метампсихоз

Марк растянулся прямо в центре гостиной, притащив из лаборатории свой любимый муравьиный дом. Он гладил через стекло отважную самку-убийцу из чужой колонии, которую подсадил собственными руками в этот идеально отстроенный мир: новая королева в несколько ударов расправилась с прежней и теперь методично терлась о раны противницы, умащая свое тело ее запахами и феромонами. Скоро его красавица отложит в новом доме свои собственные яйца, которые уже тайно гнездятся в ее чреве — и настанет эра нового господства, в которой бывшие правители станут рабами и наложниками. Жаль только, что попытка национал-демократов, чьи идеи и методы он так искренне разделил, ничем не закончится — теперь он был в этом более чем уверен, а значит Аушвиц-Биркенау необходимо покинуть как можно быстрее. Пусть даже спятивший Адам будет цепляться за доктора всеми конечностями — ни в помощи первого, ни второго Марк больше не нуждался. Если бы он мог испытывать благодарность, то давно бы отпустил брата от себя, если бы был способен ненавидеть — убил бы Менгеле. Но то были слишком сложные и малопонятные феномены взаимоотношений для его холодного ума, так не стоило и пытаться идти по этому чуждому пути. Он сам себе поможет — тем, что всегда выручало и организовывало его жизнь, сколько он себя помнил. Планирование. И речь уже не идет о расписании на день или неделю — ему нужен план на дальнейшую жизнь, в которой уже не будет ни слабого Адама, ни еще более слабого доктора. Жизнь по инструкции была понятной и надежной, и в этот раз Марку придется самому над ней корпеть. Ему нужен новый муравейник. По гостиной туда-сюда сновали Адам с Брандтом, споря и двигая мебель в подготовке к вечерней вакханалии. Нацист откровенно смеялся над отчаянными попытками парня переспорить его и отстоять честь «жидовского отродья» старой как мир песенкой: евреи избранный богом народ, переживший два тысячелетия гонений и получивший от самого Господа Тору, венец науки и искусства. Брандт же громогласно вещал про величие древних ариев, прямых предков германцев, правду, запечатленную в рунах и переведенную с санскрита, про рождение новой арийской расы из крови Христа, которое Третий рейх гарантированно устроит. И прочий бред. Марк прижал тонкой спицей невовремя ворвавшегося в монаршие покои самца, не дав сорваться хитроумному плану лжекоролевы. После сыпанул в стороне сахар, открыв боковое отверстие в стекле и любуясь вытянутой стройной дорожкой, слажено перетаскивающей кристаллы в муравейник. У него есть все, что нужно: химические формулы нейромедиаторов, которыми кормил его Менгеле для ускорения нейронных импульсов мозга; «маяки», «якоря» и считалочки, которым обучил его брат для контроля негативного ответа на раздражители; доступ ко всем сейфам (Крамер и не знал, что пару раз к нему наведывался Марк — впрочем, минет в его исполнении этой свинье понравился не меньше), лабораторным архивам и даже пресловутой «Энигме»; а еще время — совсем немного времени. Крупный бойцовый «надсмотрщик» ударил челюстями маленькую рабочую особь, возвращающуюся в дом без кристалла — Марк равнодушно придавил его ногтем. — Не смеши меня, унтерменш*, — Брандт перешагнул через Марка, теперь гоняясь за Адамом с лебяжьей пуховкой, оставляющей в воздухе пудровый дымок и запах померанца. — Вы сорок лет тупым стадом ходили по пустыне, из которой две недели ходу, и кивали на призывы своего пророка разлагать другие народы через ростовщичество. Необразованное, нищее семитское племя, не способное к труду и ждущее манну небесную, поставляемую египетской элитой в места, договоренные с Моисеем! Просто кибервойско с тщательно промытыми мозгами, так и не построившее собственного государства, но ловко паразитирующее в других. Даже забавно было наблюдать уверенную надменность того, кто совсем скоро вскормит своей спермой мандрагору, раскачиваясь в петле. Жаль, что собственная судьба от Марка была сокрыта… — А сам трахает рожденного в инцесте еврея-полукровку, у которого брат инвалид и тетка шизофреничка, — меланхолично вставил Марк. — И сыновей одинаково назвали. — Закрой свой рот, щенок, пока я тебе его не разодрал, — зашипел Брандт, с наслаждением впечатав сапог в неприкрытый бок развалившегося под ногами Марка. — Не трогай моего брата, выдра! — вскрикнул с сердцах Адам, замахиваясь от плеча кадкой с растением и решительно шагая на нациста. По другую сторону с недоброй физиономией осторожно поднимался Марк. Брандт бешено озирался по сторонам, как легендарный осел не в силах выбрать, на кого наброситься первым делом, сжимая кулаки и представляя в них эти хрупкие шеи. Покрутившись и осыпав их проклятьями с головы до пят, он вдруг замер и от души расхохотался. — Все же я вас обожаю, — Брандт сгреб близнецов в охапку, вороша своими лапищами напряженные макушки. — Даже жаль вас немного.

***

— Господи, Йозеф, где ты пропадал?! — остолбеневшего в дверном проёме доктора встречал нелепо разодетый взволнованный Адам. Выбеленный пудрой, с белыми кудрями, забранными в моцартовский хвост и чёрным сердечком-мушкой на щеке. В расшитом золотом камзоле, чулках и туфлях с камеями он смотрелся королевским фаворитом эпохи Барокко. — Я как проклятая Пенелопа из последних сил заговариваю зубы этой своре «женихов», а ты всё не едешь! Они напоили Марка, а я уже все диффенбахии сжег этой ядовитой дрянью, что они пьют… — Пойдем, — недобро скомандовал Йозеф, подхватив его под локоть и проходя в дом. Глазам доктора открылась истинная фантасмагория. Гостиная их дома превратилась в бальную залу восемнадцатого века. Переносные хрустальные канделябры с дрожащими каплями, преломляющими свет, были выставлены по периметру помещения. Рояль передвинут в сторону, заставлен цветами и завален подарочными свертками, часть из которых было распаковано и неряшливо, сиротливо зияло опустошенным содержимым. Окна задрапированы винным бархатом, кривоногие банкетки, овальный стол разложен и плотно, но компактно накрыт, ломясь от экзотической снеди, по пирамиде из бокалов пеной расползается золотистое шампанское. Карл неисправим. Виновник торжества обнаружился в центре гостиной: разодетый как попугай, не постеснявшийся продемонстрировать под полой фрака алмазный подвес для карманных часов, а на левом мизинце — такой же перстень. Менгеле замутило от этой неприкрытой демонстрации Брандтом своей истинной природы, не оставляющей ни малейшего сомнения в том, что они с Адольфом любовники. — Что всё это значит, Карл? — процедил Йозеф, склонившись над плечом уже хорошо подвыпившего Брандта, увлечённо скользящего ладонями под рубахой Марка, который сидел у офицера на коленях и с упоением исполнял «Пассакалью» Генделя на невесть откуда взявшемся клавесине. Где-то в стороне карлики практиковались в йодле на потеху собравшемуся кружку из офицеров в масках; их нарядили в штанишки на подтяжках и расшитые рубашки, гольфы и шапки с пёрышками, заставив в припляску горланить «Йодл-ай-ИИИ-уууу». — Разве я приглашал тебя в свой дом и позволял тебе трогать мои вещи? Он аккуратно отвёл привычно холодные руки Брандта от индифферентного ко всему близнеца, старательно выдерживающего танцевальный такт изломанно приподнятыми пальцами над двумя уровнями клавиатур. — Во-первых, где твоё приветствие и поздравительный тост? Я оказал честь твоей мрачной берлоге проведением собственного дня рождения, так что нацепи на лицо привычную нам «улыбочку Менгеле» и кончай бурчать. И во-вторых, это ты своих мальчишек причислил к вещам? Что ж, у нас в СС принято делиться принадлежностями с ближнем, тем более со старшими по званию, дружок. А это большая половина моих гостей, — Карл рафинированно улыбнулся, широким жестом окинув помещение, а после погладил Марка по голове и примостил руки на его плечах. — У тебя день рожденья зимой, — процедил Йозеф в то же ухо. — Не выставляй себя посмешищем еще больше, чем ты уже сделал. Мы оба знаем, зачем ты это устраиваешь! — Какой неподдельный интерес к моей биографии. Зимой? На-адо же, я и забыл. Генеральную репетицию никто не отменял. Он повернул на Йозефа свое насмешливое лицо с полубезумными, абсолютно черными глазами — видимо только алкоголем тут не обошлось. Дураку понятно, что Брандта не столько интересовали его близнецы, сколько сам Менгеле. До противного некстати посыпались воспоминания со времен институтских будней: Карл запинается в очередной колкости, отвешиваемой кучке своих спутников в спортивной раздевалке, когда Менгеле выходит из душа, яростно вытирая волосы; Карл постоянно сталкивается с ним в коридорах и темных лабиринтах библиотек, дружественно похлопывая по плечу, чуть задерживая там руку и еле заметно, почти фантомно, сжимая; Карл начинает встречаться с Мартой с зуботехнического, на которую посматривает Менгеле, начинает встречаться с Норой, встречаться с Клавдией — с каждой девушкой, что привлекает Йозефа. Но тот был слишком занят наукой, чтобы свести два и два тогда. И как бы подтверждая все догадки, что роились в его голове, Брандт вдруг выдал, зашептав ему на ухо: — И не надоело тебе возиться с этим детским садом? Я могу показать тебе, что такое быть с равным. Поверь, этот опыт дорогого стоит. — Ты слишком стар для меня, Карл, — фыркнул Менгеле, распрямившись и прервав их перешептывание. — Пойду выпью в честь именинника. Марк, иди за мной. У Йозефа будто бы камень с души упал — Брандт не собирался присваивать его разработки, не интересовался его близнецами, а просто имел личные виды на него. Марк плелся рядом, путаясь в ногах и уже начиная пахнуть сексом — надо было побыстрее разгонять это сборище и привести дом и близнецов в порядок, пока чего не вышло. Менгеле окружила толпа из высшего состава свиты Брандта; пришлось пить, тостовать и тащить из чулана патефон: Марку было на сегодня достаточно веселья, а Адам куда-то как назло запропастился. Дом будто бы обнажился во внезапно возникшей тишине, даже карлики замолкли и угасали шепотки по углам. Но вот игла протяжно заскрипела, и по дому полилась пронзительно мелодичная «Тоска», так и выносящая тяжелое ватное тело на свежий воздух. Менгеле вышел на крыльцо, прочувствовав каждой мышцей как устал. Сколько он уже без сна — вторые сутки? Благо на ступеньках было удобно и прохладно, даже шнапс начал отдавать терпкими нотками кизила, а полифонический треск цикад струился волной меж деревьев и строений. Йозефу вдруг почудился смех, тихий, совсем неподалеку. Через мгновение он снова повторился — не почудилось. Более того, это смеялся Адам. Менгеле тяжело поднялся с места своей комфортной локации и пошел на звук этого колокольчика — теленок явно заблудился, заждался хозяина и порции трепки. Естественно, Адам был с Крамером! Они медленно бродили по бетонной дорожке прямо за углом комендатуры: Крамер что-то неразборчиво говорил с непозволительно близкого расстояния, то и дело тыча мясистым пальцем в небо, а Адам, его Адам, кутался в нацистский китель и тихо смеялся. Йозеф невольно вздрогнул, когда сзади на его плечи мягко легли чьи-то ладони. — С тобой он лучше смотрится, как по мне, — сладко и тихо протянул Брандт, тыча носом в напряженную шею. — Ты обидел именинника грубым отказом. Могу я в таком случае поиграть с тем вторым придурковатым близнецом? Как видишь, я ничего не требую, а спрашиваю разрешения у хозяина вещей. — Забирай, — бросил Менгеле, стряхнув с себя цепкие руки и шагнув в сторону интересующей его парочки. В это время Адам остановился, рассматривая небо, и ничего не сказал, когда громоздкая лапа Крамера приобняла его за плечо и развернула к часто задышавшему в макушку лицу. — Герр комендант, не поздновато для прогулок? Адаму пора спать. Адам? — Менгеле призывно вытянул руку, подманивая маленькую потаскуху обманчиво мягким жестом. Он вел себя как чертов папочка, загоняющий детеныша домой в самый разгар дворовых приключений. Крамер довольно хмыкнул, — он тоже был порядком пьян, — парень же тенью мелькнул в сторону Менгеле, тут же почувствовав ладонь на загривке. — Я тебе голову отсеку, — сквозь улыбку тягуче процедил доктор, толкая его перед собой. — Йозеф, не подумай дурного… — Я вот все гадаю, что же ты хотел мне сказать тогда? — Адам спотыкался, но выкрутиться не рискнул, он знал на что способен ревнующий нетрезвый доктор. Голос Менгеле окрасили писклявые интонации: — «Йозеф, я не…» — что?! «Не люблю его»? «Не ложился с ним»? «Не отсасывал ему так душевно, как Тебе»?! — он все-таки приложил Адама разок об стену, через секунду одернув руку от боли — звереныш вгрызся и прокусил его запястье. Завязалась потасовка, в которой Менгеле кое-как надавал пощечин гибкому словно ужу мальчишке, а также получил, в свою очередь, пару царапин на шее и не досчитался пуговиц на рубашке. — Это не то, что ты подумал! — пытаясь отдышаться, выпалил Адам. — Я вышел на улицу, просто не мог там больше находиться, хотел на воздух. А чертов комендант там уже гулял! Мне что надо было — вопить и в панике бежать прятаться под твое крыло? Он просто мне звезды показывал, ну правда, Йозеф, — уже тише и будто виновато закончил оправдания Адам. Стоило попробовать успокоить закипевшего доктора. Одно дело их скандалы за закрытыми дверьми, и другое — на обозрении у кучки властьимущих нацистов. Он и сам мог подставиться не меньше, чем подставлял их. — Ты смотрел на него, как дешевка, которая знает куда и зачем ее ведут, не отпирайся! И что же нас так насмешило, а? Крамер обозвал медведей поварешками?! — Менгеле был очень зол, говоря все это… что никак не помешало жаркой волне возбуждения накатить и засосаться воронкой в пупок, оседая покалывающим млением ниже и ниже. Они наконец зашли в дом, где уже царил непонятный беспорядок и суматоха. На рояле в окружении опрокинутых ваз и поломанных роз сидел Марк, покачиваясь и дико озираясь по сторонам, пока кто-то из офицеров в масках одной рукой протягивал ему конфетку, а другой высвобождал свой член из приспущенных брюк. Адам вскрикнул и кинулся было к ним, но доктор удержал его под ребра с шепотом: «Угадай, чья это вина?». Хорошенько встряхнув его с жестокой улыбкой на губах, Йозеф силком втащил Адама вверх по ступенькам. Толкнул в тёмный коридор и развернул за схваченную полу камзола к себе, так что парень буквально влетел в него. Налитые яростью руки с рваным хрустом сдирали плотную, хорошо простроченную ткань, растягивали в стороны тонкий шёлк чулок, стряхивали с головы вавилон из пепельных кудрей вместе с дурацкой сеткой на отросших пружинках с белыми кончиками, бросали в стену туфли, что не преминули отрикошетить в сторону лестницы и обличающе подпрыгивать через три ступеньки вниз. Адам упорно молчал, предоставляя возможность доктору выпустить пар, и почти не сопротивлялся, лишь порой вскрикивая от выраженной грубости в движениях рук. — Ну давай. Да-ва-а-ай умоляй меня спасти Марка! Я не слышу, Что?! Говори внятно, Адам! Давай, предложи мне уже что-нибудь! Поторгуемся? Станешь моей собачкой? Как насчёт ежедневного утреннего минета, пока твой доктор не продрал глаза? А может, повзрослеешь уже и съездишь мне по морде? Я бы зауважал тебя! Ты язык проглотил?! Ну же, удиви меня! Адам недобро напряг лицо в улыбке, оттолкнув его, и бросился к зеркалу. Он рывком сдёрнул неподъёмную раму и обрушил на пол, мгновенно ухватив осколок покрупнее. Сделал шаг в сторону доктора, покрываясь испариной и вздрагивая от визга, доносящегося из гостиной. Сейчас эта мразь у него получит! Стекло так сладко хрустнет меж оскаленных в улыбке зубах, когда он нарисует нацисту улыбку Глазго — от уха до уха! Второй шаг. Доктор не думал отступать и даже казался заинтересованным, склонив голову на плечо и немигающими глазами словно спрашивая: «Да неужели?». Адам честно не отводил взгляда, упрямо сжимая губы, занося руку… так и застряв в нелепой позе и чувствуя, как в животе шевелится и расползается ватными нитями клубок малодушия. Сквозь накатившую тошноту он усмехнулся сам себе, вглядываясь в точно чужую неслушающуюся руку. Он никогда не навредит Менгеле — это знали оба — стоило ли начинать? Тряпка. Но у Адама все же остался последний верный козырь, мысль о котором зло скривило задыхающийся в панике рот — когда он, чуть поменяв намеченную траекторию движения орудия, полоснул себя по лицу, на втором замахе перехваченный и скрученный доктором. Глубокая борозда от виска до рта затянула половину лица в кровавую плёнку, очернив батистовое жабо, болтающееся на шее остатком рубашки. Йозеф выбил из сжатой руки осколок, схватив его запястья и заскользив языком по уродливому шраму: возбуждение никуда не ушло, а теперь потревоженной саркомой забугрило под кожей, побуждая главную мышцу гнать кровь на износ. Они оба знали о божественной технике косметического шва Менгеле, а также о чудодейственных притирках и мазях, что гарантировано исправят ситуацию, поэтому доктор никуда не спешил, чувствуя, как снова пробуждается то внутреннее чудовище, что вскормили в нём демоны Марка. Ему до крупной дрожи и взмокшего затылка захотелось продолжить резать это идеальное лицо, спускаясь ниже и ниже, расписать это тело строчками из Песни Песней, не дав ни одной капельке крови и спермы пролиться, обменяться, поменяться гуморальными секретами, душами. «Сейчас, сейчас», — нашёптывало чудовище, не разрывая поцелуя, склонившись ниже и заставляя свою душу, воплощённую в другом человеке, опуститься на колени; рука зашарила по осколкам, выбирая скульптурный резец поострее. Раскройку следует вести плавно, но твёрдо, прижимая лезвие к языку, собирающему свежие ручейки иссечения, ибо ни одна капля не должна… Из гостиной послышался срывающийся крик Марка, тут же сменившийся стоном и хохотом с пошлыми комментариями нацистов. — Останови это, умоляю, Йозеф! — Адам заметался в его руках, помешав дочертить ажурный завиток под ключицей. — Обещаю, мы продолжим! Обещаю, мы… закончим. — Он стал задыхаться от паники, попав в телепатическую дугу и чувствуя, как его тело ощупывает множество рук, превращаясь в гадкие щупальца, забирающиеся внутрь и ранящие плоть. — Забери у них Марка! Спаси моего брата, ублюдок!!! — Не убедительно, малыш. Да забудь ты уже про Марка! Он в порядке, только послушай, — заинтересованно замерев, протянул доктор, — ему же это нравится. Его возбуждает насилие во всех проявлениях, и я знаю о чём говорю. Попытайся ещё раз. Адам взял лицо доктора в ладони и прижался раненой щекой к его щеке, прикрыв глаза: — Я тоже люблю тебя, Йозеф. — О-о, а вот это уже было жестоко, — доктор наконец отпрянул, окинув взглядом творение рук своих: стоящий на коленях изувеченный парень заглядывает ему в глаза и нервно закусывает губы. — Я восхищаюсь тобой — высший балл! — Менгеле придержал кулаком ещё не пролившуюся слезу. — Адам, первый человек, сотворенный из красной глины. Такое совершенное, богоподобное творение. Как ты это делаешь? Каждый раз упрямо борешься и не чураешься ничем, чтобы добиться своего. Что взять меня, что коменданта. Спасаешь одного, уничтожая других. И твой ответный удар всегда наповал — бьёшь только в мозг или сердце. Мои так уже давно в твоей власти, и ты прекрасно распорядился ими, не так ли? Однажды я просто уничтожу тебя — вас обоих — запомни это. — И сквозь зубы чуть слышно процедил: — Сам так я уже давно уничтожен. Адам весь сжался, прикрыв ладонями лицо — то ли в ожидании удара, то ли в предготовности заняться любимым делом, которое верным рычажком всегда смягчало гнев доктора. Йозеф слегка встряхнул его, тяжело поднялся, доковылял к освещённому яркими огнями гостиной пятачку и опёрся руками о лестничные перила, чуть свесившись вниз. — Господа, приём окончен. Слезайте с моего рояля и убирайтесь восвояси! — Карл по обыкновению был с камерой, и теперь навёл её на Менгеле. — Вон из моего дома! — рявкнул тот, подтягивая рукава рубашки и не отрываясь гладя на Брандта. Тот удосужился прервать съёмку и шикнуть на распалённых офицеров в масках, глумящихся над умалишённым. Все как один засуетились и схлынули на улицу. Брандт ястребом метнулся в сторону лестницы, поджидая медленно спускающегося хозяина дома внизу. — Ты расставил все приоритеты, мой дорогой Йозеф, здесь и сейчас. А о верности принятых тобой решений мы поговорим, когда ты столкнёшься с неизбежными последствиями. Поверь, ничто не укроется от всевидящего ока в пирамиде. А с такой техникой, как моя малышка от «Linhof&Stachow» отчёт о состоянии дел в Освенцим-Биркенау ляжет на стол фюрера в надлежащей форме. Люблю порядок во всём, знаешь ли. — Он ласково погладил массивный корпус видеокамеры. — Забирай своего дикаря! Кстати, он у тебя порядком подрастянут, это я как врач констатирую. А завтра зафиксирую в срочную телеграмму для Гиммлера. Менгеле в три прыжка перелетел ступеньки, бросившись на Брандта и хватая того за грудки. — Фиксируй! Пиши, Брандт! Свидетельствуй на суде! Только я никогда не соблазнюсь тобой, даже из жалости. Нет, Брандт. Сейчас и всегда — нет. Марк, — он протянул руку сползшему с рояля на пол дезориентированному близнецу. Не смотря на потрёпанный вид, у того был крепкий стояк. Чёртов извращенец. — Постой, — Карл отвёл его руку в сторону. Он слегка покраснел, но голос его не дрогнул: — Тебе не о чем беспокоиться, — с горькой улыбкой. — Фюрер прекрасно осведомлён и о твоих любовниках, и о попытке суицида, и о покушении на коменданта — о неудачах во всех трех попытках. Но Рейх нуждается в Менгеле: ты дорогое, но незаменимое удовольствие для нас. Так что даже если ты явишься на берлинскую площадь перед Бундестагом и совершишь акт содомии, Гитлер захлопает в ладоши и воскликнет, что наряд голого короля прелесть как хорош. А нерасторопный Крамер освободил бы тёплое местечко для более амбициозных и молодых. И все счастливы! Все, кроме Карлито, — ещё тише и непозволительно близко, до легкого перемешивания дыханий. Йозефу ситуация решительно не нравилась, да и Карлу не следовало давать лишку с алкоголем. Еще предстояло расхлебывать с неадекватными близнецами — не хватало начать и с Брандтом нянчиться для полного счастья. Последний уже вовсю паясничал и раскланивался невидимым зрителям, готовясь к премьере. — Хозяйка блядь, — сорванный небрежным движением итальянский фрак опрокинул звякнувший напольный светильник. — Пирог хуйня, — правая туфля полетела на стол, отпружинив от осетрового студня и сбив бумажные папильотки с ушей молочного поросенка. — Салат из ёбаной конины! — левая туфля не поддавалась, заставив длинное тело Брандта неловко покачнуться, уже через пару секунд выбив страйк, хлынувший грудой битого стекла и шипящего алкоголя. — Да на-ха-ха-хуй ваши именины — подайте шляпу и пальто! Карл повел широкими плечами, почти упав на Йозефа и с лихорадочной нежностью обхватив его лицо длинными пальцами. Вздрогнул, когда Менгеле отодвинул в сторону полу его рубашки, завороженно следя за движением чужой руки, обнажившей изуродованную грудную клетку. Он был похож на извандаленное ветхое дерево — шрамы-надписи, бурые метки от сигар, коричнево-желтые синяки — тайная карта постельных преступлений Гитлера. Так вот почему воротнички-стойки. А руки чистые. — Боже, Карл… Сейчас перед глазами Менгеле стоял его Адам с залитой кровью грудью и изуродованным лицом. Йозефу стало мерзко от себя, стыдно за себя. Он осторожно оправил белоснежную ткань, часто подрагивающую в такт чужому сердцу, и наглухо застегнул все оставшиеся пуговицы. Высвободился из доверившихся ему рук и, решительно отступая спиной, замотал головой, будто от него требовали какие-то объяснения… — Мне жаль, Карл. На лице Брандта не было и тени былой горечи. Он только удивленно изучал собственные руки, мгновение назад покоившиеся на чужом лице и все еще хранящие его тепло. * унтерменш — то же, что и «недочеловек»