтрольных визитах заплутавших между мирами гостей к нему, и уж тем более никто не должен был знать о его визитах на место погребения к тем, которым он помогал найти дорогу. Никто, кроме того, кто сражался с ним бок о бок на протяжении последних лет. Новоиспечённый унтершарфюрер Моран держался особняком в их роте и ничем на первый взгляд не выделялся, разве что отсутствием раболепства перед старшими по званию и фанатичного блеска в глазах. Последний так часто наблюдался у многих служивых, считавших честью для себя умереть за фюрера и во славу великого будущего Германии, без устали пророченного ответственными за это лицами под неусыпным контролем имперского министра пропаганды Йозефа Геббельса. Мориарти сразу заметил выделяющегося из общей массы угрюмого рослого офицера, определенного в их подразделение, так же, как и он, не по годам рано выбившегося в офицерские ряды. Как оказалось впоследствии, исполнительный, немногословный унтершарфюрер обладал незаурядным умом, был способен к самостоятельному анализу ситуации без оглядки на командира и идеологию, а еще к принятию решений. Он не раз демонстрировал данные способности в условиях боевых действий, вплоть до игнорирования приказов своего непосредственного руководителя — шарфюрера Мориарти. Это, впрочем, было сделано настолько аккуратно и незаметно для остальных, что у Мориарти только брови вверх взлетали от невольного восхищения тактикой подчиненного. Отчего-то Джима не злило это скрытое пренебрежение и не вызывало желания приструнить своевольного унтершарфюрера, превратив того в карманного верного пса, что он без особого труда мог сделать. Наблюдения за странным офицером, безжалостно лишавшим жизни противника и дравшего шлюх, охотно раздвигающих ноги перед завоевателями своей страны, с одним и тем же нечитаемым выражением лица, выливались в глубокую задумчивость неопределенного генезиса. По долгу службы часто становясь свидетелем подобных сцен, Мориарти, склонив голову набок, откровенно разглядывал своего подчиненного из-под козырька форменной фуражки. Случалось, что в особо острые моменты их взгляды сталкивались, и тогда Джим даже не помышлял о том, чтобы отвести глаза в сторону или спрятать бесконтрольно блуждающую улыбку на губах. Моран не оставался в долгу, выдерживая его взгляд, пока тот сам не прерывал зрительный контакт; но как бы шарфюрер ни старался разгадать занятный ребус в виде упавшего на его голову офицера, ничего не получалось. Более того, Мориарти отчётливо ощущал к себе не менее пристальный интерес, выражающийся в часто обращенном на него изучающе-задумчивом взгляде в моменты, когда он был чем-то занят. Все это могло бы продолжаться довольно долго, с немалой долей вероятности со временем вылившись в нечто большее, чем обоюдный подспудный интерес, если бы именно Моран, чертов бесшумный наблюдательный Моран, не стал неслучайным свидетелем одной запретной для всех сцены. Тот день стал последней каплей для измученного отсутствием сна, измотанного морально и физически офицера СС. Лишь деревьям и хлеставшему по щекам дождю, смывающему кровь и слезы с его лица и рук в бескрайних Арденнских лесах, было дозволено видеть павшего на колени, дрожащего от беспрестанно сотрясающего тело нервного озноба всегда выдержанного и холёного шарфюрера Мориарти. В извечной борьбе с самим собой, со своей ненавистной всеми фибрами души сущностью, с зажатым нательным крестиком в руках, тонкая серебряная цепочка которого играла бликами в ночи на ветру, он кричал в налившееся чернотой небо о том, как ненавидит Его; склоняясь все ниже к земле и зажмурив глаза, он давил немой вопль отчаяния; вскидывался с все же вырвавшимся всхлипом, горячо и искренне молил Его принять к себе всех тех, кто беспокойно бродит среди живых. Когда причудливый алгоритм из проклятий и молитв, заученных им ещё в детстве, путавшимися переменными извергался из него все более обрывистыми и почти потерявшими всякий смысл фразами, тёплые ладони легли ему на плечи. Джим даже не обернулся. Почувствовав обычное человеческое тепло, он не смог от него отказаться. Только не сейчас, не в этот самый момент, когда толпа изуродованных при жизни призраков обступила его со всех сторон. Он ледяными пальцами вцепился в руку из плоти и крови, покоившуюся у него на плече, и затих на несколько мгновений, дав хоть какой-то отдых истерзанным от неистового крика голосовым связкам. Мориарти вздрогнул и наконец пришел в себя, когда в тишине, нарушаемой порывами ветра, раздался низкий тихий голос Морана, уверено читающего молитву. Осевшая в шарфюрере за много лет чужая боль, ставшая его собственной, полилась неконтролируемым потоком слез, опустошая его, не давая сойти с ума окончательно. Пускай это всего лишь временная мера, защитная реакция организма, позволяющая высвободить в нем место для новых порций страданий, которые спустя какое-то время вновь заполнят все его существо. Пускай так. Но сейчас он испытывал доселе неизвестное ему чувство огромной благодарности за освобождение. Сколько времени они вот так просидели на холодной и влажной от дождя земле, тесно прижимаясь друг к другу и читая молитвы, он не знал. Может быть, час или два, а может и всю ночь — неважно, счёт времени был потерян. Важно было то, что в самые мучительные минуты его жизни, когда он малодушно предпочел бы умереть, чем выносить заготовленное ему свыше, именно загадочный Моран, — который ни тогда, ни после так ни разу не упомянул о том позорном для него моменте, не потребовал объяснений или чего-то взамен, — стал его тенью, тем самым верным псом по собственной воле. Треск и взметнувшиеся вверх языки пламени, окрасившие своды высокого потолка кроваво-красным, вывели гауптшарфюрера из задумчивости. Кольца сбросили в огонь, призванный очистить их от скверны, высвободить запертую в металл частичку души павших в боях, чтобы после физической смерти продолжать служить рейху. Мориарти с удовольствием посмеялся бы над очередной лишеной всяких основ идеей рейхсфюрера, если бы не нарастающее беспокойство духов, шёпотом прокатившееся по залу. Долго размышлять о произошедшем ему не позволили. Как только огонь вновь перешёл в тихий режим горения, обергруппенфюрер, стоявший по левую руку от Гиммлера, отступил к незаметной нише в стене и извлёк оттуда очередную подушечку из черного бархата. Она была намного меньше предыдущей и располагала на себе лишь одно кольцо, владельцем которого должен был стать никто иной как гауптшарфюрер Мориарти. Джиму ничего не оставалось, кроме как кривовато и несколько развязно для столь торжественного случая улыбнуться. Запоздало поняв, что перебарщивает с мимикой, он бегло осмотрел присутствующих, но не заметив даже подобия осуждения его фривольной реакции, двинулся к ожидавшему его рейхсфюреру. При детальном рассмотрении подарка Джим невольно восхитился работой мастера. На печатке плавно очерченными линиями был изображен в миниатюре портрет германского короля Генриха I Птицелова. Настоящее произведение искусства, отлитое из благородного металла, тускло блеснуло навстречу будущему хозяину. По цвету изделия с розоватым отливом Мориарти легко определил, что перстень изготовлен из платины, а не из привычного серебра. На внутренней стороне, как и положено, были выгравированы готическими буквами: текущий месяц и год, полное имя владельца, а также витиеватый автограф рейхсфюрера. Состроив подобающее случаю сложное выражение лица с налётом трепета, Мориарти надел кольцо на безымянный палец левой руки. Не понятно каким образом, но ему удалось сдержать вскрик неожиданности, когда холодный металл будто тысячами жал вонзился в его палец. Заметив наливавшийся бордовым ожог, стремительно расползавшийся по всему кожному покрову безымянного пальца, Джим резко одернул руку в рефлекторной попытке стряхнуть с себя перстень, чем вызвал легкое недоумение на лице родственника. Улыбка, скрывающая плотно сомкнутые от боли челюсти, и последующая словесная благодарность быстро сгладили неловкость момента. Лишь спустя время Джим понял, что кольцо стало для него в некотором роде проклятым оберегом, безотказно сигнализирующим о надвигающейся опасности ещё до активации реакций организма. *гиперборейцы — народ, обитавший в легендарной северной стране Гипербореи (др.-греч. Ὑπερβορεία — «за Бореем», «за северным ветром»), существовавшей около 450 тыс. лет назад. **Ге́нрих I Птицело́в (нем. Heinrich der Vogeler; ок. 876 — 2 июля 936, Мемлебен) — герцог Саксонии с 912 года, с 919 года — первый король Восточно-Франкского королевства из Саксонской династии (Людольфингов). ***замок Вевельсбург — первые упоминания в исторических документах о замке Вевельсбург относятся к тысяча шестьсот третьему году. Вевельсбург был построен по приказу князя Дитриха фон Фюрштенберг на горе, находящейся в древнем Тевтобургском лесу на земле северного Рейна, не далеко от города Падеборна, окрестностями которого и правил более тридцати лет князь Дитрих. Замок задумывался как крепость, и выглядит в форме треугольника, что уже говорит о его мрачности и мистичности. Известен, главным образом, как проект Генриха Гиммлера создания училища по идеологической подготовке офицеров СС. Ныне представляет собой музейный комплекс, состоящий из краеведческого и исторического музея, а также музея нацистского прошлого замка. ****гора Меру — согласно древнеарийским и доарийским представлениям, это гора, которая возвышалась на Северном полюсе и представляла собой символом Полярной Отчизны и обитель всех верховных богов индоевропейцев. От доиндоевропейского названия вселенской горы Меру и произошло понятие «мир» в его главном и первоначальном смысле «Вселенная». Смысл из общеарийского наследства — слово «мера» означает «справедливость» и «измерение». *****зал обергруппенфюреров или зал баронов — зал, окружённый двенадцатью колоннами, расположенном над т.н. «Валгаллой», «криптой» или «могилой» в подвале северной башни замка, обладающей особенной акустикой, позволяющей услышать шепот в другом конце помещения. Напольная мозаика зала с 12-конечной свастикой, изображает сакральный солярный символ «центральное солнце» или более известный под названием «черное солнце», закрепившимся за ним во времена рассвета неонацизма в 1900-х годах прошлого столетия. «Центральное солнце» представляет собой связь каждого из нас со своими Предками. Причем имеются в виду Предки в самом широком смысле, то есть не прямые предшественники по Родовой линии, а все представители четырех великих Славяно-Арийских Родов вместе взятые. Этот знак увеличивает родовой канал человека, усиливает его связь со своими корнями, расширяет его энергетический спектр.