***
Когда в Освенцим неожиданно пришла весна, о её появление как-то до ужаса мелодично оповестили рассветные зарянки. В их маленьком семействе установилось правило – в субботу никакой работы, и это было решение доктора. В общем-то к еврейской нации он относился достаточно уважительно, что, конечно, противоречило ортодоксу фашизма, который называл жидовское племя исторически проклятым народом, заполонившим весь мир, завладевшим лучшими рабочими непыльными местами в ущерб местному населению, держащим богатство в кулаке и вредящим государству. Предатели, ростовщики, порождение подлости и низости! Менгеле же, напротив, считал иудеев таким же избранным народом, что и арийцы, ставил их в своём восприятии на один пьедестал. Но настаивал на уничтожении первых с точки зрения превалирования в цивилизации. Доктор просил близнецов соблюдать все еврейские традиции и посты, естественно, совместимые с реальностью концлагеря. Библиотеку потеснили все двадцать четыре книги Танаха, а комоды - стопки расшитых талитов с длинными кистями и узелками-заповедями. Суббота есть суббота, и в доме доктора помнили и чтили её. Доктор периодически затевал вечера так называемого просвещения вверенной ему молодёжи в лице своих домашних близнецов. Он рассказывал о важности изучения генетики, а в частности, евгеники – направления, ратующего за выведение идеальной чистой расы, которое суть искусственный отбор, подкреплённый историческими реалиями жизни дрянных чёрных, грязных рас, мешающих своим существованием эволюции человечества. Инвалиды, глухие, слепые, умалишённые – дефекты природы, которые не должны передать свои гены следующим поколениям. Цыгане – кочевой скотоподобный народец, не приносящий пользы, но растляющий, выжигающий место, которое топчет. Гомосексуалы - ниша, способствующая вырождению человечества, бесплодный люд, сеющий разврат в институте семьи. Свидетели Иеговы – опасная расползающаяся секта фанатиков, отвергающих национал-социализм, напичканная гнездящимися шпионами из Бруклинской штаб-квартиры, откуда она и управлялась. Третий Рейх перешёл в режим борьбы за сохранение и культивирование истинно чистой северной арийской расы, популяции нордической группы – светлоглазых, светловолосых, крепких мужей и жён, дающих плодовитое потомство и живущих по высшим человеческим законам. Идеи Менгеле разделял и яро поддерживал сам фюрер – в своё время они часами сидели на террасе берлинского дома Гитлера и дискутировали на тему будущего человечества и вымирающей арийской расы. Закончилось всё это тем, что фюрер дал Йозефу задание – работать в направлении повышения рождаемости в немецких семьях, увеличения количества двоен и троен. Не теряя времени, Гитлер издал официальный указ о рождении каждой чистокровной немкой не менее четверых детей, после чего она должна была отпустить мужа для создания им следующей арийской семьи. А прослойке некоторых высших чинов разрешилось двоежёнство, с той же целью. Бесплодность в течение пяти лет брака налагало санкции и принудительный развод. Следующее задание для Менгеле – выведение простого, эффективного, доступного средства для стерилизации. Вся дефективная прослойка недочеловеков должна остаться без потомства и очистить расу как можно быстрее. И у опытного доктора нашлось множество методов исполнения этой миссии: рентгеновское излучение, вазэктомия, внутривенные инъекции йода и нитрата серебра, которые нередко приводили к маточному кровотечению, сильным болям в животе и раку шейки матки. И, наконец, на доктора был возложен поиск средства для искусственной коррекции породы людей – метода изменения цвета глаз с южного чёрного на северный голубой. Абсолютно белый и тщетно сглатывающий пересохшим горлом Адам в часы таких жарких лекций понимал, что они оказались на балу помешанных во времена торжества абсолютного зла. Марку же, напротив, все эти постулаты пришлись по вкусу, он не шелохнувшись слушал их доктора, подперев кулаками бесстрастное лицо. А после выуживал из библиотеки соответствующую литературу и внимательно проходился с карандашом по отравляющим сознание строчкам. Адам провертелся в постели два дополнительных к привычному подъёму часа и, наконец, заставил себя встать. Необходимо было произвести ревизию заказов на следующую неделю и запечатать письма. Адам ежедневно приходил к приговорённым накануне отправки в «дезинсекцию» и записывал в блокнот последние слова узников своим близким. Уже дома он передавал записи Марку, и тот аккуратным красивым подчерком переносил послания на дорогую писчую бумагу доктора, подписывал и заклеивал конверты. После эта корреспонденция тайно передавалась в соседние польские деревни на хранение до окончания войны. Сам Адам выцарапывал на металлических пластинах имена погибших, проводя за этой скрупулёзной работой порой по несколько часов ночью, после скудного сна неизменно пряча глаза от озабоченного взгляда доктора за утренним кофе. Эти таблички он захоранивал в подвале комендатуры, винном погребе, в корнях свечкообразных тополей. Подговаривать в помощь заключённых было рискованно, Адам слишком быстро понял цену такого доверия – каждый в тайне желает продлить своё существование и даже спастись, в том числе и ценой жизни ближнего. Бывали дни, когда поезда с заключёнными из других стран прибывали по несколько раз в день, тогда доктора не бывало дома сутками – он всегда был в делегации принимающего руководства, и днём, и ночью. В эти дни в газовых камерах погибало по нескольку тысяч людей в день; у большинства Адам даже не успевал спросить имени. После чего он долго гипнотизировал выдвинутый ящик кухонного стола, в котором масляно темнел будто бы забытый ‘вальтер’; замирал с украденной из шкатулки ампулой цианида над тарелкой супа для доктора; размышлял, как долго будет дёргаться его тело, когда он зажмёт бёдрами подушку на его лице, а Марк придержит ноги.. А после шёл в домашний кабинет переписывать до зари списки погибших на бумагу, которую тонкими трубочками запечатывал в бутылки, хотя бы так сохраняя истину о кончине всех этих людей. Очень скоро он перешёл только на бутылки: не было в лагере столько металлопроката, а у него - сил для гравировки. Кроме этой переписи убиенных была у Адама также и работа по подкармливанию особо голодающих. На лагерном жаргоне таких людей называли ‘мусульманки’. Живые скелеты, медлительно и безучастно ко всему ковыляющие по периметру загонов из сетки. Их даже в газовые камеры не посылали, они и так ежедневно гибли пачками от истощения.. Много еды он не мог утащить – слишком бросалось в глаза, но дополнительные порции свою и Марка – вполне. Прислужники, что были приписаны Менгеле, в ужасе перегораживали путь к продовольственным полкам и погребам; все прекрасно понимали, что близнецам многое сходит с рук, но кому-то ещё едва ли сойдёт. Адам не мог их винить, и, пару раз покричав на них: «Там умирает ребёнок!» и получив в ответ безапелляционное: «Здесь каждую минуту кто-то умирает», оставил свои попытки. В любом случае, он не мог помочь всем, но попытаться спасти хоть кого-то мог бы. Тот, кто спасает одну жизнь, спасает весь мир. Были ещё заболевшие, раненные, ослабленные узники из «рабочей» части, которым требовалась медицинская помощь, иначе на следующий день после очередной ‘селекции’ их ожидала душегубка. Адам штопал, чистил, капал, мазал, бинтовал, делал инъекции. Обучал людей, как придать лицу здоровый вид: сильно исщипать щёки, задержать во рту немного воздуха, отвечать быстро и бодро. Болячки, фурункулы и сыпь днём замазывались грязью, вечером приходил Адам и накладывал мазь. Братья-евреи с благодарностью обнимали его и звали Ицхак, провозгласив защитником еврейского народа. Им нечем было отблагодарить своего благодетеля, но они обещали попросить за него у Господа; заклинали сделать всё, чтобы выжить и донести до потомков правду об этом месте. Одна пожилая цыганка как-то схватила Адама за руку, крепко её пожав, а после развернула ладонью вверх, подслеповато заводив отросшим жёлтым ногтем по линиям. Парень попытался выдернуть руку, но куда там - хватка цыганки была бульдожьей. Пару мгновений спустя она медленно подняла на него увлажнившиеся глаза, будто в извинении отрицательно покачав головой, на что он пальцем у её губ изобразил жест молчания. Он и так всё знал. Он тоже иногда играл в ту игру с Марком. Книги помогали людям на короткий срок отвлечься от ужасной реальности и отправиться в далёкое и опасное путешествие с Одиссеем, сразиться с ветряными мельницами в компании верного Санчо, избороздить семь морей на дивном «Наутилусе». Восковые свечи, спички стабильно поставлялись Адамом в бараки, а чтец избирался каждый вечер – это было почётное назначение. Нередко случалось так, что осужденные, разглядывая лейки в камерах «дезинсекции», со страстью рассуждали о судьбе овдовевшего Отелло, а не собственной, которая канет в Лету через мгновение под неумолимым напором Циклона-Б. ..Несмотря на решительность своих действий, Адам улавливал ту границу дозволенного, что Менгеле был готов терпеть. С доктором просто нельзя было оступиться, если его доверие утратится – то уже окончательно. Именно поэтому Адам не брал оружие, что демонстративно не запиралось в доме, не совал носа в его личную переписку, не рылся в заманчиво незапертом сейфе. Конечно, случались моменты, когда палка изгибалась до предела, и тогда он получал форменный выговор и неприятное наказание: чистку залитого ещё тёплой кровью и организменными фрагментами кафеля операционных, вылавливание багром трупов из колодца в ‘архиве’ и замену формалина, составление картотеки для удобного поиска «экспонатов», естественно, с полной их ревизией и нумерацией. Но Адаму несказанно повезло родиться близнецом – Марк прекрасно и безотказно справлялся со всеми наказаниями за него, ведь никто, кроме доктора, со стороны их отличить не мог. Сам Менгеле никогда не проверял Адама – они оба знали, что тот не посмеет ослушаться, и оба знали почему. Адам немного послонялся по дому в одной рубашке доктора; по субботам тот принимал только экстренных больных – детей или рожениц. Близнецы и лилипуты также могли обратиться к нему за помощью в этот день, как и во все праздники, в том числе круглосуточно. Брата в комнате не обнаружилось, и не удивительно: Марк постоянно был рядом с доктором, буквально глядел тому в рот, и сейчас, наверняка, помогает принимать очередного захворавшего и массирует ему шею. Проходя мимо окна с видом на крематории, Адам прочувствовал, как сердце его сжалось, а назад – никак. Стало трудно дышать, пространство стремительно начало терять свои контуры. Волнение, тревога, паника. Марк. Он быстро оделся и поспешил в лабораторию искать брата.***
Ворвавшись в приёмный кабинет лаборатории и не найдя брата, Адам осторожно приоткрыл дверь ‘архива’ и окликнул его. Ничего. Потоптавшись у металлической двери, ведущей через коридор к операционным и карантинным боксам, он выдохнул и шагнул в это тусклое, холодное, пропитанное запахом дезинфекта пространство. Марк обнаружился в операционной в конце коридора. Он сидел на узком крестообразном столе, уже одетый в безразмерную медицинскую рубашку, и болтал ногами. Адама замутило, когда он увидел чёрную пунктирную линию под линией роста волос, которые были тщательно сбриты. Брат будто бы чему-то радовался, разглядывая дружелюбных медсестёр в масках и чепцах, и повторял одну и ту же фразу: - Я буду нормальным. Доктор вылечит меня. Адаму захотелось зарыдать от ужаса, но времени было слишком мало, да и заниматься этим он стал слишком часто с приходом в их жизнь Менгеле. Надо было срочно разобраться с этой гадкой химерой, тихо, без его ведома затеявшей свою очередную кровавую мессу с Марком в главной роли. Химера обнаружилась в прилегающей ординаторской: доктор заполнял какие-то бумаги, переговариваясь со старшим ассистентом; он ещё не успел переодеться и торопливо попивал липовый чай из квадратной кружки. - Мне надо с Вами поговорить, - с непонятной интонацией обратился близнец к доктору, рассматривая свои руки. - Адам? – Менгеле наконец заметил его. – Тебя здесь не должно быть. Но раз решился, что ж, я рад. Фрайт, отправляйтесь проследить за приготовлениями, Адам поможет мне переодеться. Когда дверь за хирургом захлопнулась, Адам не сдержал потока возмущений, заметавшись по кабинету: - Что ты творишь? Почему мой брат в операционной?! Какого чёрта происходит, Йозеф?!? - Послушай, - остановил его доктор, поднимаясь и разминая шею - у меня есть версия причины заболевания Марка. Думаю, это всего-навсего маленькая перинатальная киста в левой височной доле. Если это так, я уберу её, и реабилитация и социализация Марка пойдёт семимильными шагами! - С чего ты взял, что это киста? И почему конкретно левая височная? Почему не лобный отдел? А если ты ошибся – выпотрошишь его голову, как тыкву на Хэллоуин, в поисках мифической кисты?! - Я посмотрел его на одном экспериментальном аппарате и заметил затемнение.. Если моё предположение не верно – это не принесёт ему никакого вреда, Адам. Я просто открою коробку и сделаю небольшой надрез.. Он даже ничего не почувствует, ты же сам всё понимаешь!.. - Нет, не сделаешь! Нет! Не сделаешь! – Адам с силой толкнул доктора к стене, плотно подошёл, не оставив и сантиметра между ними, и медленно стёк вниз, к его ногам. Он тихо всхлипывал, борясь с ширинкой Йозефа, ошалелым истуканом уставившегося на него сверху вниз. - Что такое ты делаешь? – выдавил доктор, не шевелясь и почти не дыша. Его кулаки непроизвольно сжались, надтреснуто скрипнув натянутой тканью перчаток. Адам поднял на него глаза, грустно ухмыльнувшись, взял напряжённые руки в свои и принялся неторопливо стягивать с него перчатки зубами, с каждого пальца. - Ты же хочешь этого, - с правой перчаткой было покончено, и доктор бережно обхватил ладонью его лицо. – Мечтаешь обо мне, - левая перчатка слетела, и вот уже обе ладони изучающе гладят лоб, скулы, губы. – Я сделаю это для тебя, мой доктор. Просто отпусти Марка, ладно? – Зубам ширинка поддалась с большей охотой, там внутри уже было тесно и горячо. – Уверен, тебе понравится, и ты оценишь мои кулуарные прозвища.. «Глотатель мечей» Адам высунул язык до основания. Прижал уже оголённую головку к самому корню, медленно провел языком, растопив тишину шуршанием бархатных сосочков о гладкую плоть; дойдя до конца, зацепил кончиком уздечку, а после почти полностью вобрал уже взрытый венами член в рот, вскинув подбородок соосно шее и открывая глотку. «Лужёная глотка» Адам обнял доктора за ягодицы и начал плавно раскачивать, плотно и глубоко принимая его, дюйм за дюймом погружая всё глубже. Подтверждение правильного темпа и плотности скольжения велело глазам закрыться, а голове откинуться назад, в унисон вырывающемуся стону. На самом излёте погружения Адам по-совиному склонил набок голову, провернув глотку вокруг члена, и доктор напрягся и зарычал, тут же больно схваченный у основания. Каждой клеткой прочувствовав его тихий смех. «Королевская лунка» Одно глотательное движение. Второе. Нос упёрся в тёмные завитки лобка, а высунутый язык заскользил по подобравшимся яичкам. Доктор дёрнулся назад, выуживая платок из внутреннего кармана. Ему стоило большого труда сдержаться от представившейся картины: его член до основания погружён в рот Адама, внимательно наблюдающего за его лицом. Йозеф отрицательно мотнул головой, но куда там.. вороньи глаза насмешливо сузились, руки намертво зафиксировали бёдра, а язык, губы и втянутые щёки принялись активно высасывать его страсть. И он победил. Доктор с рычанием выгнулся назад, а после начал медленно сгибаться пополам, теряя равновесие – Адам придержал его, так и не выпустив из своего горла. - Ты отпустишь его, доктор? Теперь отпустишь? Отпусти Марка, прошу тебя. – Сидящий у ног и вытирающий рот докторским платком Адам судорожно глотал воздух, восстанавливая дыхание, и высматривал поменявшееся решение в его глазах. - Адам, ты не представляешь, о чём ты со мной пытаешься спорить! Я хочу Марку добра, хочу помочь. Просто поверь, я знаю, что делаю. – Прошла всего пара мгновений после его оргазма, а он уже снова превратился в расчётливого нацистского хирурга с амбициями до небес. - Хорошо. Я всё понял, герр доктор, - Адам поднялся, начал выпутываться из комбинезона, снова сбиваясь в дыхании от медленно сползающей по его груди ладони доктора, который даже забыл подобрать свои пижонские галифе. – Как далеко ты готов зайти, а, Йозеф? Хочешь взять меня, забрать, быть во мне, мной? Хочешь стучаться, скользить, двигаться, врезаться, срывать связки, улетать, парить? Хочешь, что бы я качал тебя как на волне, обвивал, превратившись в нити ДНК, вытягивал все соки, трещал по швам, рвался, ломался? – его взгляд заволокла патока, но губы слегка дрожали. – Я не практикую это, но с тобой мог бы пойти до конца. Менгеле опустил глаза, слегка покраснев от такой интимной откровенности, и твёрдо отстранил льнущего к нему Адама. Он снова торговался, на этот раз выставив на витрину себя. Это было не совсем то, чего хотелось доктору. - Не смей больше предлагать мне себя, ты слышишь?! – Менгеле начал злиться, а это был недобрый знак. Когда чересчур сдержанные люди срывают барьеры.. сушите вёсла. - Йозеф, мне больше нечего тебе предложить. Всё, что у меня есть, и так твоё. – А вот и подтверждение торга. Кровь снова закипела, только на этот раз ледяными клубами жидкого азота. - Ты с ума сошёл! Просто спятил! Я никогда не намекал тебе на подобное поведение! Если после той ночи ты подумал.. - Той ночью ничего не было, майн херц. Уверен, ты и сам не понял, зачем тогда явился ко мне, - тихо отчеканил Адам. И, зло улыбнувшись, выпалил: - Да, ла-адно, док! Хватит ломать комедию! Я знаю, что ты вытворяешь с моим братцем. Как это происходит, а, Йозеф? М-м, дай представлю… Вы выходите из операционной, он срывает с тебя кровавый фартук и увлекает вниз, прямо на него. Вы трахаетесь на детской цыганской крови, уподобившись животным. Ты кончаешь в носовой платок, о да. А потом улетевшего и обмякшего, потного, в чёрных подтёках Марка ты тщательно моешь в лабораторной душевой, убирая щёткой свою кожу из-под его ногтей, а жёсткой мочалкой - свой запах. Вы сношаетесь так часто, что мне уже опротивел липовый аромат, которым пахнете вы оба – смени мыло, ага? - Немедленно остановись! Ещё одно слово.. - Только знаешь что, Йозеф. Он это не я. Хотя со спины мы так похожи, да? И анатомически идентичны.. – Адам глумливо оскалился, тут же получив от доктора пощёчину. Губы защипала горячая соль, а глаза – раскалённая. – Ненавижу. Люто, люто..– Йозеф уже был рядом, обнимал, собирая губами всю соль с лица, просяще целуя плотно сжатый рот, прижимая к пробивающему грудь сердцу. Они потерялись во времени, сколько простояли вот так, пока дыхание Адама не выровнялось, а тело не позволило рукам доктора обнять за плечи и увести себя в дом. - Останься, - пробормотал вымотанный от потрясений и уже засыпающий Адам, отворачиваясь к стенке. Йозеф отпустил ручку двери и вернулся к постели, растянувшись позади него и заключив в кольцо рук. Как только Адам уснул, он осторожно высвободил руки. Его взгляд упал на край рубашки, торчащий из-под подушки: его рубашка, которую он поленился сразу отправить в стирку, а повесил на стул в спальне, и которая бесследно исчезла, как и ещё несколько до неё. Улыбнувшись, доктор вытащил украденную рубашку и укрыл ею Адама. Никогда ещё он не чувствовал себя таким идиотом. Операцию он отменил.***
Следующие недели протекали в ощутимом напряжении, установившемся в доме. Марк грустил и обижался на брата, сутками напролёт пропадая по делам своего нового назначения. Он прекрасно знал, что со стороны смотрится, а порой и ведёт себя странно для других. И безоговорочно верил Менгеле, что тот сможет ему помочь; а Адам, как назло, только палки в колёса вставлял, словно матадор пики в бычий хребет. Он любил дисциплину, которую очень быстро «полюбили» и его новые подчинённые, поэтому очереди в крематории обновлялись строго по графику; сортировка изъятых вещей, вырванных золотых зубов и состриженных волос проводилась чётко и слажено – складские помещения на дальнем конце лагеря, прозванные «Канада» (где есть всё!), стремительно заполнялись важным для немецкой армии сырьём. Марк обрубил все поставки сырья из лагеря, наладив производство собственной продукции в самом Освенциме: волосами набивались подушки и плелись такелажные верёвки, золотые зубы переливались в небольшие слитки и ночными поставками под грифом «Секретно» отправлялись в Рейхстаг. Даже для «отработки» он придумал своё применение. Пепел и кости сбрасывались в два небольших пруда на территории лагеря, а спустя время перерабатывались в удобрения. Тела, которые не успели сжечь, что грудились разорённой поленницей у крематориев, стали отправлять на выплавку мыла. Когда Марк скромно поделился с доктором этой идеей, тот пришёл в полнейший восторг. В течение недели была построена небольшая мыловарня, на открытии которой Марк самолично разрезал красную ленточку и разбивал шампанское о стену. Наблюдающий за этим событием со второго этажа Адам исступлённо молился, оплакивая погибшую душу брата и сверля взглядом холёный затылок довольного доктора. Печатное аушвицкое мыло с экстрактами календулы, ромашки, липы и череды легло на туалетные столики фрау и фройляйн всей верхушки Рейха; а специально для их доктора Марк разработал рецепт с добавлением грудного молока и сублимированных эритроцитов крови – ведь он не раз видел, подходя и обнимая его со спины, как Менгеле подолгу стоит у зеркала, глядясь в собственную нагую красоту, о которой, несомненно, необходимо было должным образом заботиться. По настоянию доктора, Марк также плавил и расфасовывал в непрозрачные тюбики нежнейшую душистую смазку. Необходимый продукт для их личного пользования. Пока карьера Марка в качестве старшего надзирателя зондеркоманды набирала обороты, Адам всё реже принимал участие в совместных трапезах и времяпрепровождении в целом. Заявляющийся под вечер домой, грязный, уставший и морально разбитый, он всякий раз выслушивал отчитку от доктора и подробный план для себя на завтра. Пока Марк аккомпанировал забавным лилипутам, разыгрывающим сценки из «Чиполлино» в костюмах овощей, Менгеле преодолевал лестницу в несколько прыжков, преследуя Адама. И неизменно ловил его у стены, заключая в кольцо объятий, ища губами на шее пульс и бормоча интимные признания, от которых и у Колосса Родосского подкосились бы ноги. Что уж говорить про изголодавшегося по ласке парня, который неизменным нагретым воском таял к его ногам, бесшумно в аккордах рояльного грохота скрипя молнией докторских брюк.. Йозеф подхватывал парня под локти, помогая подняться, и настойчиво препроваживал в свои покои, устраивая в своей постели, на своей груди. Череда торопливых поцелуев и руки доктора на его члене – Адаму этого вполне хватало, чтобы снять коротящее все комнатные электроприборы напряжение и провалиться в сон. Через некоторое время приходил Марк и, потушив свет, удобно устраивался третьим на их пропитанное любовью ложе. Одним ранним утром, наставшем после очередного такого вечера, доктор решился на большее. Марка в комнате не было – он любил подниматься на рассвете и прогуливаться по безлюдному лагерю, прикармливая пугливых горлиц. Поэтому Йозеф, недолго думая, разыскал в ворохе простыней и одеял спящего Адама и уверенно принялся высвобождать его из собственной пижамы, нащупывая в выдвижном ящике столика непочатый тюбик аушвицкой смазки с экстрактом шёлка. Адам будто бы видел прекрасный сон про то, как тёплые ладони превращают его тело в первородную податливую глину, а пальцы вовсю хозяйничают внутри него. Окончательно проснулся он тогда, когда почувствовал давление; его распахнутым глазам представилась занятная картина: распалённый, но сосредоточенный Йозеф подмял его под себя и предпринимает попытки войти. Адам тихо застонал, подавшись навстречу и обвив доктора ногами – у него не возникло и малейшего желания оттолкнуть его, это был неминуемый для них исход, чтобы снять неделями копившееся колоссальное напряжение между ними. - Порежь его, - требовательно выдохнул взявшийся из ниоткуда Марк, и увлёкшиеся мужчины одновременно вздрогнули от неожиданности. Адам лягнул коленом тут же охнувшего и скатившегося с него Йозефа и сел на постели, пытаясь понять, сколько сейчас времени и подозрительно поглядывая на брата. Тот сидел на краю кровати по-турецки и водил остриём кухонного ножа по контуру своих припухших после сна губ; его вторая рука свободно хозяйничала в пижамных штанах. Он высунул свой длинный хищный язык и принялся облизывать лезвие, пока по уголкам рта не потекли дорожки крови. Доктор хмыкнул и снова притянул Адама к себе, страстно целуя и натаскивая на себя, пытаясь вернуться в исходное положение между его ягодиц. Спину парня неспешно гладили горячие ладони брата, а лопатку слегка царапнуло лезвие, тут же сменившись на посасывающие, влажные от крови губы. - Придурки! – крикнул вырывающийся Адам и, нацепляв с пола одежды без разбора, поспешил к двери. - Омлет из двух яиц, тосты и чёрный кофе, - раздражённо распорядился ему в спину доктор. Он встал с постели и скрылся в ванной, чертыхаясь на баварском диалекте и до упора включая холодную воду. - Два кофе, - довольно мурлыкнул брату Марк, скрываясь за дверью ванной комнаты следом за доктором.***
- Выскочка, гомеопат, путана! - Менгеле в тихой ярости мерил шагами кабинет, всё ещё держа в руке скомканную телеграмму, сообщающую о назначении Карла Брандта, личного врача фюрера, на должность министра здравоохранения Третьего Рейха. – Я тебе устрою тёплый приём, столичная змея! Я тебе покажу, как воровать чужие идеи, грязный цыганский конокрад! Только что вернувшийся домой Марк, не переодевшись, севший заполнять ежедневные отчёты, поднял на доктора нахмуренное лицо. - Что ему нужно? Когда он здесь будет? - В среду. Целый график посещений составил на полгода вперёд! Ему хватит и одного дня в Освенциме, пусть посмеет сунуться сюда. Только подумай - выманить мои идеи и представить вниманию майн фюрера как свои! Вовремя подал платок чихнувшему Адольфу – и вот уже министр здравоохранения. Змея! Весть о приезде бывшего сокурсника в Мюнхенском университете вывела доктора из себя. Этот новый ‘министр’, который в студенческие годы напрочь не обременялся рвением к учёбе и весомыми знаниями, который путал диаметры игл и не мог нащупать пульс, но был обаяшкой и капитаном футбольной команды, без мыла поднырнул под фюрера и теперь намеревался проверять самого Менгеле. Эта офисная крыса решила совать свой нос в дела национальной важности! Доктор ещё долго возмущался в голос, и его константно приподнятое настроение с этого дня стремительно улетучилось. Отступившая было мигрень с новой силой обрушилась на Менгеле, начав трепать его голову теперь и вечерами. Он запирался в кабинете, исключая контакты с близнецами, помимо совместного завтрака, который он проводил носом в газете, и рабочих дел, коими он под завязку нагружал их и сдирал три шкуры по исполнению. Он перестал брать Марка на операции, велев полностью посвятить себя новым обязанностям старшего надсмотрщика. Адам же сам как будто сторонился его. Все попытки доктора прикоснуться или обнять Адама, тот яростно обрывал, с отвращением шипя что-то на иврите и избегая смотреть в его глаза. И Менгеле быстро оставил свои безответные поползновения, перейдя в режим игнорирования. Но у Адама были свои причины отсекать доктора. Сначала попытка прооперировать Марка, связь с ним, вербовка в ряды СС, а теперь ещё и это... Он переступил свой принцип невмешательства и залез-таки в сейф доктора. Причём, тот, что был заперт, за книжным шкафом спальни, – Марк прекрасно справлялся с кодовыми комбинациями. Там обнаружился целый талмуд с теоретической частью диссертации на тему присоединения головы человека на спину другого, как это проделал в своё время на собаках один американский учёный. Экспериментальная часть ещё пустовала, но на её заглавных страницах в зияющих пустотой окошках для фотографий испытуемых карандашом были аккуратно выведены имена близнецов Бирштейн. Он хотел повысить свою степень, изуродовав и укокошив их. Также там были материалы по его прошлой не выпущенной в научный мир диссертации – разделение пятнадцатилетних сестёр Айзенштарк - с тошнотворным фотоотчётом и обширным дневником наблюдений. Сёстры прожили две недели, по итогу покончив собой, что было зафиксировано соответствующей записью в дневнике и посмертными фото: взявшиеся за руки сёстры с пеной на ртах и початые флаконы с неизвестным содержимым. Интересно, их доктор тоже трахал? Небосвод в который раз обрушился на Адама, захлебнувшегося ненавистью и разочарованием…***
Когда очередной опыт с перестановкой органов у испытуемых-близнецов завершился их гибелью, доктор заперся на весь день в кабинете. Они прожили целых шесть суток, все их показатели приближались к норме - и снова осечка. Стремительное отторжение пересаженных органов с полным набором медицинского апокалипсиса: острый васкулит, ишемические изменения и некроз. То и дело, дежурящий у его двери Марк слышал, как он что-то сжигает в камине, нервно вороша поленья и монотонно бормоча, слышал бесконечное хождение кругами, и как хлопало распахиваемое окно (за возврат к курению сосуды головы спасибо не скажут), как горло бутылки звенит о хрустальный стакан. Марк стучался под предлогом срочного дела, но доктор грубо прикрикнул на него. Глубокой ночью Менгеле покинул своё убежище, пошатываясь, пересекая гостиную и поднимаясь наверх. В это время входная дверь тихо притворилась, и на пороге возник Адам. Он впервые помогал с родами, и сразу такой тяжёлый случай: ягодичное предлежание плода и узкий таз. Крови было море, мать умоляла спасти дитя, а на неё не обращать внимания. Пришлось перенести женщину в докторскую лабораторию, похозяйничать в операционной, перемазав всё в крови и оставив беспорядок, как после варварского набега. Также завтра предстояло объясняться с доктором, что там делает заключённая 18653 с младенцем, и почему родоразрешение проходило без него. Менгеле очень корпел над статистикой удачных родов в Освенциме – за год его работы здесь их количество перевалило за сотню, и не был зафиксирован ни один эпизод гибели плода или матери. Мразь, достойная восхищения. - Где ты шлялся опять? – бесцеремонно выкрикнул Менгеле. – Я всё знаю про тебя, неблагодарный щенок! Знаю, что ты ходишь к кому-то из заключённых. И когда я узнаю, к кому… - он осёкся и, покачиваясь, приблизился к парню. - Доброй ночи, герр доктор, - холодно и с долей отвращения откликнулся Адам. – А с чего ты решил, что это один из заключённых? Почему не конвоир, кто-то из старшего состава, а может, и сам герр комендант? Почему не все сразу? На кого бы я здесь не покусился – ты будешь последним в списке. А теперь уйди с дороги. Пощёчины стали уже входить в традицию их общения, и очередная не заставила себя ждать. Адам непроизвольно тронул горящую щёку, решив на том закончить неприятное общение и благоразумно придержать язык за зубами. Доктор уже обнимал его, трогая носом макушку. - Что такое, Адам? Почему ты так холоден ко мне? Почему не замечаешь, не ценишь, не отвечаешь на мою.. доброту к тебе?! Я каждый день борюсь с богом в операционных, с руководством в их непомерных запросах и необоснованных назначениях, а придя домой, вынужден бороться ещё и с тобой! Вы все чего добиваетесь, чёрт возьми?! Мне всё надоело. – Руки крепче сжали его, почти грубо впечатывая в себя. – А я ведь могу и заставить тебя. - Ну же, трахни меня, мой доктор, - встав на цыпочки и коснувшись щекой щеки, зашептал тот. - Заполни так, чтобы сперма поднялась зигзагом, ворвавшись в желудок, обожгла горло и пошла носом. Сделай лоботомию и трахни мой мозг: мягкое, упругое, фантастическое погружение, с каждым толчком меняющее меня до состояния зомби, инфузории, пустого места. Такие забавы тебе по душе, не так ли, доктор? Может быть, тогда я отвечу на твои чувства? – Адам гортанно рассмеялся, пошло прицокнув языком в миллиметре от его губ. – Размечтался! Отпрянув, он шагнул в сторону, чтобы обойти опасно застывшего Менгеле, тут же яростно развёрнутый за шиворот и брошенный в стену. Руки доктора схватили шею Адама, неумолимо сжимая хватку и заставив издёвку и смех в глазах жертвы смениться на неверие и страх. - Черт тебя дери, Адам! Черт. Тебя. Дери. Адам беспорядочно зашарил руками по рукам в попытке оттянуть, попытался дотянуться до груди, чтобы оттолкнуть – физическое преимущество и расстояние вытянутых рук до противника не позволили. Попытка впечатать колено между ног только усилило давление на шее; попасть в цель, спрятанную в мешковатом верхе нацистских галифе, было почти нереально. И тогда Адам медленно поднял руки, почти теряя сознание под этим немигающим взглядом и так же медленно расползающейся по докторскому лицу улыбке. Лопнувший сосуд моментально окрасил правый глаз в алый – доктор разжал руки, дёрнувшись и, словно бы, придя в себя. Он развернулся на пятках и ушел в свою спальню, оставив за спиной истошно откашливающегося слезами парня.***
Дни медленно тянулись один за другим, сливаясь в монотонную вереницу бессобытийных часов и минут. Близнецы почти и не видели своего доктора, который уходил из дома на рассвете и задерживался в лаборатории до глубокой ночи, куда братья больше не допускались. Марк увлечённо исполнял свои новые обязанности в зондеркоманде практически с тем же графиком; Адам всё свободное время проводил с заключёнными, активно вернувшись к воровству и нелегальным медицинским манипуляциям. Прошло уже больше недели после его стычки с доктором; и хоть лицо Адама неизменно хмурилось, случайно завидев мелькающего на территории Йозефа, сам-то он давно его простил и всё выбирал момент, чтобы поговорить и помириться. В канун шаббата Адам пораньше закончил дела и вернулся домой, чтобы приготовить для Йозефа сытный и любимый им фалафель из зёрен нута, с твёрдым намерением сегодня же выяснить отношения и помахать белым флагом. В доме никого не было, доктор зачем-то отпустил всю прислугу. В центре обеденного стола стояла большая коробка, крупными буквами подписанная именами близнецов. В ней заинтригованный Адам обнаружил какие-то свёртки и записку от Менгеле. «Дорогие мои Адам и Марк! Сегодня настал тот день, когда вы должны покинуть Аушвиц. Я не смогу присутствовать при этом лично, чтобы избавить себя от подозрений и иметь железное алиби. Я уехал к своей семье в Берлин, а когда вернусь, вас уже не должно здесь быть. Я всё подготовил: пара стажёров из Берлинского университета по фамилии Штерн и Гумбольдт уже плавают в формалине, их документы вы найдёте в этой коробке. Группа стажёров отбывает из лагеря сегодня в полночь, не опаздывайте. Вам необходимо закапать в глаза раствор для изменения их цвета и перекрасить волосы – всё необходимое так же в коробке. Деньги, одежду и мой вам подарок найдёте в лаборатории, в тайнике под третьим левым стеллажом архива. Берегите себя и не забывайте, кто вы и через что вам пришлось пройти. С любовью, Йозеф» Замеревший точно в ступоре Адам не верил своим глазам. Они будут на свободе! Уже завтра по подложным немецким документам они заедут в Берлин, а там, имея деньги, легко пересекут столько границ, сколько понадобится. Они убегут в Советский Союз – страну, которая победит фашистов [по заявлению Марка], и Адам пойдёт воевать, станет фронтовым врачом. А когда война закончится, они с Марком уедут в Краков, вернут свой фамильный дом, откроют аптеку и женятся на близняшках. Поступок доктора снова сломал фатальную систему, дав им возможность на будущее. У них всё будет хорошо. Не теряя времени, Адам побежал разыскивать брата, занятого на своём ужасном производстве – Марк руководил разгрузкой восточных поставок благовоний и масел. Он тоже имел свою клиентуру, и заказчики его были людьми куда более высшего ранга, чем узники, нуждавшиеся в помощи Адама. Он внимательно посмотрел на брата со стороны – абсолютно нормальный, привлекательный молодой мужчина, слажено руководящий подчинёнными, который производил впечатление абсолютно счастливого человека, занимающегося любимым делом в месте, ставшем ему домом. Адам даже призадумался на секунду, стоит ли говорить брату правду, что они уезжают насовсем, и он больше не увидит своего любимого доктора. Марк мог и отказаться ехать. Наверняка откажется. Адаму не пришлось ничего объяснять. Марк просто развернулся к нему и с улыбкой выдал: - Уже пора?***
Братья проделали все манипуляции по маскировке максимально быстро. Менгеле это удалось (!) – радужки их чёрных глаз в течение пяти минут сначала покраснели, а после приобрели бледно-голубой цвет. Краска выбелила их волосы, недавно подстриженные в стиле «немецкий офицер». Все приготовления были закончены, и братья направились на место сбора стажёров, поглубже укутавшись в пальто и рассчитывая в темноте остаться неузнанными. Адам кинул взгляд на их крыло комендатуры. Ему показалось, что в темноте на втором этаже промелькнуло движение, будто кто-то задёрнул штору. Что ж, если доктор решил остаться и не желает с ними прощаться.. пусть так. Сердце Адама отчего-то перевернулось в груди, запустив круг кровообращения в обратном направлении: грязная венозная жижа ворвалась в пульсирующие артерии и начала травить органы, лишая сил. Марк поддержал неуверенно стоящего на ногах брата, пристально следящего за окнами, и практически запихнул в металлический спецавтобус. Уже по пути на волю, когда двери лагеря захлопнулись за их авто, Адам пространно рассматривал унылый пейзаж за окном: коричневые вспаханные поля, грядами тянущиеся за горизонт и у кромки припорошенные ночным инеем. Тут он, точно опомнившись, достал из-за пазухи подарок Менгеле – ещё один конверт, подписанный как «Открыть дома». Рванул с краю и уставился на высыпавшиеся на свои колени листы с какими-то символами. - И что это такое? – раздражённо прошипел Адам. - Это разработки по стратегиям генетической модификации, коды доступа к программированию многоплодной беременности на языке «Энигмы», - пробормотал примостившийся на его плече Марк. - Ублюдок! – выпалил Адам, рванув к водителю и закричав, что он что-то забыл в лагере, и должен срочно вернуться. Тот согласился его высадить, но сказал, что ждать не будет, придётся ему ехать днём на машине из автопарка Освенцима. Тот согласно закивал, вернувшись к встревоженному брату. - Марк, послушай меня. Сейчас я выйду, а ты поедешь дальше, до конечной станции. Там ты выйдешь, возьмёшь такси и приедешь вот на этот адрес, - он протянул ему визитку некоего доктора Бирха, что Менгеле вложил в их вещи с пометкой «На первое время». – Там бы будешь ждать меня, пока я не вернусь. Хорошо, Марк? Ты всё понял? На глаза наворачивались слёзы от накатившего страха за брата, который мог дезориентироваться, запаниковать, потеряться, попасться дежурным полицейским. Погибнуть.. Времени для сомнений не было, и он, не оборачиваясь, вылетел из автобуса, спеша обратно. У ворот лагеря ему очень удивились – ещё никто так отчаянно не ломился в двери Освенцима и не требовал пропустить. Кое-как распознав его по подложным документам, охрана проводила Адама к зданию командировочных, где он якобы что-то забыл. Он прекрасно знал все ходы-выходы и выскочил в окошко чулана, поспешив в их дом. Всё крыло комендатуры, принадлежащее Менгеле было окутано пустотой и темнотой. Может быть доктор просто уехал, всё крутилось в голове Адама, прекрасно знающего свои психосоматические вспышки, которые не давали осечек – вот и сейчас его трясло мелкой дрожью, а ноги буквально сами вынесли его сопротивляющееся сознание из спасительного автобуса. И второй раз входя в ворота Освенцима, он прекрасно понимал, что прощается с мечтами о возвращении домой и продолжении дела отца. Не будет никаких близняшек, он слишком принадлежит этому месту, и оно его не отпустит. Доктор обнаружился в ванной комнате. Он, лежал запрокинув голову, в багровой воде по самые плечи. Шею педантично фиксировало надувное кольцо – доктор хотел опустеть в комфортной температуре и без спешки, а не корчиться в агонии под водой от разрыва альвеол лёгких и острой асфиксии. Даже сейчас он был убийственно красив, только краски сбежали с застывшего лица. - Ах ты ублюдок! Тварь! Нацистская свинья!! – закричал Адам, одной рукой проверяя угасающий пульс, другой – вынимая пробку из ванной. Порезы на запястьях, на коленных сгибах, прокол от инъекции в вену на руке. Он быстро смастерил валики из порванного на полоски полотенца и наложил давящие повязки на сгибы локтей и коленей, согнул конечности и зафиксировал поясами халатов. Выносить Йозефа из дома, да ещё в таком виде, было нельзя – их обоих наверняка бы ждал расстрел, слишком рискованно. Оставалось только вытащить его из ванной, принести из лаборатории иглы и аппарат для трансфузии, быстро зашить вены в нескольких местах, напрямую перелить кровь – а это время, время, время… Которого нет. Адаму хотелось кричать от злости, плакать, забиться в угол, а ещё лучше - добить эту сволочь! Но он только на автомате приготовил соляной раствор, проспиртовал иглы из домашней аптечки и разложил на марле все имеющиеся в доме шприцы. Кое-как выпихнув неподъёмное тело из ванной, он приступил к операции. Когда время перешло на минуты, в дверях появился мокрый, запыхавшийся Марк с медицинским чемоданчиком из лаборатории. Адам смотрел на него со смесью ужаса и благодарности на лице. Никто из них не спасся. Зато теперь их доктор будет жить.