Jedem das Seine

Доплестись до казарм и забыться сном. Именно так, и не думать, не думать ни о чем! Если бы у него была возможность выпить какую-нибудь таблетку из запасов медиков СС, чтобы забыть обо всем, что произошло за последние сутки, он, не задумываясь ни на секунду, сделал бы это. Наплевать на возможные побочные эффекты, которые, к слову, вряд ли могли бы навредить без пяти минут покойнику, непонятно зачем до сих оставленному в живых. Черт! Снова это начинается. Нельзя думать, анализировать, нанизывать на кольца логики и здравого смысла. Не смей, Джон! Спать, только спать… Организм, не сопротивляясь, поддался команде сознания или собственной немощности — постреакции на приём наркотиков — и Ватсон почувствовал, проваливаясь все глубже и глубже в мягкую бездну, как тело обволокло теплом и эфирным уютом. Несмотря на невесомость и пустоту вокруг, он уловил на лице ощущение ускользающей материи, приятной и знакомой при соприкосновении с кожей. Внезапно возникла ассоциация с домом, со своей постелью, бельём, пахнущим ромашкой… Но он не успел додумать, посмаковать горько-сладкий момент, ощутить в полной мере столь желанную сейчас тоску, как забыл об этом. Он силился затормозить падение, продлить миг, не растерять важное — некую связь, остатки воспоминаний о нормальном мире и нормальных людях, но скользкая и тёплая, словно нагретая ламинария, темнота уже окутала его и утащила на самое дно царства Морфея. Джим успел заметить, как вполне умиротворённое во сне лицо Джона напряглось, когда мягкий уголок пледа нечаянно скользнул по его лицу. Он замер на несколько мгновений, не желая окончательно растревожить еще поверхностный сон Ватсона, чтобы потом не тратить драгоценное время отдыха на объяснение своего присутствия в комнате строптивого доктора. Убедившись, что тот уснул, гауптшарфюрер потянул уголки пледа, равномерно распределив согревающую ткань по промерзшему на холодном зимнем ветру телу, и тихонько притворил за собой дверь, смягчив обычно звонкий щелчок замка.

***

Исход войны был предрешён. Весть о том, что Великогерманская Империя в лице своего народа в скором времени может оказаться в шкуре «расы обезьян» под гнётом союзников, давно облетела каждую казарму обершутце на уцелевшей от вторжения союзников территории Германии. Тихое перешептывание солдат на плацу или во неурочное время за трепом с сигаретой в зубах пока не переросло в массовую истерию. Тем не менее сам факт наличия дискуссий в каждом, пускай и по-немецки «чистеньком» углу, не мог не тревожить военачальников всех мастей. Верхушка нации долго и тщательно переваривала неумолимо надвигающийся факт поражения, но примириться с уготованной ей участью не желала. Деятельный и верный своему фюреру Гиммлер, давно, но негласно прибравший к своим рукам реальную власть в рейхе, предпринимал активные меры по выходу из войны отчизны с наименьшими потерями: вел тайные переговоры с представителями Великобритании и Международного комитета Красного Креста. Ища всевозможные дипломатические лазейки решения проблем Империи, рейхсфюрер тем не менее не изменял себе. Партийная политика и его собственные убеждения были нерушимы, как скала, и важней всего прочего в этом бренном мире. Он с усердием, достойным настоящего фанатика своего дела, продолжал делать ставки на внутренние ресурсы страны, пока что сокрытые от посторонних глаз во всевозможных наработках учёных СС. Одним из приоритетных направлений деятельности в данное время было повышение потенциала обеих армий рейха и создание солдат, достойных своей сверхнации. И это направление деятельности в рамках исследований научного института «Аненербе»* было возложено ни на кого иного, как на смазливого, но подающего немалые надежды гауптшарфюрера Мориарти. Который, к большой печали своего высокопоставленного родственника, не спешил ничем порадовать захлёбывающийся в поражениях на всех фронтах вермахт. Со дня данного рейхсфюреру обещания в скором времени предоставить результаты осуществляемых под его патронажем исследований в «Бухенвальде» прошло уже несколько месяцев. Его доверенное лицо же, один из двенадцати избранных не подавал никаких признаков активности. А ведь Мориарти успел стать вторым человеком в «Аненербе» после растерявшего всякое доверие Вольфрама Зиверса, связаного крепкой дружбой со своим заместителем Хильшером — предателем, участвующим в сговоре против Гитлера. Между тем время шло, неумолимо ускоряло свой ход, с каждым днём приближая день поражения Германии. Действовать нужно было немедленно, но привычно размеренный в делах рейхсфюрер, не свыкшийся с мыслью об истинном плачевном положении дел, попытался решить одну из многочисленных проблем рейха деликатным путем — используя родственные связи. Его своенравной племяннице вовсе не помешало побыть некоторое время с супругом, хотя бы для увеличения численности нации. «Семья должна существовать не только на бумаге, но и на деле,» — любил рассуждать рейхсфюрер, сам давно забывший, что такое супружеский долг во всех его проявлениях, и имеющий внебрачную связь со своей секретаршей, которая успела родить ему двоих детей. Собственно, его же излюбленное акцентирование внимания на вопросах продолжения рода и допущения в этой связи полигамии служило прекрасным оправданием наличия беспорядочных сексуальных связей любого представителя элитарных войск СС. К сожалению, отправленная на побывку в «Бухенвальд» Хайда в телефонном разговоре с дядюшкой не смогла сообщить ничего интересного, кроме того, что её супруг совместно со словацким доктором работают над вверенным им проектом. «Крайняя информативность» об истинном положении дел в концлагере, а именно в его научном отделении, спровоцировала ранний звонок в комендатуру «Бухенвальда» личного секретаря рейхсфюрера с вежливым требованием гауптшарфюреру Мориарти немедля явится в Берлин. Следующим днем Мориарти прибыл по месту требования. Назначенная встреча в штаб-квартире «Аненербе», входившей в состав личного штаба рейхсфюрера, располагалась в одном из особняков берлинского живописного района Далем. Его заснеженными пейзажами гауптшарфюрер имел счастья полюбоваться через окно автомобиля, в котором сквозь прорехи бледных солнечных лучей проглядывало раннее безлюдное утро. Ещё одна бессонная ночь не лучшим образом сказалась на самочувствии вымотавшегося офицера, хоть и привыкшего к различного рода форс-мажорам по долгу службы. Неспешно одевая на руки перчатки, гауптшарфюрер думал о том, как же некстати Гиммлеру понадобилась личная встреча. Не хватило всего нескольких дней для урегулирования мелких, но ощутимо усложняющих ему жизнь проблем. Несмотря даже на своё привилегированное положение, более заставлять томиться рейхсфюрера в ожидании результатов он не мог себе позволить. Хлеставший по щекам колючий от мокрого снега ветер сменился манящим теплом хорошо отопленной канцелярии Гиммлера. Встретил его верный своему шефу личный секретарь Рудольф Брандт — подающий большие надежды политик и юрист. Гауптшарфюрера тот подкупал своей дипломатичностью и умением балансировать между верностью рейхсфюреру, которую тот крайне ценил, и человеколюбием, столь неуместным в казенных стенах штаба. Мориарти успел поймать на себе встревоженный взгляд обычно профессионально-индифферентного ко всему секретаря, прежде чем тот быстро скрылся за дверями кабинета Гиммлера, предложив ему во временное пользование кресло ожидания. Едва успев войти в просторный кабинет, представляющий собой что-то среднее между королевскими покоями и залой средневекового замка, Мориарти почувствовал, как его нос атаковал запах экзотических трав на масляной основе. Традиционный утренний сеанс массажа был в самом разгаре, но Гиммлер не заставил своего родственника унизительно ожидать окончания процедуры в канцелярии, не преминув по случаю выказать свое к нему расположение. — Доброе утро, герр Гиммлер, — чуть повысив голос из-за разделявшего их пространства, поприветствовал хозяина кабинета Мориарти. — О, дражайший герр Мориарти, — слишком уж воодушевленно отозвался Генрих. — Устраивайтесь. Мы уже заканчиваем, — последняя фраза настигла подчиненного, уже успевшего удобно устроиться в кресле у низкого столика. Вышедшего из-за ширмы тучного Керстена, не имевшего ни малейшего отношения к немецкому народу и партии, Мориарти поприветствовал сдержанным кивком. Как обычно, он не смог вынести долгого изучающего взгляда пронзительно чистых и светлых глаз личного массажиста рейхсфюрера, обращённого на него. Какой-то совершенно особенный дар, не имеющий ничего общего с его способностями, давал тому возможность видеть насквозь любого, с кем тот имел даже короткий зрительный контакт. Копаясь в гнили человеческих пороков, он умело выискивал то, на что можно надавить, использовать, уязвить, и посредством дара убеждения так или иначе воздействовать на разум человека. Пользующийся невиданной благосклонностью рейхсфюрера и имеющий прямой доступ к телу и мозговому центру нации, за один сеанс массажа Феликс спасал не только чувствительного к боли Гиммлера — от желудочных спазмов. Он спасал и тысячи евреев от верной смерти, умело давя на непомерного размера тщеславие любимчика фюрера. Тщательно обтерев руки после массажа полотенцем и пожелав господам хорошего дня, Керстен удалился, напоследок задержав взгляд на гауптшарфюрере. Джиму решительно не хотелось думать о поводе столь явного внимания к своей персоне, но горло все равно сковало судорогой, не дававшей сглотнуть скопившуюся слюну. В застегнутой под самое горло форменной рубашке рейхсфюрер вынырнул в зал. Неизменное пенсне на лице и вечно бегающие маленькие глазки под ним не давали ни единой возможности поймать его взгляд хотя бы на мгновение, как бы ни старался собеседник. — Дорогой мой, простите за ожидание, — принялся тот объясняться, присаживаясь в соседнее от Мориарти кресло. — Как добрались? — Не извольте беспокоиться, герр Генрих, — расплылся в улыбке гауптшарфюрер, намеренно проигнорировав дань этикету в виде ответа на формально заданный вопрос. Джима всегда раздражали неуклюжие попытки Гиммлера вести светские разговоры. Вопреки начитанности и образованности, а также натренированному в выступлениях перед немецким народном и войском СС красноречию, рейхсфюрер не владел искусством вести беседу от слова совсем. Все его фразы отдавали снобизмом и пафосом, что, впрочем, удачно перекликалось с политикой НСДАП**. — Итак, чем же вы меня порадуете, герр Мориарти? — звонко хлопнув ладонями по ляжкам, Гиммлер с застывшей на лице карикатурой на выражение детской непосредственности приготовился слушать. Коротко усмехнувшись поведению второго по значимости человека в рейхе, Мориарти полез в свой портфель, извлекая отчёт о проделанной работе. — Здесь все, — коротко отрапортовал гауптшарфюрер после того, как пухлая папка приземлилась на столик между ними. — Оставьте, мой дорогой, — отмахнулся Гиммлер, обычно предпочитающий детальное ознакомление с материалом, предоставленным в письменном виде, общим выводам в разговоре. Изогнутая бровь нижестоящего офицера удивленно взлетела вверх. — Что ж, — вздохнул Мориарти и поднял глаза на Гиммлера. — Могу смело заявить, что мы близки к цели, как никогда раньше. Активное вещество, способное провоцировать естественный рост нейронов в мозге человека, выявлено, — далее последовала выразительная пауза, дающая возможность рейхсфюреру, с интересом внимающему речам подчиненного, до конца осознать значимость сказанного. — Как следствие, — добившись необходимого эффекта в виде временной потери дара речи у чрезмерно разговорчивого Генриха, закинув ногу на ногу, гауптшарфюрер с нарочитой ленцой продолжал:  — Воздействие данного вещества на организм человека призвано способствовать повышению психической и физической выносливости, а также, с большой долей вероятности, — росту коэффициента интеллектуального развития. Как вы понимаете, это значительно увеличивает шансы на победу в схватке с любым противником. — Но, мой дорогой… — наконец откликнулся Гиммлер, преодолев этап осознания сказанного. — Это просто невероятно! Мы можем изменить ход войны. Рейхсфюрер соскочил с кресла, пребывая в состоянии близком к эйфории, двинулся к стене, расположенной напротив них и затараторил, глотая отдельные слова. — Вы только представьте себе, чем это сулит рейху в будущем! — приблизившись к масштабной карте мира во всю стену, Генрих прочертил невидимую линию рукой в воздухе, условно захватив жестом всю Евразию и Африку. — Потомки когда-то самой сильной расы, населившей Землю, смогут приблизиться к могуществу предков! Мориарти посчитал верным не вмешиваться в занимательное изложение рождающейся прямо на его глазах очередной сказки, которую полностью захваченный идеей Генрих никогда не сможет воплотить в жизнь. Смотря на поглощенного своими сумасшедшими идеями рейхсфюрера, Джиму в какой-то момент стало его жалко. В своей сущности тот так и остался навсегда послушным домашним ребенком, любившим слушать перед сном сказки о благородных рыцарях, короле Артуре, их завоеваниях и поисках Святого Грааля. В детстве их рассказывал маленькому Гейни отец, директор сельской школы в баварском городке Лансхут, который олицетворял для него некий образ обладающего безоговорочным авторитетом человека. Внезапно нахлынувшие на Джима чувства, сродни сочувствию и желанию понять, моментально схлынули вмести с красками с его лица. Стоило памяти, не успевшей покрыться рубцами времени, подкинуть сочные и яркие до головокружения в своей кошмарной реальности картины. В них маленький милый мальчик с годами превратился в фанатика своих собственных фантазий, впоследствии трансформировавшихся из безобидных сказок в навязчивые идеи. Во главе угла стояла идея о необходимости уничтожения раздражающего в своем несовершенстве мира, а также создание на его руинах нового царства — аналога легендарной нации гиперборейцев, погребенной под прахом исчезнувшей некогда цивилизации. Так роль благородных рыцарей была уже отведена безжалостным войскам СС, а короля Артура — лично ему. Холстом для написания своей собственной живописной сказки о сотворении мира послужили территории, исконно принадлежавшие другим странам и народам. Еще до него эти земли много-много раз были измазаны заржавевшими и полустёртыми от времени мазками, на которые он старательно, слой за слоем наносил хорошо смоченной в крови кистью причудливые декорации будущей мировой Империи — абсолютного монополиста — Третьего рейха. — Возможно, превзойти их… — с грустью в голосе закончил Гиммлер и о чем-то крепко задумался, уставившись невидящим взглядом в пространство. — Разумеется, герр Генрих, — напомнил о своём присутствии гауптшарфюрер. Гиммлер вернулся к своему креслу и с совершенно поникшим видом вновь опустился в него. — Вы не рады открывшейся перспективе? — не понимая причины досады, внезапно пришедшей на смену головокружительной радости, вкрадчиво поинтересовался Мориарти. — Ох, нет! — тут же встрепенулся Гиммлер. — Как вы только могли подумать такое, мой дорогой? Вы превзошли все мои ожидания! — миниатюрная ухоженная рука совершенно естественным образом легла на бедро гауптшарфюрера. Не подавая вида, Мориарти аккуратно, стараясь не привлечь внимания распаляющегося все больше в своих заученных речах политика, скосил глаза вниз, не сразу поверив своим тактильным ощущениям. К счастью, Джим сумел быстро справиться с эмоциями и погасить на своем лице глумливую усмешку, пока Гиммлер не успел ничего заметить. Ах вот, оказывается, какова была истинная причина расстройства рейхсфюрера! Маленькому мальчику нужен был новый хозяин. Никто, кроме близкого окружения и одного въедливого члена СД, не догадывался, что фюрер почти полностью разбит параличом, вызванным последствиями перенесённого им несколько лет назад сифилиса. Медленно, но верно разлагавшая его нервную систему инфекция на протяжении последних трех лет превращала Гитлера в немощного умственно и физически неполноценного калеку, зависимого от кокаина. Представителя тех, кого Гиммлер так тщательно, со свойственным ему усердием стирал с лица земли. Единственный человек, соответствующий образу непоколебимого, отважного и мудрого мужчины, когда-то взявший совсем юного Гейни под свое теплое крыло, был безжалостно уничтожен болезнью. «Ваша работа бесценна для рейха, для меня, для самого фюрера!» — эхом звенело в голове, пока Мориарти обдумывал свое открытие. Гиммлер потерял ориентир, сбился с пути, так и не научившись за прожитые годы распоряжаться умело сосредоточенной в его руках огромной властью без одобрительного кивка более сильного и решительного, чем он сам. Адольф, несомненно, обладал нужными Генриху качествами и способностями, но так ли он был неразборчив в средствах поощрения своего негласного кардинала, как хотелось бы последнему? Гауптшарфюрер наблюдал за тем, как рука с аккуратными пальчиками, украшенными кольцами с гравировкой тайных рун в обрамлении драгоценных камней, гладит его по внутренней стороне бедра. Будто соприкоснувшись с чем-то мерзким и липким, она подрагивала в невнятной судороге. Джим убедился, что без сомнения Гиммлер получал от своего фюрера вознаграждение за качественно проделанную работу в полном объёме, до трясучки ему необходимом. — Так в чем же дело, Генрих? — стирая возведённые между ними границы, разделяющие их по статусу, голосом на тон ниже обычного поинтересовался Мориарти. Будто невидимая длань фюрера требовательно дернула Гиммлера за воротник рубашки. Он уставился на совершенного в своём превосходстве подчинённого расширенными от испуга глазами. — Джеймс… я… С несвойственной ему очень давно искренностью Мориарти выдал самую очаровательную улыбку, имеющуюся в его арсенале, вложив туда все понимание, на какое только был способен. Точащее его несколько недель беспокойство обернулось умиротворением, разлившимся по телу при виде неподдельного подобострастия в глазах рейхсфюрера, взгляд которых он наконец смог поймать. — Мы со всем справимся. Вместе, — настолько чисто и одновременно невероятно похабно это прозвучало, что неожиданно поднявшаяся волна возбуждения от довольства собственной персоной разлилась чуть ниже, чем располагалась пряжка его ремня. Если уж двусмысленность фразы достигла давно искушённого собственными словами и методами достижения цели герра Мориарти, то уж должный эффект, произведённый на Гиммлера, не заставил себя ждать. Рейхсфюрер, скатившись со своего кресла, буквально припал к начищенным сапогам своего офицера. — Я могу? — робкий вопрос и не менее робкое касание дрожащими пальцами к полам его кителя. Джеймс наверное впервые в жизни был по-настоящему обескуражен. Кто бы мог подумать, что возникшее порывистое желание немного поддразнить неуверенного в себе и трусливого рейхсфюрера обернется столь решительными действами со стороны последнего. Ошарашенный взгляд тёмных глаз, обращённый на руководство, был расценен как положительный ответ, неверность которого опровергать уже было поздно. Окончательно утратив контроль, Генрих спешно расправился с пуговицами парадного кителя остолбеневшего гауптшарфюрера. Затем последовала шумная от металлического звона, но непродолжительная возня с ширинкой и ремнём, на смену которой пришёл влажный рот, без заминки вобравший в себя полурасслабленный орган. Его старанию и профессионализму исполнения минета могла бы позавидовать любая опытная шлюха из многочисленных борделей рейха. Ярый противник гомосексуализма — проказы на лице великой расы завоевателей, высокопоставленным представителем контрой являлся рейхсфюрер, — с нескрываемым наслаждением вылизывал гениталии другого мужчины. По нижней губе и подбородку Генриха стекала вязкая слюна, позволяя плотно сомкнутым губам плавно скользить по стволу при все возрастающем ритме. Тягучее удовольствие, принимать которое от этого человека было омерзительно и от которого до зуда в пальцах хотелось избавиться, разлилось по одеревенелым от напряжения мышцам. Со смешанным стоном от поглощающих его наслаждения и ненависти Джим вцепился обеими руками в тонкие волосы Гиммлера и с силой насадил его на всю длину. Маленький ублюдок, давясь, издал неопределённый звук и с ещё большим усердием взялся за дело. Пока его рот упрямо скользил по члену, сотрясаемая в последних судорогах подавленная воля и стремительно разливающаяся по низу живота огненная волна раздирали Мориарти в клочья. Откинув голову назад и с силой зажмурившись, Джим пару раз резко двинул бёдрами навстречу охотно принимающего его рту и почувствовал, как горячая струя бьет по нёбу рейхсфюреру, жадно сглатывающему все без остатка. Судороги, проходящие по телу, выталкивали наружу бережно хранимый в самом потаённом уголке сердца трепет, тщательно и наглухо перекрываемый его заносчивостью и издёвкой, не сходящей с губ. Их он в полной мере демонстрировал перед растерянным в своих спутанных чувствах Джоном, охотно верившим в его обман и ни на секунду не допускающим в свою светлую голову мысль, что герр Мориарти вовсе не насмехается над ним. Всего лишь иронизирует по поводу своей способности испытывать этот самый трепет. Джим еще не успел отпустить от себя воспоминания о Джоне, нечаянно вспыхнувшие среди грязи, в которую его только что окунули, как почувствовал на своем колене прикосновение лихорадочно горячих и влажных ладошек. Подобравшись, он бросил взгляд на ненавистного теперь в разы больше прежнего жалкого Гиммлера, забравшегося на его ногу, словно кобель. Сомкнув от наслаждения веки тот терся своим торчком стоящим членом, не скованным никаким тряпьем, о плотно сидящее голенище его сапога. Джиму ничего не оставалась, как застегнуть собственные брюки и ожидать, когда маленький Гейни наконец оттрахает с небывалым чувством его щиколотку. До боли вцепившись короткими, но острыми ногтями в довольно чувствительный участок кожи повыше колена, Гиммлер, скуля, прыснул на его сапог из натуральной мягкой кожи. Терпкий запах тут же ударил в ноздри, вызвав по итогу всего произошедшего рвотный рефлекс. С трудом подавив позыв сорваться в уборную, Джим смог удерживать себя на месте, когда вспотевшая тушка, принадлежащая верхушке рейха, рухнула на него всем весом. Испачканные в уголках расслабленные губы коснулись его кисти, непроизвольно дернувшейся в брезгливом желании избежать контакта. Он даже смог побороть себя, когда его мизинец оказался во рту Гиммлера, жадно вылизывающего и скользящего по нему кончиком языка. На этом стоящие уже у глотки ласки подошли к концу, и Генрих, поднявшись с него, удалился в боковую дверь кабинета, за которой была расположена его личная ванная комната. Через пятнадцать минут Рудольф принёс им ароматный чай с добавлением листьев смородины и мяты. Достопочтенный облик немного неуклюжего, но вполне знающего себе цену рейхсфюрера вернулся вновь. И лишь нерешительное прикосновение кончиков маленьких пальцев к его запястью не давало Мориарти усомниться в реальности произошедшего. Как и в собственной значимости в глазах палача-белоручки, что утвердило его в мысли сделать попытку. — Они все ещё содержатся там? — как можно более безразлично задал он вопрос. Гиммлер поднял на него василькового цвета глаза, так изящно маскировавшие тьму, давно поглотившую его детскую душу. И улыбнулся. — О, мой дорогой, я так рад, что именно вы разделяете со мной интерес к этому давнему проекту. Они там, — и сладко поморщившись после хорошего глотка горячего чая добавил: — Вы могли бы навестить их, — с лукавой улыбкой предложил Гиммлер. — А пока давайте вернёмся к тому, зачем я вас вызвал. *научный институт «Аненербе» — организация, существовавшая в Германии в 1935–1945 годах, созданная для изучения традиций, истории и наследия германской расы с целью оккультно-идеологического обеспечения функционирования государственного аппарата Третьего рейха. **НСДАП — национал-социалистическая немецкая рабочая партия — политическая партия в Германии, существовавшая с 1920 по 1945 год, с июля 1933 до мая 1945 — правящая и единственная законная партия в Германии. После поражения Германии во Второй мировой войне в 1945 году по решению созданного союзниками по антигитлеровской коалиции оккупационного Контрольного совета была распущена. На Нюрнбергском процессе руководящий состав партии был объявлен преступным, а идеология НСДАП называлась одной из главных причин войны.