метампсихоз

Отчий дом братьев Бирштейн был уютно расположен в исторической части города Старе Място, на Главной рыночной площади Кракова. Их родители были из диаспоры состоятельных еврейских семей в Польше – пережив до своей встречи ни один шидух, они полюбили друг друга и поженились далеко за тридцать, а детей Всевышний даровал им к сорока годам. И каких детей! Двух ладных прелестных херувимов с копной спиралек кудрей и точно подведёнными чёрными глазами. Их кукольной красотой любовались и завсегдатаи уличных кафе, неизменно протягивающие мальцам конфеты, и суетливые туристы, переключающие своё внимание с видов костёла святого Войцеха на славных детей, посыпающих крошками большую лужу из голубей у ног и с визгом носящихся по отполированному булыжнику вокруг памятника Адаму Мицкевичу. Их семья владела несколькими аптеками в городе, в которых с малых лет Адам и Марк помогали сначала с мелкими поручениями: разложить халаты, вымыть пол, посчитать коробки, предложить клиентам в очереди приобрести целебную бюветную воду и гематоген. Со временем отец стал доверять им и более ответственные дела: сверку выручки, ревизию заводских лекарств по истёкшему сроку годности, взвешивание и фасовку лекарственных трав. К пятнадцати годам Адам без запинки мог назвать лекарство от той или иной болезни, в том числе и на латыни, а также записать его химическую формулу. Марк прекрасно ориентировался в расположении всех микстур в стеллажах, а также помогал [в тайне от отца] замешивать мази и суспензии, согласно рецептам. Братья заметно отличались с самого рождения. Неуёмность, шумность и радушие Адама компенсировалось усидчивостью, немногословием и скромностью Марка. Последнему трудно было выражать свои чувства, он избегал объятий и ласк, сторонился посторонних и будто бы жил в своём собственном мире, в который было позволено вторгаться только близнецу. Недоброжелатели часто намекали на его душевную болезнь, выражая мнимое сочувствие, но родители, а громче всех и Адам, доказывали, что он замечательный, особенный ребёнок, поцелованный Господом. Ещё с детства было решено, что мальчики пойдут по стопам отца, избрав профессией либо фармацевтику, либо медицину. В приёмной комиссии мединститута заявили без обиняков – они с удовольствием принимают подающего надежды, подкованного и образованного Адама, но не его брата-аутиста. Это просто перечило уставу заведения, да и никто не хотел отвечать за влияние на своеобразную психику информационных нагрузок и возможные последствия его взаимодействия с «нормальными студентами». Родители втайне были готовы к такому раскладу и ничего не имели против того, чтобы Марк продолжал традиционное домашнее обучение, только теперь уже по лекционным и лабораторным записям и учебникам Адама. Да, ему не были доступны обширные читальные залы старейшей медицинской библиотеки, анатомические театры и лаборатории с наглядными пособиями. Ему не предоставляли материал для практики препарирования и техники наложения швов. Но все эти тонкости, подробно описанные в книгах, приправленных рисунками, намертво отпечатались на его увлечённой восприимчивой подкорке. Никто и не догадывался, что Марк вёл свою тайную практику терапевтических и патологоанатомических манипуляций… А в это время Адам блестяще осваивал курс, извечно обитая в любимцах у профессоров и входя в узкий круг своеобразной элиты учебного заведения. Он сутками пропадал из дома, вызывая праведное негодование родителей, уже вовсю подыскивающих ему невесту-еврейку: из состоятельной уважаемой семьи и с дородными формами, желательно постарше, чтобы сумела унять излишний пыл ветреного молодого человека. Марк тоже скучал по вечно отсутствующему брату. Он часами апатично слонялся по дому, поправляя покосившиеся скатерти, поворачивая ручки на чашках сервизов в одну сторону, складывая подушки дивана в гостиных в шахматном порядке ромбиком на ребро. И долго играл пассажи и элегии на их старом рояле, ещё больше оттеняя многокомнатную пустоту их такого тихого без Адама дома; пустоту, замершую рядом, на пустой бархатной банкетке недостающего близнеца. Начало второго курса института совпало с началом бурной личной жизни Адама, что, к слову, нисколько не мешало учёбе, а лишь рисовало на обычно голубоватых белках глаз красную сеть не выдерживающих нагрузки сосудов. Молодёжные сборища в сомнительных заведениях под невзрачными вывесками познакомили с марихуаной и абсентом, а также объятьями мужчин. После пьяного фиаско с девушкой мечты и скользких шуток на тему его приторной красоты, Адам решил попробовать лёгкий запретный путь. Уроки любви от опытных парней, сначала жадно принимавших его в гроты влажных ртов в тёмных уголках, туалетах и подсобках кабаков, не остались неусвоенными – Адам с привычной хваткой и сам обучился этому «ремеслу», готовый часами вылизывать горячие твёрдые члены случайных любовников. Члены стали для него просто фетишем. Он рисовал их на полях тетрадей, на запотевшем от дождя окне, выцарапывал на морских камушках и выкладывал из еды за завтраком. Адам уже настолько утвердился в своём мнении, что обрёл себя и определился с предпочтениями, что решил открыться родителям, продолжающим упорно сговариваться со знакомыми семьями о совместном обеде для предбрачного знакомства детей. И тот день он запомнил на всю жизнь.

***

Был обычный для многих еврейских семей пятничный вечер – канун шаббата. Всё семейство Бирштейн в неизменном составе собралось за столом в маленькой кухне, что добавляло ритуалу сакральности и уюта. Головы присутствующих мужчин украшали неизменные расшитые серебром ермолки, а рубашки были празднично белыми. Мама застелила стол светлой скатертью с завитками плюща, поставила блюдо со свежеиспечённой косичкой халы и зажгла две традиционные свечи; отец налил кошерное вино в общий серебряный бокал и кивком призвал домочадцев взяться за руки. Перед тем, как мама произнесёт заветные слова, согласно заповеди о соблюдении субботнего дня, в их семье было принято помолчать с минуту, чтобы каждый смог настроиться на священность ритуала и единение. И вот, в самый разгар такого «единения» Адам выжег тишину своим неожиданным откровением, очень гулко отразившимся от стен небольшого помещения: - Мам, пап, я встречаюсь с мужчиной. И жена мне не нужна, - рука мамы вздрогнула в его руке, отец медленно открыл глаза. – Простите.. В ту самую минуту на улице послышались звуки бьющегося стекла, строевой топот и командные выкрики на немецком языке. Свечи погасли, оставив в синих сумерках кухни две устремившихся к потолку змейки дыма. Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, Который освятил нас своими заповедями и заповедал нам зажигать субботние свечи.. так и не пролилось в тишине в последний их день вместе. Не сводя с Адама глаз, отец коротко распорядился в сторону охающей матери: - Принеси бриллианты. Мать подскочила и засуетилась, позвав горничную, чтобы та собирала столовое серебро и меха, а сама через минуту вернулась с мешочком из бархата, в котором таились их главные сбережения. Отломав от халы четыре равных куска, отец спрятал в каждый из них по два бриллианта и дал съесть своей семье, проглотив и свою часть. Священнодействие было запито терпким обжигающим кидушем. А потом в их дом ворвались солдаты и приказали убираться на улицу – теперь это помещение принадлежало Третьему Рейху и в нём намеревался поселиться какой-то немецкий военный фабрикант. Людской поток, пеший и на тяжело гружёных скарбом повозках, теснивший улицы их квартала, отнёс близнецов далеко от родителей. Темнота, гомон, паника, толкучка – всё этому поспособствовало, и надрывные крики братьев, призывающие родителей, никакого результата не дали. После изнурительной процедуры регистрации их поселили в еврейском гетто, отгороженном от остального города высокой стеной – в замызганном, неотапливаемом двухэтажном бараке с клопами. В их небольшой комнате также расположилась семья цыган из пяти человек с грудным младенцем. Это было время полуголодного существования, частых болезней Марка и безрезультатных поисков родителей. Адам никак не мог простить себе того, о чём он завёл речь в их последний вечер и как огорчил родителей вдобавок к обрушившимся переменам. Он хватался за любую подработку, проворачивал афёры, сводил нужных людей друг с другом, даже начал врачебную практику среди таких же нуждающихся, приписав себе пару лет – всё, ради того, чтобы его брат и он имели вечером неизменный ужин, тёплую одежду и все необходимые лекарства. Деньги в этой системе потеряли свою ценность – нацисты просто запретили их ход, – и в гетто был налажен мощный товарооборот. Так они продержались два года, пока фашистам не надоело даже такое «бесцельное» присутствие евреев на краковской земле. Людей рассортировали на пригодных для работы, полезных Рейху и ненужных. Последних стали отправлять в концентрационные лагеря, осудив по статье за принадлежность к еврейской национальности и прочим. Братьям Бирштейн удалось попасть в трудовой лагерь и ещё два года работать на производстве оружейных комплектующих, пока в их жизнь не пришла беда – один из конвоиров полицайской зондеркоманды якобы узнал Адама по ночным посиделкам в кабаке для гомосексуалистов. На деле же это оказался его бывший однокурсник, неоднократно предлагавший ему своё общество в известном смысле, но отвергнутый Адамом. Также эта мразь заявила, что его брат не в себе и не пригоден для работ, а даже опасен. Их обоих, не церемонясь, осудили в течение суток по 175 параграфу «За гомосексуальную активность» и в душном, тесном, заколоченном вагоне доставили в Освенцим – место, о котором люди рассказывали страшные легенды.

***

Все страхи касаемо этого места помножились на сотню, когда спешившихся из вагонов заключённых поставили в ряд и начали разгонять кого в левую, кого в правую сторону – это фашисты называли ‘селекцией’. В левую сразу согнали стариков, детей, инвалидов. Никто их не регистрировал, не спрашивал фамилий и профессий на воле – их просто рассортировали в две кучи: вооружённый до зубов конвой расталкивал волнующуюся шеренгу под чёткие распоряжения двух представителей руководящего состава, точно прогуливающихся у вольеров с забавными зверюшками. Селекционер при внушительном погоне указал Адаму отойти вправо, криво ухмыльнувшись на его статью и смерив его с головы до ног липким взглядом. Марка в это время осматривал второй тучный фриц со свиной рожей и закушенной в зубах сигаретой. Хряк пихнул брата влево, брякнув нервное: «Психов в топку!», и Адам бросился назад с просьбами поменять решение, тут же сбитый дубинкой в спину по приказу его распределяющего. - Эй, педик! – крикнул Адам уже забывшему о нём селекционеру, размазывая грязь по мокрым щёкам. Тот мгновенно впился в него волчьим взглядом, оторвался от своего занятия и тремя шагами добрался до него, расчехляя пистолет. – Это мой брат, - всё ещё валяющийся на земле Адам осторожно высунул длинный острый язык, предлагая ‘погону’ свою искушённость и два бриллианта. Последовала короткая заминка, сменившаяся жаждой наживы и быстрого наслаждения, затопившие серые как сталь радужки распределяющего, оказавшегося комендантом лагеря Иоганном Крамером. Высоченный, плотный, крепкий.. комендант коротко кивнул второму свинорылому ‘погону’, тут же вытолкавшему Марка в группу помилованных; развернувшись и изобразив характерный призывающий жест, он широкими шагами направился в сторону ближайшего барака, что-то насвистывая себе под нос. Адам подорвался на ноги и побежал за ним под смешки конвоя, посыпавшиеся ему в спину. Комендант распахнул дверь барака и гаркнул на спящих заключённых – все как один резко схлынули на улицу, ёжась от ночного холода и поглядывая на слегка размытое из-за вездесущего дыма звёздное небо. Крамер вошёл в барак и привалился ко внутренней каменной кладке – Адам прикрыл дверь и мягкой поступью приблизился к коменданту. Тот резко притянул парня к себе, приподнял над землёй и властно, горячо поцеловал, вылизав из его рта бриллианты. Послышался скрежет ширинки – Адама опустили на землю, и твёрдая рука надавила на его плечо, вынудив рухнуть на колени... Когда всё закончилось, комендант почти тепло потрепал его по волосам, явно оставшись довольным его филигранной польской техникой. - Хороший мальчик, - прохрипел комендант, обтираясь платком с канвой из свастик и засовывая в ещё приоткрытый рот шоколадку. – Я тебя запомнил, маленький испорченный еврей. А сейчас я преподам тебе бесплатный урок того, как следует себя вести в присутствии руководства лагеря. – Последовал коленный удар в лицо, сваливший Адама в стылую грязь, заменяющую пол в бараке. В этот раз провидение сжалилось над ним, и он потерял сознание, пропустив большую часть воспитательных мер от герра Крамера. Дни полетели серой статичной чередой вырванных страничек прошлогоднего календаря. Братья тяжело трудились на стройке, с рассвета до сумерек копая котлованы для крепкого фундамента новой очереди крематориев, таская увесистые красные кирпичи, замешивая быстро схватывающийся в первых заморозках бетон. Всё это бесконечно долгое время, - а прошла всего неделя, - Адам пытался подговорить свидетелей Иеговы совершить подкоп (расстреляны), цыган – украсть оружие у расслабленного после обеда конвоира (брошены «на проволоку»), ‘мусульманок’ – раздобыть нацистскую одежду, которую они стирали (публично повешены). Идеальным планом Адам считал захват в заложники коменданта и тихий побег в его компании за занавешенными шторами его личного Mercedes-Benz 770. Для этого требовалось лишь раздобыть пистолет и «назначить рандеву» Крамеру в каком-нибудь уединённом местечке. Всё это плохо вязалось с почти отсутствующим питанием в лагере – так нацисты попутно боролись с перенаселением, пока длинные очереди осуждённых на смерть стояли по несколько часов у дверей газовых камер. За несколько дней голодного существования вкупе с тяжким трудом близнецы растеряли все те скудные округлости плоти, что удалось сохранить до ареста, а вместе с тем стремительно утекали и последние силы, что неминуемо подрывало план Адама. Оставалось лишь надеяться на хвалёный адреналин, что наверняка сработает в решающую минуту захвата заложника, расслабленного после горлового минета. Сложности добавляли и участившиеся ночные вспышки аутоагрессии у Марка – он носился по бараку, хаотично ударяясь головой о кирпичную кладку нар, царапал ногтями своё лицо и лысую макушку и почти терял сознание от бешеного сбившегося дыхания, глотая дикий вой, зажатый дрожащей ладонью брата. В любой момент этого действа в барак мог зайти ответственный надзиратель и сдать их.. Но молитвенный шёпот Тетраграмматону, подхватываемый бормотанием со второго яруса нар у двери, пока что исправно помогал пережить ещё одну такую ночь. Вдох-выдох, вдох… Идеальный план Адама провалился утром шестого дня, когда кто-то из заключённых сдал его полицаям, а те – нацистским солдатам. Расправа последовала незамедлительно, радушно разламывая под ним омываемую кровью землю в голодное зево ада. Когда с небес кто-то, кто выше и бога, и дьявола, послал ему ангела в сияющей сфере. И пусть даже это был сам Ангел смерти.

***

- Добро пожаловать домой! – доктор встречал их, развалившись в кресле в ещё накинутом на пижаму полосатом халате и с сеточкой на волосах, придушено зевая в кулак. – Наконец-то в наш передовой лагерь вернётся дисциплина, можно спокойно выдохнуть – избавил-таки обитателей от главных нарушителей спокойствия. - Они всё равно придут, - в никуда обронил Марк, оставив свою обувь и коробку с вещами у кромки персикового ковра, и устроил охоту на такого же цвета крупную пушистую кошку. - Что? – вяло отозвался сонный доктор. – Кто куда придёт, Марк? Адам, ты сейчас разобьёшь что-нибудь! Лучше расшифруй мне послание от твоего дубликата, я их плохо понимаю. Тот лишь плавно вальсировал по периметру гостиной, касаясь красивых дорогих вещиц и предметов интерьера и лучезарно улыбаясь. У доктора обнаружилась целая коллекция копий древнегреческих статуй в миниатюре, воспевающих красоту человеческого тела: томно расслабленный перед боем Давид, сосредоточенный в броске Дискобол, павший на собственный щит, но упрямо держащий спину Умирающий галл, замахнувшийся невидимым трезубцем остробородый Посейдон с мыса Артемисион. - Да кто ж его разберёт?.. – Адам приземлился на стульчик у белого рояля «C. Bechstein», что приютился на своеобразной сцене прямо посреди гостиной – видимо тут и выступали лилипуты. Пробежался пальцами в мажорных трезвучиях, проверяя качество настройки, и предрассветную тишину мрачного здания комендатуры взорвало торжественное «Аллегро» Чайковского. На середине мелодия плавно перешла в быстрые тревожные тона, нарастая, пока Адам не пересчитал ребром ладони клавиши и не ударил по ним кулаком, от чего крышка звучно захлопнулась. Он подскочил и обнял облокотившегося о рояль брата, поглаживающего разомлевшую кошку, продолжив: - Марк многое видит и предчувствует, чего другие не замечают. Частенько так предостерегал родителей от сомнительных предприятий и растрат. И отвадил из дома парочку особо ‘доброжелательных’ друзей семьи. Он уже забыл про хозяина и с воодушевлением тряс Марка за плечи, увлекая в кружение: - Посмотри, ты только посмотри! Здесь совсем как дома! Индифферентный ко всему братец стал медленно расплываться в улыбке – наконец, дошло! – и, откинув кошку, принялся скакать вместе с Адамом в какой-то первобытной свистопляске, периодически задевая то кресло, то вскинутую ногу доктора, который, в свою очередь, что-то устало бормотал по-немецки, закатив глаза и прикрыв ладонью лицо. Их было уже не перепутать – доктор с цепким взглядом аналитика принялся рассматривать различия в экспрессии и моторике близнецов. Вот угловатый, шустрый Адам журчащим ручейком хаотично мельтешит перед глазами, едва уворачиваясь от гостиной мебели; близко расположенные сосуды к моментально краснеющей коже, всё его лицо, и даже уши, радуются и грустят в унисон телу. Вот гибкий, мощный и точный в движениях Марк, умело обходит опасное столкновение, быстро ориентируясь в наиболее безопасной траектории, чёрным аспидом скользит за братом с будто приклеенной улыбкой на абсолютно белом лице с чёрными ледяными разломами немигающих глаз. Один человек в статике, и двое непохожих – в динамике. Хорошо, что так называемый ‘внутренний мир’ не имеет никакого отношения к оттоку желчи в печёночных канальцах и агрессивности макрофагов иммунитета, а не то ни о какой чистоте эксперимента не шло бы и речи даже в близнецовом методе. Доктор устроил близнецов в их комнаты, которые располагались по соседству и были обставлены куда скромнее, чем дом в целом. Ничего лишнего – кровать, бельевой комод, письменный стол с единственным стулом и пустующими книжными полками над ним. Вполне уютно, но до тошноты обезличено.. как будто здесь всё тщательно прибрали после предыдущих постояльцев, которые, несомненно, здесь были до них. А как ещё объяснить тот факт, что крепкие дубовые двери запирались только снаружи, а окна были забраны хоть и изящно выкованными, но всё же решётками? Что скрывали под собой эти недавно переклеенные обои и сероватый слой свежевыкрашенного пола? Кого доктор также лелеял и приблизил к себе в прошлом? А главное, что с ними стало?.. Именно на эти вопросы Адам попытался получить ответы за утренним кофе, сваренным самим Менгеле, уже зафутляренным в неизменную форму, гладко выбритым и не спеша распределяющим по чашкам кусочки рафинада затянутой в перчатку рукой. - Слишком много вопросов, молодой человек, - только и ответил на всё это доктор. У него снова была мигрень, которая хорошо скрывалась за безмятежным лицом и вежливой беседой, но только не от Адама. Он поспешил на кухню заварить доктору один тайный действенный отвар, рецепту которого научился у бабушки. Вернувшись в столовую через десять минут с дымящейся пиалой отвара, на который парень старательно дул, он застал следующую картину: его замкнутый нелюдимый братец стоит позади развалившегося на стуле доктора и делает ему точечный массаж. Пальцы левой руки сжимают переносицу, а правой - давят на шейную впадину окончания позвоночника. - Да-да, вот здесь, - стонет доктор, ничего не имея против жидовских ладоней, хозяйничающих на его лице. – Твой брат прекрасно разбирается в устройстве человеческого тела, знаешь? – не размыкая век, удовлетворённо тянет Менгеле застывшему с ненужной жижей в руках Адаму. - Да, он разбирается, - бросает тот, вылив отвар в диффенбахию и плюхнувшись на свой стул. – Не поверишь, чтобы овладеть этими знаниями, резать кого-то необязательно – это уже проделали задолго до тебя и измарали сотни фолиантов на эту тему. Штрудель божественен, передай сливки! - Уверен, твой отвар сработал бы не хуже, - оправляясь, довольно хмыкнул доктор и протянул ещё стоящему около него Марку шариковую ручку с изображением девушки в откровенном платье. Адам подорвался, подлетел к ним, вырывая из рук брата подарок, и прошептал на ухо доктору: - Сли-ив-ки-и, - забрал и вазочку взбитых сливок, вертя ручку в руках, прикрывая от недовольно бормочущего Марка. – Ну конечно! О чём я только волновался? Никаких попыток сексуально просветить моего брата! Девушка превращается в скелет – очень в духе Йозефа. Прости.. – осёкся, - Доктора Смерть. Адам спрятал предмет за пазуху и погрузился в процесс поглощения десерта, нахмурившийся Марк принялся убирать со стола посуду. Менгеле только покачал головой такой безыскусной наглости воришки. Взглянув на часы, он стремительно встал и вышел, крикнув с порога, что у братьев десять минут, чтобы появиться в лаборатории.

***

К слову, наглость Адама набирала обороты и росла в геометрической прогрессии изо дня в день. Из-под приспущенных ресниц Менгеле с каким-то изощренным умилением наблюдал, как сначала в доме стала пропадать еда. Он недосчитывался книг в небольшой личной библиотеке (и кто из заключённых ещё умудряется и читать?!). Адам мог битый час пропадать, слоняясь по лагерю по своим делам, в то время как Марк следовал за доктором по пятам и выполнял все его поручения быстро и точно, ежедневно сокращая расстояние между ними и уже беззастенчиво и восторженно вглядываясь в его лицо. Также он стал для него проводником для принятия решений, подобным библейским камням Уриму и Туммиму. «А или В?» – «А» (правильный реактив скатализировал реакцию) «В правой или в левой?» - «Раппопорт» (папки с личными делами предполагаемых испытуемых откинуты в сторону, и начинается поиск папки с новой «удачной» фамилией) Иногда доктор откровенно испытывал судьбу. «Сейчас или позже?..» - «Никогда» (доктор ещё раз пять переспрашивал, наращивая раздражённый тон, но Марк, как заведённый эдгаровский ворон, повторял одно и то же). .. А Адам обнаглел настолько, что готовясь к операции, доктор уже не находил одного из инструментов на аккуратно разложенной стерильной материи, беззубо зияющей даже неприкрытым промежутком от пропажи. Еврейский нечестивец и здесь умудрился наладить товарооборот. Менгеле сам удивлялся собственному бездействию – осечь Адама не стоило бы ему и напряжения мимической морщинки, как и заслуженно наказать его. Но его совсем не удивляло, когда он вдруг обнаруживал себя пристально разглядывающим его профиль, близоруко щурящийся в ноты, вот уже пятнадцать (или тридцать?) минут. Не удивляло, когда он первым делом поспешил разработать химикат, способный вывести номер с его запястья, и это у него получилось. Не удивляло, что он отчего-то замирает и чувствует себя громоздким и неловким, когда Адам подходит чересчур близко за какой-то чепухой. Все эти странности он преспокойно списал на нереализованный отцовский инстинкт. Сам он ещё не стал отцом; его молодая жена беззаботно проживала в их берлинском доме в компании тёщи и вела с Йозефом активную трепетную переписку. Но переехать к мужу в Освенцим так и не решилась, предложив ему формат новомодного в условиях войны гостевого брака. В эти дни ему особенно не хватало Ирены рядом. Забавно, но в то же самое время Адам всё больше узнавал об ужасающих экспериментах их доктора, по вечерам заботливо кормящего близнецов экзотическими фруктами и трогательно погружающего в их завороженные рты «ломтики рассвета» папайи. ..«Испытуемым» замораживали конечности и разбивали молотком; вшивали под кожу фрагменты тел заражённых чумой, тифом, сифилисом, вводили в вены кровь больных; извлекали органы без анастетиков и наблюдали жизнедеятельность без одной почки, одного лёгкого, доли печени, отдела мозга.. Менгеле упорно разыскивал способ поменять цвет чёрных цыганских глаз на голубой, естественно как хирург и химик – инъекциями, каплями и облучениями, калечащими и косившими людей, как траву. Страстно желал постигнуть тайну природы рождения близнецов, чтобы угодить приказу фюрера об увеличении рождаемости арийцев у жирующих немок с неизменно крутыми бёдрами. Рентгеновским излучением стерилизовал женщин детородного возраста. Разделял сиамских близнецов и сшивал здоровых. Иными словами, был абсолютно повёрнутым выродком. Коктейль Молотова из некомплементарных эмоций разрывал мозг и душу Адама. Смесь из отвращения, ненависти, страха, благодарности, восхищения и эротической тяги побуждала с презрением плевать в утренний кофе, уплотняя его пенку, и спать, завернувшись с носом в украденные из запретной комнаты рубашки. Всё это напряжение вылилось в одну глубокую зимнюю ночь, когда Менгеле впервые появился в доме нетрезвым. Его доставили на служебном авто с вечеринки у самого «майн фюрера», как доктор любовно называл Гитлера. Он выглядел очень по-мирски в обязательном приложении к гардеробу руководящего состава – чёрном фраке и двубортном длинном пальто. Не сомкнувший глаз Адам спрыгнул с подоконника и шмыгнул под одеяло, когда входная дверь внизу хлопнула. Он чувствовал, знал, что Йозеф придёт, и его сердце замерло вместе с приблизившимися к его двери и замершими у порога шагами. На этот раз он не ушёл, а повернул ручку двери. - Сейчас, - тихо сказал доктор, подойдя к кровати. Он стянул ставшую второй кожей перчатку и протянул руку к размытому в темноте лицу. - Даже не думай, - прошипела размытая темнота, угрожающе тяжело задышав и прожигая подушку горячими каплями. Менгеле качнулся назад, как от удара, и неуверенной походкой ринулся прочь, бесцеремонно задетый плечом входящего к брату близнеца. - Никогда, - на понятном только им двоим языке констатировал улыбающийся ему в спину Марк.

***

Обстановка в концлагере стала заметно меняться, о чём своевременно сообщали доктору на утренних летучках. - Адам, - доктор предпочитал решать дела за завтраком, поэтому приступил к отчитке, размазывая масло по тосту ребристым ножом. – Это уже ни в какие рамки не лезет – три попытки бунта за неделю! Уверен, без твоей руки тут не обошлось. – Доктор выдержал паузу, предлагая собеседнику начать оправдания. Так и не дождавшись, уже резче продолжил: - Мне надоело слушать жалобы на тебя от персонала и конвоя! Мне эти проблемы ни к чему, я слишком дорожу возможностью проведения своих исследований. Не хватало мне ещё писать объяснительные в Рейх, почему мои питомцы чёрте что творят в месте, где обязательна жёсткая дисциплина. Марк, хватит ковырять еду! – столовые приборы бряцнули о тарелку, следом приземлилась сдёрнутая с колен салфетка. – Ты, - развернувшись у двери, доктор ткнул пальцем в сторону Адама, - помогаешь сегодня убирать в операционных. - Нет, нет, Йозеф, пожалуйста.. – испуганно запричитал набитым ртом округливший глаза парень. - Да. И не называй меня Йозефом! Это звучит даже хуже, чем герр хер. С грохотом закрывшаяся дверь оповестила об окончании разговора.

***

День Х наступил без каких-либо предвестников и звоночков – просто упал с небес на их непокрытые головы. Адам печатал на машинке наблюдения Менгеле, которые тот обычно заносил в небольшой пухлый блокнот, попутно читая интересную научную статью в медицинском журнале, автором которой был их доктор. Восхищение вперемежку с отвращением царапало ему горло и сбивало дыхание – перепечатка наблюдений производилась крайне вяло. Вдруг в рабочий кабинет влетел закутанный в хирургическое облачение Менгеле с залитым кровью будто мясницким фартуком, струйками прорисовавшим на кафеле алые дорожки, уходящие за металлическую дверь. - Быстро! Адам, ты мне нужен! – он сорвал с лица маску, потянувшись подрагивающими руками к графину с водой – Я не могу их потерять!.. - Нет, - Адам начал отползать на стол, смахнув с дребезгом печатное устройство, и неминуемо уперевшись лопатками в стену. – Я не пойду! Не пойду, не пойду!! - Пойдёшь. Отставить мне перечить! – рявкнул Менгеле. - Я знаю, что ты посетил два медицинских курса, и у тебя была практика. Мне нужен дополнительный ассистент и срочно. Это не обсуждается. - Я не хочу.. Не смогу.. - парень разразился рыданиями, спрятавшись за рабочим креслом доктора. – Я знаю, чем вы там занимаетесь, больные нацистские мрази!! Знаю, что там сёстры Крамаян, и что ты снова их сшиваешь! Я ненавижу тебя, ненавижу!! - Конечно, знаешь – я всё предпринял для того, чтобы ты узнал. А теперь умойся и иди за мной, Адам, - тихо, с видимым спокойствием уговаривал Менгеле. – Ты будешь мне ассистировать. Иначе я прямо сейчас запишу тебя в группу по пересадке кожи на завтра. - Я не.. – отскочило упрямое из-за кресла. - Я могу. - Из-за стеклянной двери архива вышел уже одетый в стерильный костюм Марк, аккуратно заправляющий тесёмки вокруг обшлагов в рукава. Лицо его как будто чему-то ухмылялось. - Отлично! – одобрительно кивнул Менгеле прямо и без робости смотрящему на него Марку. – А тебя я ещё ткну носом в твою неблагодарность, маленький глупец, - бросил он в сторону протестующе кричащего и спотыкающегося по направлению к ним Адаму. И запер металлическую дверь с другой стороны.