Танго самоубийц

      Проснувшись поутру, Уайт первым делом подивился тому, как это они с Лэндоном умудрились вчера вечером скатиться в такую страшную депрессию: за окном было светло, выпал снежок, расстелившись тонким слоем, припудрил карнизы, крыши и фонарные перемычки, и можно было любоваться этим подвенечным покровом, покуда он не успел растаять да превратиться в грязное месиво. С улицы доносилась живая музыка, радио шипело, напоминая о себе, требуя повернуть рычажок и впустить в комнатку колокольный перезвон, господин Валентайн рядом сопел, нахально раскинув в стороны руки и заняв почти все кроватное пространство, а на полу оголодавшая Лилак флегматично посасывала разбросанные фунты, поочередно пробуя каждый из них на вкус, разочарованно выплевывая и принимаясь за следующий.       — Кыш! — зашипел на нее Кей, округлив от ужаса глаза. Перегнулся через Лэндона, замахиваясь рукой и отгоняя химеру от жеваных, но, к счастью, вполне целых и платежеспособных бумажек. — Лэн! — заорал он, расталкивая мужчину. — Лэн, тут Лилак, она чуть не сожрала наши деньги!       — Да? — без малейшего проблеска понимания промычал сударь Шляпник, невнятно ворочая губами и нехотя разлепляя глаза. — А как же медведь? Я думал, она все еще трахает медведя. Неужто он ей наскучил и она так быстро к нему остыла?..       — Она. Жрет. Наши. Деньги! — с расстановкой повторил Уайт, делая акцент на последнем слове. — Разве можно было оставлять их так валяться на полу?!       — Я был пьян, — резонно напомнил мигом пробудившийся Валентайн. Быстро перекатился набок, свесился с кровати и сгреб в горсть липкие и вонючие от слюны купюры. — А ты — не был, и мог бы о них позаботиться! Ох, дьявол! — выругался он, отряхивая руку и обтирая ее о простыню. — Теперь все будут думать, что я торгую навозом или чищу клозеты — ни тот, ни другой вариант нисколько меня не воодушевляет. Дай-ка я их сосчитаю, и если эта безмозглая рыбина успела проглотить хотя бы треть, мне придется оторвать ей голову — ничего страшного, пришьем потом заново…       — Не надо ей ничего отрывать! — часто и испуганно моргая, выпалил Уайт, наблюдая за так и не протрезвевшим мужчиной. — Не съела она… просто обмусолила, я видел…       — Ну-ну, — взбираясь повыше на постели, морщась от затекшей спины — неуютный сон в верхней одежде оставил долгоиграющие последствия, — и испытывая непреодолимое желание выпить залпом целый кувшин прохладной воды, снисходительно хмыкнул Лэндон. — Не больно-то ей доверяй, Пьеро: чтобы ты знал, эта кошмарина давно уже пытается отожрать мне волосы и укоротить шевелюру — думаешь, станет она церемониться с какими-то, по ее мнению, фантиками?       Однако, тщательно пересчитав фунты, промокнув их пододеяльником и сложив ровной стопочкой, мужчина с облегчением убедился, что ничего не пропало и вся сумма на месте; после этого, повеселев, он крепко поцеловал юношу куда-то в уголок между носом и щекой, оставляя невыносимый запах перегара, поднялся и принялся шататься по каморке в поисках воды.       Воду он, если, конечно, не принимать в расчет полупустую химерью поилку под столом, так и не обнаружил, — в Лондоне, как и в Амстердаме, дела с ней обстояли худо, и приходилось загодя отправляться к ближайшей городской колонке, попутно радуясь, что зимней порой шансы подхватить какую-нибудь заразу от такого низкосортного питья были невысоки, — а потому, рассовывая по карманам трубку, сигареты и деньги, стал поторапливать Уайта, чтобы собирался на прогулку.       Лилак глядела на них голодными глазами, и пришлось, пока недовольный спешными сборами мальчишка издевательски-медленно натягивал чулки и зевал в ладонь, сбегать вниз к булочной на углу, чтобы прикупить для нее впрок мясных пирогов.       Прислонившись к дверному косяку, Валентайн кидал ей кусок за куском, с интересом наблюдая, как воодушевленная этой затеей зверюга подпрыгивает, парит и ловит их на лету, а Кей все рассеянно шатался от окна к кровати и шкафу, выглядывал на улицу, что-то там высматривал и, наконец, со всей искренностью спросил, обернувшись к мужчине:       — У нас будет Рождество?       — Предлагаешь встретить его в компании О’Ши? — заранее готовый к подобному вопросу, откликнулся господин Валентайн, впившись в юношу острым и недоверчивым взглядом, до краев полным ревности.       — Я хотел встретить его с тобой, — уязвленный его недоверием, откликнулся Уайт, запоздало вспомнил о грядущем вечернем визите и на этом воспоминании приуныл, сникнув уголками губ.       — Успокойся и забудь, — посоветовал Лэндон, от досады зашвыривая в химеру остатком пирога размером с целое блюдо, а Лилак, изловив финальную подачку, под ее весом не удержалась и шмякнулась на пол. — Я это Рождество уже списал со счетов и ничего хорошего от него не жду. Мне бы тоже, поверь, много чего хотелось — например, целовать тебя под омелой, но омелы у нас нет, и вешать — во избежание всяких нежелательных совпадений — я ее не стану. Обойдемся обычным ужином.       — Ладно, — мысленно встряхиваясь и запрещая себе расстраиваться, согласно кивнул Уайт, умудрившийся со времен Марселя еще капельку повзрослеть, многое переосмысливший и больше не капризничающий по пустякам. — Будет ведь и другое Рождество? Не последнее же оно, я надеюсь…       Слова, ненароком сорвавшиеся с губ, саданули неожиданно сильно, срикошетили болью где-то под ребрами; господин Валентайн отлепился от дверного косяка, подошел ближе, обнял мальчишку, притиснул к себе, неосознанным жестом укутывая полами пальто, и прошептал, обдавая легким придыхом оставшегося с вечера алкоголя:       — Будет, малёк. Непременно будет.       Чтобы не натолкнуться случайно на Брэйди раньше назначенного времени и избежать лишних встреч с другими знакомыми ирландцами Саутуарка, сударь Шляпник решил на сей раз пересечь Темзу и хорошенько изучить ее верхний берег.       Дойдя до набережной и дождавшись у рельсового причала желтого омнибуса-амфибии, путешествующего под водой, они забрались в его герметичный салон и устроились у окна, выбрав пару свободных сидений в самом хвосте. Омнибус внутри был обит серым утрехтским трипом, сиденья оказались невероятно мягкими, и Кей с удовольствием в них тонул, откидываясь на спинку; цена за проезд, впрочем, была соответствующая, но Лэндон только отмахнулся: завтрашний день ощущался настолько шатким, что потребность в экономии отпадала сама собой.       Амфибия качнулась, оттолкнулась от остановки, сползла с набережной и плавно нырнула в темноту воды, спускаясь ко дну по изогнутым рельсам. На мгновение дыхание перехватило в груди от непривычно крутого спуска, а тишина, пришедшая на смену шумящему городу, оглушила, заложила уши, но в следующую секунду вагончик выровнялся и куда-то пополз сквозь мутную завесу.       Сколько бы Кей ни выглядывал в иллюминаторы, силясь разглядеть за толщей стекла хоть малейшие проявления речной жизни, все его старания были тщетны: Темза издревле не славилась чистотой, и с тех пор мало что изменилось.       На глубине вода навалилась ледяными пластами, облепила, повеяло холодом от стен; юноша поежился, отодвинулся от окна и прижался к господину Валентайну, обхватив его рукой под локоть и склонив голову на плечо. Днище субмарины размеренно дребезжало, скакало по шпальному полотну, протянутому на сваях, ощущение выключенного мира усилилось, начало давить, но остальные пассажиры дремали, будто так и надо, или читали газеты, устроив на коленях высоченные шляпы-цилиндры, и Кей тоже расслабился, думая о том, что сколько же их, этих способов расстаться с жизнью: так много, что никаких сил не хватит за каждый переживать.       К тому же, одно из условий его безоговорочной веры в Рождество заключалось в том, что в праздничные сутки, от сочельника и до конца следующего дня, никто не умирает, и хотя он твердо знал, что это не так — пастор, приходивший когда-то в их пансион по выходным преподавать богословие, помер как раз в рождественскую ночь, прямо после мессы, приболев накануне и отслужив ее в температурной лихорадке, — но справиться с успокоительным самообманом не мог, да и не хотел.       Не распивать же им с Лэндоном, в самом деле, по бутылке спиртного каждый вечер, чтобы утихомирить взвинченные нервы — этак недолго было спиться, а Кей Уайт алкоголь, равно как и его малопривлекательные последствия, порядком недолюбливал, и самообманы для здоровья были гораздо полезнее.       Омнибус наконец-то пошел на подъем, за окнами сделалось светлее, и вагончик, стекая потоками грязноватой воды, благополучно вынырнул на противоположной стороне реки, постепенно сбавляя ход и обозначая очередную остановку. Ехать дальше особого смысла не было, водитель выждал с десяток секунд, чтобы вылезающих из салона пассажиров не залило струями с дверного козырька, и Лэндон с Кеем покинули амфибию, пешком направляясь вдоль набережной Темзы от Лондонского моста до Саутуаркского. Гранитные ограждения, отделяющие русло от городских улиц, казались древними, проеденными временем; снег то усиливался, вместе с непредсказуемым ветром меняя направление, то стихал, паря белой мошкарой. Здесь в городском небе появлялось все больше странных летательных аппаратов: Сити, сердце Лондиниума, кипел жизнью, как бурлящий котел.       Уайт подолгу замирал, запрокидывал голову, придерживая норовящий свалиться от ветра картуз, вглядывался, щуря глаза, в слепящую заснеженную серость, и следил за ломаными, неровными перемещениями носатых крылосфер, издали напоминающих ракушки: в легкий стальной кузовок, похожий на складной тент брички или ландо, был запрятан воздушный пузырь, и они парили, подобно аэростату, но обладая при этом большей маневренностью за счет веерных крыльев, пристегнутых с боков.       Крылосферы сновали, чуть угловато огибая шпили, ныряли, ловко проскальзывали между домами, а потом где-нибудь зависали и снижались, медленно выпуская легковесный газ, накачанный в баллонет. Одна из них, на удачу любознательного мальчишки, приземлилась почти в шаге от них, заняв огражденный пятигранник мощеной площадки возле почтового отделения. Дохнуло порывом ледяного ветра, дверца крошечной кабинки распахнулась, и оттуда выбрался почтальон в расстегнутом темно-синем пальто и такой же кепи с двойным лакированным козырьком, защищающим от дождя и снега. Из-под его пальто выглядывал шерстяной сержевый мундир, расшитый с левой стороны груди золотым галуном, а через плечо была переброшена сумка для писем. Он оставил дверцу открытой, по понятной причине нисколько не опасаясь, что крылатый аэростат могут похитить — высокий стальной забор надежно защищал от подобной угрозы, — присел на корточки и отомкнул ключом небольшой люк в литом днище, где обнаружилось отделение для посылок и бандеролей.       Пока почтмейстер выгребал свой груз, ценный и просто бесценный — можно оценить бумагу и чернила, но не слова, которые порой бывают дороже денег, — Кей зачарованно наблюдал за его работой, а Лэндон рядом с ним от нечего делать чистил трубку, постукивая ей об фонарный столб и понемногу раздражаясь на то, что скуренный табак после вчерашней попойки умудрился не только прогореть, въевшись черным пеплом, но при этом каким-то паскудным чудом еще и слежаться и тоже въесться, только уже комьями сырого крошева.       — Какая интересная машина, — произнес юноша, изучая крылосферу.       — Лондонская пневмопочта не справляется с таким объемом отправлений, — устав сражаться с трубкой, сдавшись, оставив недочищенной и кое-как набив ее свежим табаком, произнес Лэндон, поднимая взгляд на служащего, наполнившего посылками первый холщовый мешок и принявшегося за второй. — Я даже слышал, что раньше от излишнего рвения некоторых конторских клерков пневмотрубы, проложенные в деловых кварталах, забивались так, что приходилось потом вытаскивать оттуда всю эту начинку крюками… Сейчас, конечно, систему усовершенствовали двойным клапаном, чтобы посыльные патроны не сталкивались и не застревали, однако она не справляется все равно. Поэтому кто-то придумал вот такой летающий дилижанс.       — Никогда не видел пневмопочты, — пробормотал Уайт, не отрывая взгляда от почтальона и его крылатой ракушки.       — И не увидишь, малёк, — хмыкнул господин Валентайн. — Трубы-то прокладывают под землей. Ты можешь наведаться в почтовое отделение и дать им поручение доставить что угодно, но никогда не узнаешь, как они это делают: тебе покажут высокий служебный стол, стопку бумаги, остро заточенные гусиные перья и приветливую леди или джентльмена, которые помогут тебе правильно заполнить бланк, но дальнейшее останется тайной за семью печатями.       — Я не был ни разу на почте, — признался юноша и зачем-то пояснил: — Некому было писать, да и мне никто не писал, а зайти просто так я не мог: боялся. Хотя некоторые из приютских собирали марки, чтобы потом продать, и частенько там околачивались.       — Ну, так давай зайдем! — тут же радостно предложил Лэндон, подхватывая мальчишку под локоть и своим напором заранее повергая в ужас. — Отправим послание самим себе.       — Зачем… Как… Но разве такое возможно?.. — испуганно заупирался Уайт, прекрасно сознающий, что и сейчас у него тоже нет ни малейшей потребности наведываться в почтовый офис, отчего-то повергающий с детства в благоговейный трепет. — Как можно отправить что-то самому себе?       — Очень просто, Ключик, — откликнулся сударь Шляпник, утаскивая его за собой и не давая врезаться каблуками в брусчатку. — Можно отправить что угодно куда угодно, если точно знаешь адрес. Нам с тобой, впрочем, лучше не рисковать и отправлять это «что-то» до востребования, а то как бы не пришлось после грядущего визита мистера О’Ши спешно паковать вещи и менять место жительства, — шутка получилась не смешная, слишком уж походящая на правду, и он прикусил язык.       Уайт в первобытном ужасе смотрел, как приближаются дубовые двери, высокие и тяжелые, с парой медных ручек и увесистым львиным кнокером, чуть не споткнулся на ступеньке, покрытой тонким ледком, обиженно хрустнувшим под подошвой, и не успел моргнуть глазом, как они с Лэндоном очутились в чуточку душном, но уютном полумраке, согретом неживым светом ламп и одурительно пахнущем ветхим пергаментом, плавленым сургучом, джутовой бечевкой, штемпельной краской, машинным маслом и еще почему-то — взмыленными лошадьми.       В панике озираясь по сторонам и в первую секунду оглохнув от гомона многочисленных клиентов, Уайт, взбудораженный посещением почты куда сильнее, чем даже единственным за его жизнь посещением банка, успел рассеянным зрением выхватить из разбавленного полумрака длинные стойки, тянущиеся вдоль стен, громоздкие кадки с тропическими растениями, привезенными из Индии и неуклонно чахнущими в нездоровом лондонском климате, мусорные корзины, почти доверху набитые скомканными листками, пустыми коробками или оберточной бумагой, и многочисленные столы со скамьями, ровными рядами расставленные на всем свободном пространстве.       В дальнем углу стрекотал неусыпный «Ундервуд», клавиши щелкали, подчиняясь воле летучих пальцев машинистки, облаченной в непритязательное зимнее платье из касторовой ткани и плотную овечью шаль, спасающую от беспрестанных сквозняков, а рядом с ней на колченогой тумбе возвышался алфавитный телеграфный аппарат, который Уайт поначалу принял то ли за барабан, то ли за игровую рулетку, похищенную из казино и зачем-то выставленную здесь в качестве аутентичного экспоната, а то ли вовсе за прибор для измерения воздушного давления. Этот причудливый агрегат отчасти походил на каждый из перечисленных предметов, обладая и плоским литерным циферблатом, и запрятанным под стекло кругом с делениями и чуткими стрелками, и боковой ручкой; на ручке шутливое воображение услужливо рисовало один ее полный оборот, звон отправленных букв и сорванный джек-пот сыплющихся телеграмм.       Выцепляя все это урывками, Кей не заметил, как вместе с Лэндоном свернул в проход между скамьями, пересек почтовый зал и оказался подле стойки, в хвосте небольшой очереди.       — Лэн, но что же мы будем себе отправлять? — взволнованно спросил он, неуверенно переминаясь с ноги на ногу и покусывая губы.       — Открытку? — предположил господин Валентайн. — Рождественскую открытку с пожеланиями — почему бы и нет, Пьеро? В конце концов, нам ведь, как ты знаешь и сам, не от кого ждать поздравлений. Не могу сказать, что сильно страдаю в отсутствии поздравительных посланий — в действительности, я это делаю забавы ради. Ты хотел увидеть почту изнутри, мальчик-ключик, и я рассудил, что человек, ни разу в жизни не получавший писем, должен получить хотя бы одно, и Рождество — самое подходящее для этого время.       — Но это же бессмысленно… — промямлил Уайт, все еще отказываясь участвовать в затее. — Зачем делать что-то настолько бессмысленное?       — Затем, что в результате ты получишь конверт, запаянный сургучом, обклеенный марками и пахнущий типографской краской, — резонно заметил Лэндон. — Разве это того не стоит? Я частенько отправлял куда-нибудь поздравительные открытки на Рождество, прекрасно зная, что ответа не получу, но особо и не нуждаясь в ответе. Шалость наша обойдется нам совсем недорого, около пяти пенсов вместе со всеми издержками, а почтовым служащим наплевать, есть в твоих действиях здравое зерно или ты просто маешься скукой.       Поразмыслив немного и внутренне согласившись с мужчиной, Кей заметно успокоился и стал разглядывать праздничные открытки, разложенные на витрине под толстым стеклом. Были здесь карточки со святым Николаем, с его темным заместителем, Крампусом, с изображением елей, украшенных игрушками, пряниками и свечами, с ангелами, яслями и волхвами, с народившейся звездой… Очередь продвигалась, и юноша неспешно перемещался вместе с ней, выбирая открытку из огромного множества, но глаза разбегались, и он никак не мог определиться.       Наверное, он так ни на что бы и не решился, если бы вдруг в самом углу не заметил старую, порядком выцветшую, погнутую и потрепанную, совершенно не рождественскую открытку в цветах сепии с крылатым кораблем.       Его ударило под дых болезненным, резким, острым. Вспомнилось, как рисовал их когда-то в Хальштатте, устроившись у камина на теплом овчинном ковре; это был последний раз, когда он что-либо рисовал, когда пальцы его касались карандаша, а душа — бумаги. С тех пор много воды утекло, и от них с Лэндоном не осталось почти ничего, кроме слабого огонька пламени, отчаянно цепляющегося за жизнь, но как огонь неизбежно гаснет, сколько бы ему ни гореть, так и их отчаянные мытарства не могли длиться вечно, и глупо было надеяться на благополучный исход.       — Лэн, я хочу корабль, — попросил Кей, подергав мужчину за рукав. Тот обернулся, досадливо крякнул, без лишних слов напоминая, что они вроде как с Рождеством должны самих себя поздравлять, но, конечно же, поддался, не особенно противясь, и купил.       Когда с формальностями было покончено, а запечатанный конверт отправился в одну из многочисленных ячеек высокого шкафа, тянущегося за спинами почтовых служащих от потолка до пола и от одной стены до другой, Лэндон с Кеем вышли на улицу, успев как раз вовремя, чтобы увидеть, как почтальон, доставивший свой груз и взамен него принявший груз обратный, разматывает длинный шланг, похожий на пожарный рукав, вытягивая его из-под ракушчатого кузова крылосферы, и присоединяет к одинокой красной колонке, проворно отворачивая визгливый вентиль.       Рукав надулся, моментально наполняясь, крылосфера качнулась, оторвалась от земли; из подсобки вышел разнорабочий, чтобы помочь посыльному с заправкой, и как только тот запрыгнул обратно в кабину, хлопнув за собой дребезжащей дверцей — завернул кран компрессора, перекрывая ток сжиженного воздуха, отцепил шланг и затолкнул его под плоёную крышу.       Носатая ракушка оторвалась от мостовой и начала плавно подниматься вверх, а пока поднималась, сопровождаемая неотрывными взглядами двух лондонских гостей, откуда-то слева, переваливаясь через макушки высоченных зданий, показалась непонятная махина, ползущая основательно и неторопливо: закрыла небо, окончательно заслонила спрятанное за облаками солнце, и на улицы, без того тесные, задавленные в самих себе и в окрестном камне, обрушилась та особая тень, какая появляется ненадолго только во время солнечных затмений.       Кей вздрогнул, обернулся и впервые в жизни увидел дирижабль таких немыслимых размеров.       Он был громаден, в два раза больше всех известных пассажирских или даже грузовых суден, массивен, с раздутыми боками — должно быть, по форме совсем как та самая африканская дыня «тсамма», о которой рассказывала им Саманта на пути к мысу Семи Сестер, — и весь в жутковатых наростах, словно гриб-трутовик. Наросты слоились полукружными пластинами, и, приглядевшись повнимательнее, Уайт смог разобрать тонкие иглы, выступающие из них, а разобрав — вдруг понял, что то были пушки.       Гигантский, утыканный орудийными стволами со всех сторон, будто еж, он важно плыл над Лондоном, пересекая его улицы воздушным путем. Его тень застилала дневной свет, отражаясь в лужах подтаявшего снега хмурой сталью, и все прохожие замерли, наблюдая за движением цеппелина. У одних он вызывал восторг, других повергал в ледяной ужас, и Кей, объятый противоречивыми чувствами, потрясенный размерами и мощью военной машины и напуганный самим фактом существования подобной штуковины, на время утратил дар речи, беззвучно шевеля губами и мысленно прочитывая буквы, нашитые на боковину клепаной листовой сталью: «Аваддон».       Аваддон, ангел бездны, царь саранчи; имя, означающее «уничтожение» — он хорошо помнил его значение из книги Откровения, и название боевого дирижабля порождало в нем трепет. Переступив с ноги на ногу и невольно покачнувшись, Уайт ухватился за рукав Лэндона, и только ощущение теплой ткани под пальцами помогло ему возвратиться к реальности.       — Что это такое? — спросил он, провожая крестообразный хвост исполина, безразлично уплывающего куда-то в южном направлении. — И куда оно?.. Оно жуткое, — добавил, поежившись от внутреннего озноба.       — Это военное судно, — пояснил господин Валентайн, озвучивая очевидное. — Впечатляет, не правда ли? От одного только вида хочется бежать без оглядки, как можно скорее и как можно дальше. Ты, должно быть, удивлялся иногда, почему же я не жил в Лондоне, а мотался по всяким маленьким странам навроде Чехии… вот поэтому, Ключик, в том числе: здесь есть то, чего ты не увидишь больше нигде, но с большой долей вероятности видеть и не захочешь. Отвечая на второй твой вопрос: вероятно, «Аваддон» направляется на побережье Англии, чтобы осесть там и ненавязчиво запугивать всех вокруг своим присутствием, но наверняка мне это неизвестно. Впрочем, не переживай на этот счет: военных действий сейчас нигде не ведется.       Уайт кивнул, хотя ответ сударя Шляпника, прозвучавший без особой уверенности, его не сильно успокоил, и после встречи с летучим колоссом юноша притих, сделался задумчивым и молчаливым.       Они долго брели вдоль улицы, забирая вверх от Темзы и восточнее, двигаясь без определенной цели, куда глаза глядят; Лэндон хмуро курил, лениво подыскивая кафе, чтобы им заскочить для позднего завтрака, плавно перетекающего в обед, а Кей шел рядом с ним нога в ногу, стараясь не отставать. Лондонский Сити был хоть и древним, но бойким, живым, и старые здания перемежались новыми постройками — простыми, незамысловатыми, функциональными и оттого совсем не радующими взгляд.       Седая британская готика с ее реснитчатыми вимпергами, защищающими от ветра и увенчанными декоративными крестоцветами, с копьевидными башнями-пинаклями, с каменными краббами, торчащими, как молодые побеги, со ступенчатым щипцом и опорными аркбутанами теснилась здесь, уступая место лаконичному молодняку, нарастающему со скоростью грибов после дождя. Глаза сперва отдыхали на песчаном камне и облицовке цвета амбры, а потом вновь натыкались на невзрачные фасады современных коробок, отведенных под всевозможные конторы, где толкался с утра до вечера деловой люд.       — Что же ты приуныл, Ключик? — не выдержав печальной угрюмости, исходящей от мальчишки, в конце концов спросил Валентайн. — Можно подумать, этот «Аваддон» напугал тебя до трясущихся поджилок, тогда как его угроза для нас на данный момент поистине смехотворна! У нас хватает, о чем беспокоиться, и без этого нафуфыренного пузыря, вооруженного до зубов.       Слова его подействовали на Уайта благотворно — он встрепенулся, будто вынырнул из омута, и поднял на мужчину прояснившийся взгляд.       — А ведь верно, — согласился, робко улыбаясь. — Что же я за дурак такой… Ты прости меня, Лэн, я и не заметил, как это произошло!       — Главное, что ты очухался, — заключил сударь Шляпник, отмахнувшись от его извинений. — Давай-ка найдем с тобой хорошее заведение, чтобы перекусить, а то у меня давно уже живот сводит от голода. Беда в том, что тут днем с огнем не сыщешь душевных местечек, располагающих к неспешной трапезе — все больше те, что предлагают поскорее набить желудок да уйти. Оно, впрочем, и неудивительно, учитывая, сколько вокруг учреждений, компаний и ведомств… Но мы все же попытаемся, — с этими словами он ухватил юношу под локоть и потащил куда-то в подворотню, следуя за аппетитными запахами, доносящимися оттуда и неприкаянно витающими в воздухе. Ошибиться, нарвавшись на старательную домохозяйку, кашеварящую у открытого окна, в здешних местах было практически невозможно, и аромат, с каждым шагом усиливающийся, привел их к маленькой подвальной дверце, притаившейся под потрепанным козырьком.       Вниз уходили кривые, сырые и обшарпанные ступени, а выше козырька помещалась деревянная табличка с искусно вырезанной каким-то неизвестным умельцем надписью, гласящей, что место это называется «Портулан». Уайт едва успел прочесть, едва успел увидеть листок с основным меню, приколоченный на состаренном чаем свитке к стене у двери, как сударь Шляпник, не мешкая, затащил его под своды ресторанчика в средоточие полумрака, сдержанного полуденного шума и очажного дыма, тонким туманцем парящего под потолком.       Внутри оказалось неожиданно уютно и как-то чересчур уж по-морскому для центра английской столицы, достаточно удаленной от побережья: по всему периметру помещения, целиком и полностью оправдывая название, висели потрепанные древние карты, выполненные на овечьем пергаменте, и некоторые из них были даже вполне пригодными для навигации, с сетками румбов и масштабными линейками. Западное Средиземноморье, Святая Земля, Азорские острова, Мадейра и Тунис — Кей, с интересом озирающийся вокруг, сумел выхватить взглядом витиеватые надписи, схематичные очертания континентов и островов, покуда мало интересующийся декором и антуражем Лэндон, усевшись вместе с ним за один из пустующих столиков, сосредоточенно пролистывал меню.       — Как ты думаешь, они настоящие? — наконец, возмущенный его безразличием, спросил Уайт, глазея по сторонам. И пояснил: — Эти портуланы.       — Полагаю, да, — кивнул господин Валентайн, отрываясь от своего чтива и одаряя мальчика-ключика долгим взглядом. — Учитывая близость штаб-квартиры Ост-Индской компании — отчего бы им не быть таковыми? Она расположена неподалеку, на Лиденхолл-стрит. — И прибавил, сощурив глаза: — Я смотрю, ты совсем не проголодался, Пьеро.       — Проголодался, — возразил Уайт, не сводя глаз с потрепанной магрибинской карты, испещренной арабской вязью. Опровергая сказанное, тут же поинтересовался: — Ты покажешь мне ее, эту штаб-квартиру?       — Отчего бы и нет, — пожал плечами Лэндон, не видя причин отказывать. — Покажу с величайшим удовольствием, если только ты прекратишь маяться дурью и выберешь уже, наконец, себе блюдо.       Ост-Индская компания являлась, по сути, империей, и не только торговой. Аппетиты этого монстра, начинаясь от тривиального купечества, за время существования возросли настолько, что компания беззастенчиво вмешивалась и в геополитику, если подобное вмешательство сулило ей денежную прибыль, развязывая опиумные войны с Китаем и фактически оккупируя территории тех государств, где основывало свои фактории. Правительство подобное разбойничье поведение не только не пресекало, но всячески поддерживало, надежно защищая торговые караваны дирижаблей и морских судов, везущих в Европу восточные диковинки: небесную ляпис-лазурь из Бирмы, шелка из Поднебесной, кошенильного червеца, служащего для окраски тканей в алый цвет, из Ирана, и оттуда же — баснословно дорогой шафран; индийские агаты, бенгальскую камфару, марену из Средней Азии и лекарственную сарсапарель из далекой Мексики.       Получив положительный ответ и на нем успокоившись, Кей прилежно сунулся в меню, пробегая глазами тисненые столбики, а в животе, еще не успевшем приучиться обратно к нормальному, полноценному питанию, тут же болезненно булькнуло, резануло, с запозданием сообщая о зверском голоде. Потихоньку вспоминая их прежнюю сытую жизнь, он долистал звонко шуршащую книжечку до мясной страницы и остановился на бараньем рубце, фаршированном луком, толокном, салом и приправами, а к нему попросил еще парочку «минс пай» с пряной начинкой из жира, сухофруктов, орехов, рома и специй.       — У тебя сегодня, как я погляжу, очень традиционные рождественские блюда в рационе, — съязвил Лэндон, все еще находящийся в раздрае с самим собой из-за испорченного праздника, омраченного предстоящим вечерним визитом О’Ши, и всё, что так или иначе напоминало ему об этом, принимающий с болезненной ревностью. — Ну, а я предпочту британскому обеду «индийский завтрак» и возьму кеджери.       Не то чтобы он очень хотел этого странного кушанья, заметил Кей, когда официант через некоторое время принес заказанные ими блюда: на тарелке сударя Шляпника оказалась странная мешанина из рыбы, риса, петрушки, рубленых яиц и изюма. Сверху она была щедро полита сливками и посыпана карри, но привлекательной не выглядела все равно; чтобы как-то компенсировать собственную безмозглую выходку, Лэндон попросил принести ему самый дорогой сорт темного эля, и только после этого малость повеселел.       — Я давно хотел спросить, Ключик — хотя вопрос мой наверняка покажется тебе странным, но все-таки… — говорил он, неспешно ковыряя вилкой свою удивительную и практически несъедобную смесь. — Какую часть тела во мне ты больше всего любишь?       Спросив так, он оторвался от своего не слишком увлекательного занятия, подхватил тяжелую испаринную кружку и вперил в Кея пристальный взгляд.       — Как это — «какую»? — даже не задумываясь, отозвался на это Кей. — Ясное дело, что руки.       — Руки, значит! — задумчиво подхватил господин Валентайн. — А голову? — с показной обидой уточнил он.       — Руки, — упрямо повторил Уайт, припоминая, что голова эта частенько любила нести всякую несусветную дурь и зачем-то портить жалкие остатки праздника, которого у них и так-то нет.       — Ну, хорошо, — согласился Лэндон, замолчал и отхлебнул пшеничного пойла, прекрасно зная, что рано или поздно от нерасторопного мальчишки последует встречный вопрос, и не ошибся.       — А что же тогда ты любишь во мне? — осторожно поинтересовался Кей, замирая с надломленным «минс паем» в руке и в свою очередь уставившись на мужчину с выжидающим прищуром.       — Шею, — моментально, тоже не раздумывая, сообщил ему господин Валентайн.       — Ше-ею?! — взвился Уайт, не на шутку оскорбившись. — Из всего, что во мне есть… шею? Ну и сволочь же ты, Лэн. Мог бы к шее голову тогда уж прилепить до кучи.       — Я всё в тебе люблю, — нисколько ни смутившись, спокойно ответствовал сударь Шляпник. — Но твоя шея — это что-то особенное. На втором месте, кстати, ноги.       — А на каком же тогда голова?! — возмутился Кей.       — Прости, но твоя чудесная глупенькая головушка, увы, в тройку лидеров не входит, — мстительно развел руками господин Валентайн — он тоже запомнил про руки, к которым ничего в комплекте не прилагалось, хотя, казалось бы, глупо было теперь обижаться, когда сам же и затеял этот разговор.       — Не хочу даже знать, что на третьем месте, — ворчливо отозвался юноша.       — Угадал, — хмыкнул Лэндон, подтверждая наихудшие его предположения.       — Сволочь, — уже с твердой уверенностью повторил Уайт. — Не понимаю, зачем нам тогда обоим головы.       — Очевидно, вот для этой пустопорожней, но весьма увлекательной болтовни? — предположил Лэндон, смеясь и отставляя бокал; в это время дверь «Портулана» отворилась, хлопнула пригоршней снежной пыли, дохнула сквозняком, принеся игольчатого морозного воздуха, и в ресторан вошли двое.       Первый был пожилым эсквайром, мелкопоместным джентри — еще не пэр, но уже и не йомен, — в меховом плаще, шелковой белой рубашке с длинными кружевными рукавами, нарядном выходном камзоле, не сходящемся на округлом животе и оттого расстегнутом, брюках с манжетами и кожаных сапогах, начищенных так, что скрипели при каждом шаге. Черты его лица были крупными, а кожа — розоватой, чувствительной к холоду и ветру. Волосы были отращены чуть длиннее плеч, подвязаны атласной черной лентой и собраны в низкий хвост, посеребренный сединой.       Второй джентльмен разительно отличался от своего знатного спутника, будучи молодым, энергичным, худощавым, одетым в простое пальто и строгий костюм и по роду занятий более всего походящим на конторского служащего; если джентри производил впечатление человека болтливого и невоздержанного во многих предметах, то этот казался вдумчивым и осторожным.       Они вошли и, выбрав свободное место поближе к очагу, устроились через столик от Лэндона с Кеем. Такое соседство никаких неудобств не вызвало ни у одной, ни у другой стороны — эсквайр с клерком, увлеченные беседой, ни на кого вокруг внимания не обращали; только изредка от их стола долетали разрозненные фразы и обрывки слов, пробивающиеся сквозь треск поленьев в камине и щебет неумеренно говорливой официантки.       Ресторанный шум приходил каскадами, накатывая поток за потоком. Сперва официантка, разошедшись, принималась увлеченно трепаться с кем-нибудь из посетителей, и голос ее всё крепчал, пока не восходил крещендо, потом из кухни доносился профилактический злобный крик: «Клодетт, дрянь, а ну живо пошла сюда!», болтушка мигом затыкалась и бежала назад, выпучив глаза, поджав губы и с ужасом подхватывая юбки. После этого заступал шум подсобный, бранчливый: было слышно на весь обеденный зал, как девицу отчитывает истеричная кухарка, явно заработавшая на такой подопечной неврастению; и вот когда кухарка замолкала, а Клодетт не успевала оправиться и заново распоясаться, выпадала небольшая передышка, во время которой можно было невольно расслышать разговор двоих джентльменов.       Поскольку всё это клубилось, вертелось, сталкивалось, искрило и снова текло ровным потоком, огибая, словно речная вода — осерёдок, но напрямую никак не затрагивая, обедать под слаженный хор официантки и стряпухи, поочередно исполняющих свои партии, было даже увлекательно, и Лэндон с Кеем никуда не торопились, то тайком поглядывая за Клодетт, то прислушиваясь к грохоту из кухни, где иногда с неукротимой злостью билась посуда. Клодетт, слишком воодушевленная подступающим Рождеством, никак не унималась и не хотела умолкать; щеки ее, раскрасневшиеся то ли от очажного жара, то ли от беготни, то ли от возбуждения, а то ли просто от выпитого тайком хмеля, горели на белом личике снегириными пятнами. Она хохотала, запрокидывая голову, длинные каштановые кудри струились мягкими волнами до поясницы, и сквозь ее заливистый хохот, сквозь злобное шипение завистливой и ревностной кухарки, сквозь треск шкварчащего где-то в отдалении на сковородке сала, сквозь весь этот оживленный предпраздничный шум несколько слов умудрились пробиться, ударить в голову не хуже разящей стрелы и засесть в ней, уцепившись зубцами:       — …в Букингемском дворце …господин Браун тоже будет там?       Лэндона кольнуло, расслабленная спина неуловимо напряглась, плечи угловато и несимметрично приподнялись, каменея неестественной, ломаной линией. Ему сделалось дурно и страшно: вдруг выяснилось, что любому упоминанию Браунов, даже если это оказывались совершенно не те Брауны, было теперь под силу вызвать в нем необъяснимый и бесконтрольный ужас. Он потерянно обернулся в сторону говорящих, уцепившись взглядом за вопрошающего клерка, а Клодетт — будь она неладна — всё смеялась как заведенная, заглушая собой окрестные звуки.       — Не в этот раз, Дженкинс, старина Уалтар будет слишком занят, — с одышкой отозвался эсквайр, обмахиваясь газеткой и уже жалея, что разместился так близко к жаровне. — Так что твой пройдоха Аддерли может не стараться почем зря его там изловить. Ваша Почтенная компания напрасно пытается навязать мистеру Брауну сотрудничество, он для этого слишком важная шишка.       …Клодетт продолжала веселиться, не замечая, что за ее спиной сухопарая и низкорослая кухарка уже выскочила из кухни, разъяренным драконом несясь по обеденному залу с отчетливым намерением немедленно оттаскать нерадивую работницу за волосы.       — …Но вы же обещали мне посодействовать…       …Возмездие настигло официантку, и визги, мольбы, праведное негодование, слезы — всё перемешалось воедино, разразившись шумным взрывом.       — …Я и не отказывал вам, Дженкинс, но слушайте же, что я вам говорю: господина Брауна не будет в Букингемском дворце на рождественском приеме…       …Мимо прошествовала в обратную сторону кухарка, волоча за собой захлебывающуюся рыданиями девицу, согнувшуюся в три погибели; звякнул упавший поднос, кто-то снова вошел в «Портулан», громко бухнув дверью, другой кто-то попросил принести ему давно заказанный пудинг. Звякнули ложки, а когда снова установилась относительная тишина, разговор за соседним столиком уже перескочил на взлетевшую цену за унцию перца.       Валентайн перевел похолодевший и обесцветившийся взгляд на Уайта и осознал, что тот давно уже смотрит на него в упор с испуганным ожиданием, тоже сообразив, о ком велась речь в этой приватной и совершенно не касающейся их беседе.       — Идем отсюда, — сказал тогда он, быстро и решительно поднимаясь из-за стола. Постарался не оборачиваться к эсквайру и клерку лицом, чтобы каким-то чудом не узнали — хотя подобное опасение было скорее параноидального свойства, нежели продиктовано реальной угрозой, — швырнул на стол несколько фунтовых бумажек и, подхватив недоеденный Кеем «минс пай», вытолкал юношу на уличный холод.       Вырвавшись из прогретого, почти парного ресторана в декабрьскую стылость, Лэндон помотал кружащейся головой, протащил Уайта вдоль по тротуару пару домов и остановился, взволнованно дыша.       — Они ведь говорили о твоем дяде? — осторожно спросил Кей, под конец сходя на неуверенный шепот.       — Да, — обрывисто отозвался Валентайн. И, чтобы сгладить резкость в собственном голосе, прозвучавшем чуждо и холодно, прибавил: — Да, вероятно, о нем. Я сомневаюсь, что в Лондоне имеется какой-то другой влиятельный Уалтар Браун. Нам лучше не шататься здесь понапрасну, это я уже понял… Вряд ли глава семейства захаживает в неприглядные местечки Саутуарка, где мы с тобой поселились, но уж в Сити бывает наверняка, и я бы очень не хотел попасться однажды ему на глаза, даже будучи уверенным, что он едва ли помнит, как я выглядел и без бороды… Пойдем-ка, Ключик, я покажу тебе обещанную Ост-Индскую компанию — судя по тому, что мы успели услышать, мой дядя тамошних воротил не сильно жалует, — да двинем обратно: к черту ее, эту прогулку. Возьмем с тобой жареных свиных ребрышек, бутылку вина, и посидим тихонько дома до прихода О’Ши.       Говоря так, он медленно повел мальчика-ключика за собой, понемногу расслабляясь, успокаиваясь и понимая, что никто их не выискивает по Лондону со рвением и собаками, никто вообще не вспоминает об их существовании до тех пор, покуда они сами не дают о себе знать очередным необдуманным и рисковым поступком.       Пройдя вверх по кривой улочке и обогнув шумный Леденгольский рынок, по случаю близящегося праздника превращенный в место паломничества, они практически уперлись в Ист-Индия Хаус, по лондонским меркам — обычное и мало чем примечательное серое здание с римским фронтоном, высокими окнами и арочной галереей.       — Вот она, ее штаб-квартира, — объявил Лэндон, вместе с юношей останавливаясь на противоположной стороне дороги, задирая голову, поглубже натягивая от ветра свой цилиндр-клак и после постного кеджери с аппетитом доедая прихваченный пирожок. — Весьма скромная по размерам, как видишь: штат они стараются излишне не раздувать, отдавая предпочтение фанатикам, готовым работать у них за пожизненную пенсию и звание старейшины. Яркий пример подобного рвения ты только что мог лицезреть и сам в «Портулане», — прибавил он, и Уайт кивнул. — Такой человек из кожи вон вылезет, отстаивая интересы компании, как свои собственные — и стоит он тоже десяти обычных клерков, уж поверь. Будь я чуточку безумнее — даже призадумался бы о том, чтобы предоставить им некоторые сведения, пригодные для шантажа и последующих манипуляций господином Брауном, в обмен на убежище для нас где-нибудь в отдаленной колонии, но боюсь, что дело это слишком ненадежное, да и Брауны тогда жизнь положат на то, чтобы отомстить, а способы всегда найдутся… Давай-ка пройдем ее до конца — там, кажется, виднеется остановка, — и дождемся ближайшего омнибуса, идущего на нашу сторону Темзы.       Этот мрачный, ирреальный и со всех сторон странный канунный день, окрашенный в одинаково мышастые и блеклые цвета супящимся небом, смоговым снежком, подножной грязью, угрюмой речной водой и дымом, струящимся от вездесущих труб, как статичных, домовых, так и подвижных, принадлежащих повозкам, не только Лэндону решил преподнести малоприятную встречу с прошлым. К зданию Ост-Индской компании постоянно подкатывались паромобили, кэбы и частные экипажи, паровые и конные, люди входили под античные своды ее штаб-квартиры и выходили, толпились сами или просто куда-то пробивались через скопившуюся у парадных дверей толпу. Когда господин Валентайн и Кей поравнялись с запруженной посетителями колоннадой, в какой-то миг юноше показалось, что он слышит знакомый кашель — не просто знакомый, а остро кольнувший под ребра отголосками детства, которое пусть и окрасилось со временем осенними красками, пусть и ныло иногда болезненной ностальгией, но вспоминать его лишний раз не хотелось все равно. Уайт вытянул шею, приоткрыл удивленно рот, растерянно обернулся на звук и обмер, увидев тех, кого увидеть здесь, в гуще Лондона, никак не ожидал, хотя в действительности не было ничего удивительного, что не только один он в конце концов оказался там, куда вели все дороги тысячелетия.       Мимо них, в обратную сторону от транспортной остановки, шли Штайнер с Гантнером, и Кей моментально их узнал, несмотря на минувшие годы, несмотря на время, безжалостно рихтующее мягкие и округлые подростковые черты, а узнав — почему-то страшно перепугался, похолодел и в ужасе вцепился в Лэндона, вальяжно обвивающего его рукой.       Марти Гантнер был в потертом пальто, сюртуке, брюках из дешевой коричневой ткани и крупных поношенных ботинках, по виду отнюдь не зимних; он вымахал, стал настоящей каланчой, на порядок выше своего товарища. Голова его не была ничем покрыта и вихрилась от ветра, а скулы, очерченные болезнью, отливали розмариновым цинком. Пальцы, тонкие, почти музыкальные, прижимали к губам платок, перемазанный бурыми пятнами застывшей крови, и Кей мимолетом удивился вовсе не его полупрозрачному облику, а скорее тому, что человек этот все еще жив, несмотря на тяжелый недуг.       Что же до Штайнера, то он практически не изменился: всё те же ублюдочные голубые глаза, всё то же высокомерное выражение на лице, всё тот же любимчик жизни — а теперь наверняка еще и женщин. Одет он был как помощник судебного пристава и вышагивал, сунув руки в карманы, глазея по сторонам и рассеянно слушая то, что говорил ему Гантнер сквозь окровавленный платок.       Должно быть, взгляды имеют силу ничуть не меньшую, чем прикосновение, а иначе как еще объяснить, что взгляд можно почувствовать, ощутить кожей, ощутить чем-то, что незримо и сокрыто глубоко под плотью и костьми? Взгляд Кея, в первую секунду преисполненный детского ужаса, полоснул Гантнера не хуже пощечины от перчатки, заставив вскинуть голову, нахмуриться и с непониманием заозираться по сторонам.       На мгновение взоры их встретились, пересеклись, и Кея как обухом ударило: узнавание оказалось обоюдным. Марти проводил его с некоторым потрясением в глубине темных зрачков — неверяще, изумленно, ошарашенно, — и тогда Уайту стало ясно, что тот подспудно угадал, какого рода отношения связывают их приютского товарища с покровительствующим взрослым мужчиной. Но вот же странное дело: от этого озарения не пришло ни стыда, ни желания куда-либо деться, испариться, исчезнуть. Рука, обнимающая за плечи, инстинктивно сжала чуточку крепче, и Кей, к этому дню давно уже принявший абсолютно все, что творилось между ним и Лэндоном, даже успел улыбнуться Гантнеру уголками губ, сознавая себя больше не от того страшного мира, не принадлежащим тому миру, вне мира и вне его законов, парией, но из числа персидских бача или японских кагэма, которых положено презирать, а получается — волей-неволей — только обожать, неизбежно попадая под фатальное обаяние первой весенней вишни. Потом Гантнера со Штайнером оттеснила толпа, и Кей совсем потерял их из виду, но это было и к лучшему — ему совершенно не хотелось с ними заговаривать, даже с Марти, что уж говорить об изувере-Бартли.       Лэндон так ничего и не заметил — слишком уж быстро пронеслась эта короткая встреча, — и Уайт, подергав его за рукав и дождавшись, когда мужчина склонится к нему, сказал на ухо взволнованным голосом:       — Лэн… Ты не поверишь, но я только что видел в толпе Гантнера и… и Штайнера. Ты, должно быть, даже не помнишь, кто это такие…       — Отчего же не помню? — вопреки его ожиданиям, внезапно отозвался Валентайн. — Очень даже помню, Ключик. Этот твой Штайнер — личность вообще незабываемая, и ты порядком мне рассказывал о своих приютских годах. Так, говоришь, они тоже здесь? Ты не обознался?       Уайт помотал головой.       — Нет, Лэн, я бы ни с кем их не спутал, — тихо сказал он. — Все равно что брата или сестру повстречать после долгой разлуки, наверное, только не особенно при этом радуешься… По правде, я предпочел бы никогда больше в жизни этих людей не видеть, и даже не потому, что они мне неприятны — неприятен только Штайнер, Гантнер всегда был нормальным человеком, — а потому, что они слишком тесно связаны с моим прошлым. Мне совсем не приносят радости мои детские воспоминания.       — Еще бы, — понимающе хмыкнул Лэндон, бросив назад нечитаемый, но полный затаенного любопытства взгляд — ему, как ни крути, хотелось бы воочию поглядеть на тех, о ком был изрядно наслышан, да возможность оказалась уже упущена. — Что-то мне не нравится все это, Ключик. Слишком уж здесь кучно и людно. Если так и дальше пойдет, боюсь, что каждый из нас будет ежедневно еще до завтрака получать свою порцию малоприятных встреч…       — Я думал, что Гантнера уже нет в живых, но он жив, хоть и выглядит очень плохо, — крайне смятенный Уайт этот взгляд заметил и попытался в меру возможностей любопытство мужчины утолить. — А Штайнер… этот, кажется, стал кем-то вроде констебля… или жандарма… в общем, он был в форме, почти как полицейский.       — И меня это ничуть не удивляет, — резюмировал господин Валентайн. — Где бы еще он смог продолжить заниматься любимым делом — издеваться над теми, кто слабее и беспомощнее его? А они тебя узнали, кстати? — вдруг додумался уточнить он.       — Узнали, — кивнул Кей, подтверждая его опасения.       — Тогда лучше нам будет поскорее забраться в ближайший омнибус и уехать отсюда, — объявил вдруг Валентайн, заторопившись и ускоряя их общий шаг. — А то не хватало еще, чтобы твои давние приютские друзья вздумали развернуться, догнать нас и поболтать «за жизнь». Штайнер-то этот, если состоит где на службе, то является для нас не самой желанной персоной, и ты должен сам прекрасно понимать, почему.       Уайт понял. Замолк, будто язык проглотил, побелел и уже по собственной воле прибавил ходу, вместе со своим спутником влетая на пятачок омнибусной остановки. Им повезло: как раз в это время к ней подкатил какой-то красный вагончик, и они, даже не удосужившись прочитать, куда тот направляется, заскочили в распахнувшиеся двери, быстро забираясь внутрь и встревоженно выглядывая за мутные стекла, покрытые слоем копоти.       Перед Ист-Индия Хаус по-прежнему толкался народ, мелькали капоры, цилиндры, котелки, даже попалась единожды на глаза экзотическая восточная чалма, но тут дверца омнибуса захлопнулась, колеса медленно крутанулись, облако пара заволокло обзор, скрывая всё, что творилось за окнами, и они медленно двинулись прочь от тесного места и опасных встреч, постепенно набирая скорость.

⚙️⚙️⚙️

      Вагончик-то их, конечно, увез, да вот только совсем не туда, куда требовалось.       Вместо того, чтобы пересечь Темзу обратным маршрутом через один из многочисленных мостов и попасть в «родной» Саутуарк, они живо и бодро двигались строго в противоположном направлении и уже через полчаса зачем-то оказались в Кларкенуэлле: пока высматривали за окнами Штайнера с Гантнером, пока усаживались, болтали, переводили дух и оплачивали проезд да пока тряслись по брусчатке, пытаясь разобрать, в какую сторону едет их залетный омнибус, тот успел уползти довольно далеко и от Сити, и, уж тем более, от набережной.       Когда Лэндон с Кеем опомнились и выскочили из него на ближайшей остановке, было уже слишком поздно исправлять оплошность. Оставалось только смириться и еще немного продлить не слишком удачную прогулку, пройдясь по затрапезным кварталам со сквозными арками, мимо бистровых стен, выскобленных — за чугунными оградами особняков, и ободранных, оклеенных ошметками листовок — в узких ничейных переулках.       Все, что господину Валентайну было известно о Кларкенуэлле — это то, что местечко славилось своими часовыми мастерами и что большинство его жителей были выходцами с Апеннинского полуострова; как ирландцы, собираясь в дружные общины, именовали себя «Маленькой Ирландией», так и здешние обитатели нареклись «Маленькой Италией».       Кей и сам заметил обилие мастерских, предлагающих услуги по починке часовых механизмов или готовые часы, выставленные на продажу за невысокими витринами. Наручные, карманные с цепочкой, настольные, настенные и даже башенные напольные — товар здесь мог найтись на любой вкус и по любому достатку: баснословно дорогие часы, заключенные в золотой корпус или оправу из красного дерева, спокойно соседствовали с простенькими, без излишеств, пригодными лишь к тому, чтобы показывать точное время.       Ненастье усиливалось, ветер крепчал, откуда-то приплыли новые тучи, обложившие небосвод взбитой синеватой периной, и снег повалил крупными лебяжьими хлопьями, залепляя глаза, забираясь под воротник и застужая лицо.       Лэндон с Кеем долго шли вдоль домов, подсвеченных желтым нимбом ранних фонарей, повыше поднимая воротники от кусачих ветряных порывов, пока не наткнулись на маленькую лавочку, разместившуюся между магазинчиком-барахолкой, претендующим на звание антикварного салона, и адвокатской конторой. У адвоката было наглухо закрыто — очевидно, в предпраздничный день он предпочитал не обслуживать своих клиентов, — в глубине салончика еще что-то теплилось, но окна были темными, и только лавка приветливо горела газовым рожком и зазывала приглашающе приоткрытой дверцей. Вывеска над ней уверяла, что внутри находится лучший джин-палас в Финсбери, и весь облик заведения — орнамент из глазурованной керамической плитки на фасаде, переливчатые стекла, позолоченная входная табличка, — этому заявлению вполне соответствовал. Рассчитывая переждать снегопад и запасти впрок немного тепла, Валентайн потянул тяжеленную гремучую дверцу и затащил Уайта внутрь.       Сразу же ощутился разительный контраст: снаружи было безлюдно, все порядочные горожане попрятались от непогоды, закрывшись в своих домах и начиная рождественские приготовления, а здесь оказалось настолько разгульно и шумно, что звуки саданули по ушам, а приглушенное свечение все тех же газовых лантернов под потолком на мгновение ослепило после сумрачной улицы.       Джин-палас представлял собой питейное заведение навроде паба, только чуточку иного рода. Если в паб англичане приходили, чтобы уютно посидеть и потянуть время, то тут сидеть было решительно негде: ни единого стула в помещении не обнаружилось.       Зато обнаружились стойки из красного дерева, длинные, во всю стену, покрытые полиролью и обитые медными рейками, а поверх стоек — металлические бочонки, подернутые внушительной зеленой патиной, с тиснеными рамками, в каждой из которых было выгравировано название пойла и ниже приписка, где оно было произведено: «Бифитер» из Воксхолла, французский «Танкерей», местный «Бутс», замешанный на минеральной воде, кэмденский «Гилбис», «Старый Том» и «Молодой Том» — без указания на изготовителя, что означало более чем вероятный кустарный метод перегонки, — северо-западный «Гриноллс» из Уорингтона и элитный «Гордонс» из Саутуарка и Кларкенуэлла. За стойками сновали две девицы в бархатных платьях-кюлот с рукавами-буф и пышными штанинами, похожих на костюмы заезжих клоунов из цирка-шапито. Наряды эти служили сразу двум целям: привлекали внимание посетителей своим эпатажным видом и не стесняли движения подавальщиц, рискующих в любой момент неловко повернуться, зацепиться за что-нибудь подолом и устроить дорогостоящий погром.       Но даже не прилавок и не вызывающе наряженные девушки бросались первым делом в глаза, а посетители джин-паласа, представляющие из себя зрелище в самом плохом смысле потрясающее, шокирующее и печальное.       Лишь малая часть из них выглядела вполне прилично и ухоженно, да и эти здесь долго не задерживались: подходили к стойке, презрительно морща нос и приподнимая локти, чтобы не обтереться ненароком об какого-нибудь забулдыгу, сдержанным и высокомерным тоном просили бокал самого дорогого джина, выпивали и обычно тут же уходили, если только не заявлялись в компании и не решались повторить; тогда порой визит их затягивался, а брезгливость снижалась на несколько градусов в обратной пропорции к выпитому, и через некоторое время они уже приятельски болтали с теми, кого совсем недавно гнушались даже коснуться.       Впрочем, подобные перевоплощения случались редко, и обычно солидные джентльмены все-таки уходили, опрокинув рюмку и огрев кого-нибудь из местных попрошаек на прощанье тростью, а завсегдатаи оставались, как засев в джин-паласе с самого утра, так никуда из него до поздней ночи и не отлучаясь. Именно эта специфическая братия и повергла Кея в истый ужас.       То ли виной всему был близящейся праздник, расцененный обитателями Кларкенуэлла как очередной и довольно весомый повод принять на грудь спиртного, то ли — столичная перенаселенность и нищета, от неблагополучия подталкивающая обывателей к стакану, то ли они просто редко захаживали с Лэндоном в бары, а только похожего безобразия Уайт еще нигде не видывал.       Выпивохи толкались у стоек кучной оравой, сбиваясь в стайки по три-четыре человека, редко меньше, подпирали стены, вооружившись стаканом и нетрезво покачиваясь, сидели у дверей прямо на полу и курсировали через зал туда-сюда, от прилавка и обратно к своим стойбищам. Здесь были не только мужчины, но женщины и дети тоже, как подростки четырнадцати-восемнадцати лет, так и пятилетняя малышня, и десятилетние отроки, и даже — тут Кею поплохело, как только он увидел, а глаза у него расширились, собираясь выскочить из орбит, — ревущие груднички на руках у их пропитых матерей.       Груднички выглядели плохо, цвет кожи у них был нездорово серый, не слишком сильно отличающийся от переливчато-сливовой материнской синевы; они казались худыми, но при этом — какими-то неестественно большеголовыми, с заплывшими от беспрестанного плача веками и лихорадочной краснотой от надрывного крика. На их вопли не обращали внимания ни непутевые мамаши, ни прочие посетители, и они служили фоновым сопровождением творящейся вакханалии. Когда же одна из родительниц, рассчитывая, очевидно, подобным образом заткнуть свое неугомонное чадо, силком влила тому в рот остатки джина из собственной рюмки, а само чадо после такого кормления как-то пугающе быстро замолкло, не то уснув, не то впав в алкогольную кому, Уайт споткнулся на ходу, и только пятерня сударя Шляпника, вовремя его подхватившего, помогла вернуть вертикальное положение.       — Лэн… — пробормотал Уайт, выворачивая голову и не отводя взгляда от сумасшедшей мамаши. — Лэн, ты это видел?..       — Я и не такое в своей жизни видел, мой Ключик, — спокойно и с изрядным равнодушием отозвался господин Валентайн. — И если ты хочешь отправиться к ней с вразумляющей проповедью, заранее тебе отсоветую: дело это гиблое, бесплодное и в чем-то даже опасное. Скорее всего, ты будешь расценен этой дамой и ее компаньонами как враг общего благоденствия; поступят они с тобой, разумеется, как и подобает поступать с врагом… То есть не очень хорошо поступят. В лучшем случае — просто прогонят, а в худшем — еще и поколотят.       — Но ребенок… Она же его спаивает! Он… он выглядит так, будто умер… — прищурившись, потрясенно промямлил Кей, пугаясь и холодея от неподвижного вида младенца.       — Предлагаешь мне позвать сюда полисменов? — устало спросил Валентайн, опираясь локтями о лаковую поверхность стойки и потирая пальцами мокрый после талого снега лоб. Снял цилиндр, стряхнул с него ледяные капли и уставился в упор на мальчика-ключика из-под сосулек челки. — Ты уверен, что они не прихватят заодно и нас? К тому же, Кей, если ребенок умер, то ему уже никто не поможет, а если жив — не поможет тоже все равно. Сегодня, может, его мать и выдворят прочь из джин-паласа, но что помешает ей вернуться обратно завтра или даже этим же вечером? Ты не можешь помочь всем вокруг по нескольким причинам. Причина первая: ты не можешь помочь даже себе, причина вторая: твоих сил попросту не хватит, чтобы всех облагодетельствовать, и причина третья: им твоя помощь, вероятнее всего, и даром не нужна. Усвой это, пожалуйста, и прекрати беспокоиться понапрасну. Знаешь, сколько в Лондоне каждый день умирает младенцев? И не только младенцев, если ты вдруг приписываешь им особое право на существование, отличное от взрослых людей.       Уайт рядом с ним молчал, грустным взглядом буравя зеркальную стойку. Поджал губы, выдохнул, мотнув головой, и поднял на Лэндона глаза.       — Мы-то зачем сюда пришли? — спросил.       — Мы зашли погреться, — краем губ ответил ему тоже изрядно недовольный окрестной оргией мужчина. — Откуда же я знал, что тут такое делается…       В этот миг рядом с ними к стойке подлетела бойкая двенадцатилетняя девчушка, тощая и еще неоформившаяся, но уже с зачатками грудей, обрамленных чрезмерно взрослым и открытым декольте потрепанного платья. Приподнявшись на носочки, она замерла рядом с Кеем, не обращая на него ни малейшего внимания, и, дождавшись, когда дама по ту сторону разделительной полосы заметит ее присутствие, протянула ей пустую бутыль.       — Папе, — сказала она.       — А ты разве не заходила сегодня с полудня? — лениво, с сонной улыбкой уточнила барменша, даже не спрашивая, какой сорт джина налить — судя по приветственной фразе, девчушка была из числа постоянных клиентов. Заученным жестом приняв бутыль, она подставила ее под кран бочонка и отвернула вентиль, а Кей следил, как жутковато-прозрачная жидкость хлещет, заполняя изнутри зеленое бутылочное стекло.       — Заходила, мисс, — переминаясь с ноги на ногу и кутаясь в огромную шаль, наброшенную на плечи, кивком подтвердила юная покупательница. Убрала влажные русые волосы с чистого высокого лба, откинув назад, и пояснила: — У папы гости.       — Много гостей? — поинтересовалась джиновая дама. — Может, тебе сразу и вторую бутылку налить, чтобы по холоду не бегать?       — Давайте, мисс. Можно в долг? — согласилась девочка, пересчитывая разложенные на ладони шиллинги, и ей, конечно же, продали в долг. Довольная, она ускакала прочь из джин-паласа с двумя булькающими бутылями, зажатыми под каждой рукой, дверца хлопнула, принеся глоток освежающего воздуха, и уже через секунду зал погрузился обратно в алкогольный угар.       — Лэн, я не буду это пить, — категорически объявил Уайт, увидевший и услышавший достаточно, чтобы само явление джина успело намертво дискредитироваться в его глазах. Заметив брошенный искоса взгляд, твердо прибавил: — И ты не будешь тоже.       — Давай тогда не будем пить и вино, — испытывая легкую, но понемногу нарастающую злость, отозвался Валентайн. — И пиво тоже. И вообще пить не будем.       — Не будем, — приняв его слова излишне серьезно и не заметив в них ни малейшей издевки, согласно подхватил Кей, чем вызвал в своем спутнике закономерное возмущение.       — Да какого же черта?! — заскрипел зубами сударь Шляпник. — Из-за всех этих окружающих свиней мы теперь вдруг не пьем?! Ты как знаешь, а я не готов становиться заядлым трезвенником только потому, что ты увидел сборище пьяниц! Опять твое несносное ханжество… когда ты встречал их поодиночке, то не задумывался о последствиях неумеренности в выпивке, а как только узрел в количестве двадцати человек, так сразу и сменил мировоззрение!       У него все еще болел и гудел, несмотря на утреннюю кружку эля, затылок после вчерашней фляги с виски, и он надеялся — за неимением поблизости лечебных порошков — хотя бы так вытравить этот свинцовый туман из головы.       — В нем есть что-то жуткое, — ничуть не поддаваясь на его негодование, попытался растолковать свою позицию Уайт.       — Конечно! — огрызнулся Валентайн. — Потому что все эти замечательные господа, которых ты можешь вокруг себя лицезреть, хлещут изо дня в день с утра и до поздней ночи самую дешевую дрянь, какая только существует в продаже, разведенную скипидаром или купоросным маслом! — вынужденный отчитываться за собственные действия перед мальчиком-ключиком, он замолчал и уже спокойно, смиряясь с легким привкусом униженной и попранной гордости, попросил: — Давай я возьму одну рюмку, Кей. Всего одну, и это будет хороший напиток, не какая-нибудь грошовая отрава, обещаю.       — Одну рюмку! — отчеканил Кей, второй раз за последнее время ловя себя на мысли, что они и впрямь как-то излишне много начали пить.       — Какая ты ужасная жена, — посетовал сударь Шляпник, но нарушать обещание не стал: попросил у подоспевшей барменши в кюлоте порцию «Гордонса» старого урожая, остро пахнущего можжевельником, анисом и кориандром, а другую порцию, того же джина, только с горьковатым хининовым тоником, взял для враждебно настроенного Уайта. За окнами мело так, что не было видно ни домов на противоположной стороне улицы, ни дороги, ни зги; тротуары быстро покрывало свежим снегом, выпавшим аккурат под Рождество и превращающим перевернутый город в дивную игрушку из стеклянного шара. Ни один омнибус не проехал мимо джин-паласа за все это время, по-видимому, застряв колесами где-то в липкой слякотной луже, и выйти туда сейчас было никак нельзя, если они не хотели толкаться по бесприютным подворотням, пожирающим одиноких путников и ничейные огни. Признав за господином Валентайном некоторую правоту, а также памятуя, чем порой заканчивались неуместные проявления принципиальной трезвости в питейных заведениях, Кей смирился с коктейльной рюмкой, опасливо понюхал — разил джин с тоником, как аптекарская микстура, — и осторожно пригубил, попутно наблюдая за всем, что творилось вокруг.       Поблескивали над барной стойкой стеклянные шары, горела вдоль стен красными рождественскими звездами пуансеттия, тянулись гирлянды из остролиста; под омелой, «веткой поцелуев», подвешенной в углу, уже какой-то надравшийся джентльмен, сдвинув набекрень помятый цилиндр, пытался поймать хохочущую девицу, а дети, приведенные в обитель джина за компанию с родителями, носились взапуски, нередко весьма неудачно попадаясь кому-нибудь под шальные ноги и отделываясь разбитыми коленями или расквашенными носами. Такой сочельник приводил Уайта в самое тоскливое состояние из всех возможных, и он, махнув рукой на почившую праздничную атмосферу, просто нехотя цедил свой разведенный джин, притворяясь, что действительно заскочил сюда выпить, а вовсе не спастись от непогоды.       Как ни странно, джину, разбавленному шипучим полынным питьем, ситуацию удалось немного исправить: уже после третьего или четвертого глотка в груди потеплело, все беды и горести отступили на второй план и, если не вспоминать женщины с младенцем, куда-то успевшей испариться, мир вокруг перестал казаться юноше омерзительным. Пускай он, не понаслышке теперь знакомый с действием алкоголя, и понимал, что явление это временное, но за приподнятое настроение был ему благодарен.       Сударь Шляпник тоже повеселел, расстегнул свой макинтош, распутал на шее пестрый шарф и облокотился о стойку, развернувшись лицом к высоким окнам, чтобы следить за тем, что творится на охваченной вьюгой улице. Приятельски обнял Уайта — тут и не такое вытворяли, и никому до них не было ни малейшего дела, — притиснул себе под бок, стаскивая с его головы клетчатый картуз и целуя во взъерошенную макушку, а жители джин-паласа тем временем отыгрывали прямо перед ними свои водевили и драмы.       Ввалились студенты компанией из пяти человек, четверо еще трезвые, а пятый налакавшийся настолько, что приходилось тащить его под руки, притулились в углу возле «Молодого Тома», потребовали самый большой «кубок» — барменша без лишних понуканий подала им графин, с торжественным стуком водрузив на стойку, — и уже через пять минут оттуда грянуло бодрое «До дна!», а Уайт начал грешным делом подозревать, что они зачем-то, хоть из той же зависти, решили таким вот неэлегантным, но безнаказанным способом извести своего товарища. Какой-то мальчуган пронесся мимо, зацепился за носок лепреконского ботинка, растянулся, шлепнувшись со всего размаха — Кей тут же быстро отдернул ногу, уставился на бедолагу с сочувствием и попытался даже извиниться, но тот только поднялся, независимо отряхнулся, смерил нечаянного обидчика презрительным взглядом да сплюнул меж зубов, постаравшись угодить на массивную медную пряжку, и следующие пять минут юноша в бешенстве обтирал ботинок об пол, жалуясь господину Валентайну на сволочного недоростка.       Дверь громыхнула снова, оставив очередную пригоршню снега на пороге, где уже собралась изрядная лужа, и вошел старик в теплом овчинном пальто, застегнутом на три железные пуговицы, свободно болтающиеся в петлицах. Он был невысоким, сухощавым и узловатым, как побитый ветром можжевел, с заостренными чертами лица, крупным носом, небольшим гладко выбритым подбородком, курчавыми бакенбардами, выбеленными перистой сединой, и внешне походил на потомка многочисленных итальянских семей, запрудивших Кларкенуэлл. Руки его, покрытые возрастными бляшками, мелко дрожали, ноги он переставлял с трудом, едва отрывая от пола и подволакивая при каждом шаге, однако появление этого невзрачного посетителя вызвало в джин-паласе неожиданное оживление.       — Старый Том пришел хлебнуть «Старого Тома»! — обступив старика, радостно заголосили детки, которых Уайт после инцидента с плевком ото всей души ненавидел, больше не подбирая деликатно ног, а, наоборот, нарочито выставляя их так, чтобы кто-нибудь еще из улюлюкающих, визжащих, скачущих и вертящихся юлой зверенышей зацепился и гарантированно пропахал бы сопливым носом грязный пол.       Пожилой мужчина, зовущийся Томом, медленно прошаркал к стойке, игнорируя этот почетный кортеж, и там к нему расторопно подлетела девица, привечая уже с неподдельным уважением.       — Здравствуйте, мастер Том! — поприветствовала она его, пододвигая наполненную загодя рюмку. — Как поживаете? Давненько мы вас не видели.       — Я захворал, Эйми, — ответил старик высоким, дребезжащим и надтреснутым голосом. — Погода совсем дрянная, вот и захворал.       Эйми сочувственно поохала, покивала, поправила высокую прическу, подтянув потуже острые шпильки, притулилась рядом с ним, сложив локти на стойке, и пока ее товарка временно отдувалась за двоих, подливая и подливая неугомонным клиентам, снова спросила:       — Как ваше семейство?       — Спасибо, никто не жалуется, — откликнулся Том, с благодарностью принимая проявленное участие. — Я только-только закончил дела, запер мастерскую, а по пути домой началось вот это светопреставление, — он указал за окно, где продолжали кружиться бешеной канителью полчища белых мух. — Думал, дойду, да ничего не видать…       — И правильно, что заскочили к нам! — совершенно искренне похвалила его барменша, и тогда Уайта, стоящего по соседству со стариком, посетила смутная догадка, что в джин тут веруют, как во святой елей. Подтверждая его наихудшие подозрения, девица продолжила: — У нас вон как сегодня шумно и празднично — отогреетесь, развеселитесь да в добром духе домой придете!       — Будто бы Том бывает в добром духе, — донеслась из дальнего угла чья-то ехидная подначка. — Ходит вечно угрюмый, как бирюк!       — Для вас у меня доброго не напасено, — даже не удостоив нахала и взгляда, буркнул старик, поднимая рюмку. — С чего бы мне добро понапрасну раздаривать?       Тот, кто еще секунду назад незримо язвил, отлепился от прилавка, будто голодная хищная рыба, почуявшая наживу. Проскрипели под тяжелой поступью рассохшиеся доски, и Кей увидел, как к ним приближается высокий человек в неопрятном котелке, не брившийся, судя по длине щетины, уже пятые или шестые сутки, помятый и порядком загулявший, но при этом — в начищенных до лоска ботинках и черном дубленом плаще с иголочки, небрежно наброшенном на плечи. Добравшись до мастера Тома, человек остановился за его спиной, замер, чуть заметно пошатываясь, и с той особенной, болезненной одержимостью, которая рождается только на стыке зависти и восхищения, но обычно неизбежно перерастает в ненависть, уставился ему в седовласый затылок.       — Почему же это у тебя для нас доброго не напасено, а, мастер Том? — спросил он, источая неприязнь такой силы, что Уайт испуганно съежился, поплотнее вжимаясь Лэндону под бок и только надеясь, что незнакомый господин не вздумает от безделья подыскать себе второго кандидата в потенциальные жертвы. Впрочем, волновался он напрасно: господину было не до окружающих людей, всё его внимание оставалось нацеленным на Тома. — За что же ты это с нами так недобр? — повторил он, высверливая взглядом стариковскую голову.       — Шел бы ты поздорову отсюда, Освальд, — по-прежнему не оборачиваясь, отозвался старик. — Я вон, видишь, к тебе не лезу, так чего же ты лезешь ко мне? Чего тебе спокойно не живется? Мои заказы не дают тебе покоя? Ну, и попробовал бы не пить с утра до ночи, а пойти да поработать…       Сказанное подействовало на господина в котелке, как пресловутая красная тряпка — на раззадоренного быка. Презрительно фыркнув, он устроился рядом с Томом, потеснив какого-то работягу в потертой фабричной куртке и всем видом показывая, что уходить никуда не намерен, покуда не добьется своего. Чего именно он пытался добиться, Кей не знал, но по опыту, приобретенному в пансионе, мог предположить, что единственным его желанием было довести старика, и в предположениях своих нисколько не ошибся.       — Ну нет, чего я буду из кожи вон лезть… Мне и так всего хватает, чтобы еще и трудиться не покладая рук, — вальяжно и с расстановкой произнес Освальд, катая в пальцах полупустую рюмку из-под джина. — Да и куда уж мне тягаться с мастером Томом и его королевскими заказами! Мы-то люди простые и часы простые чиним, а уважаемого мастера к себе сама королева на аудиенции приглашает! Не понимаю я только одного — может, ты мне объяснишь, а, мастер Том? Вот берешь ты часы, свинчиваешь крышку, или поддеваешь лыску, или отводишь байонет, разбираешь механизм — а там внутри одна и та же колесная система: шестеренки, винтики, заводная пружина, храповик, ничем они друг от друга не отличаются. Вот беру я в руки точно такие же часы, делаю все то же самое, все ровно то же, собираю обратно — на тебе, часы работают! Ни разу не было, чтобы клиент вернулся и посетовал на халтуру. Так объясни же мне, уважаемый мастер Том, чем же ты такой особенный человек, что весь почет достается одному тебе?       — А ты не завидуй, Освальд, — стараясь не поддаваться на намеренные провокации, простуженно просипел старик, однако руки его еле различимо напряглись, незаметно принимая вторую рюмку, поданную подоспевшей барменшей. — Ты сам сказал, что делаешь то же самое — значит, можешь точно так же заслужить и почет.       — Почет? — сплюнул это слово оскорбленный коллега. — Почетом я не обделен, старина Том: люди меня знают и приходят ко мне ничуть не реже, чем к тебе!       — Тогда что же тебя не устраивает? — искренне недоумевая, поинтересовался пожилой часовщик, поднимая голову и глядя на господина в котелке обесцветившимися от старости глазами. Видно было, что беседа эта у них происходит далеко не в первый и даже не во второй раз, однако продолжает повторяться с завидной регулярностью. — Скажи же наконец, чего ты от меня хочешь?       — Хочу?.. — на этом Освальд резко отступил и пошел на попятную, с вампирской виртуозностью вынудив ввязаться в разговор и сразу резко сменив тон, из серьезного ставший глумливым и насмешливым. — Чего я могу хотеть от мастера Тома? — Тут он с притворством развел руками и прибавил: — Конечно же, ничего! Вот, разве что, хотел бы узнать секреты мастерства — поделись-ка, уважаемый мастер Том, своим самым величайшим секретом: поведай нам, как же это ты ухитрился завести Часы?       К этому моменту уже весь джин-палас был вовлечен в происходящее действо, и на последней фразе, потрясшей Уайта до глубины души и как будто бы совершенно ничего забавного в себе не несущей, слаженно грянул хохотом.       Смеялись практически все: от заводских рабочих, залетных студентов, безработных синюшных пропойц и их неопрятных жен до несмышленой детворы; даже джиновые дамы в кюлотах за стойкой учтиво давили смешки, изо всех сил притворяясь непричастными и стараясь держать достойный вид, чтобы не обидеть старика. Как будто бы существовала некая уморительная история, связанная с этим мастером Томом, и все вокруг ее знали назубок, но она раз за разом неизменно их веселила. Они хохотали, а Кей, в смятении озираясь по сторонам, в конце концов поднял ошарашенный взгляд на Лэндона и неверяще прошептал:       — Про какие часы они говорят, Лэн?.. Про те самые Часы?..       — Ты же видишь, Ключик, — краем губ и тоже шепотом проговорил господин Валентайн, опасаясь, что сидящий по соседству старик может случайно расслышать. — Даже если про те самые, то у них это что-то вроде юморной местной байки, которую не стоит воспринимать чересчур близко к сердцу. Ты и сам прекрасно знаешь, что никто эти злополучные Часы завести не в состоянии…       — Я тебе уже рассказывал, Освальд! — заходясь от возмущения мелкой дрожью и расплескивая из рюмки джин, воскликнул старик, пытаясь перекричать дружный гогот и ржание. — И всем присутствующим рассказывал!       — Ну-ну, а ты еще разок расскажи, — растягивая кривую улыбку от уха до уха, попросил тот, стаскивая свой котелок и утирая высокие залысины на лбу рукавом плаща от проступившего пота. — Доброго-то от тебя ведь не дождешься, так дай хоть веселья щепоть.       — Что же вы все издеваетесь над мастером Томом?! — справившись с собственными губами и задавив пробивающуюся в уголках смешинку, картинно всплеснула руками та самая Эйми, что совсем недавно привечала пожитого часовщика любезностями — ей, видно, было не с руки, чтобы старик с концами перестал посещать их заведение. — И как вам всем только не стыдно?       — Не стыдно мне, — встретив неожиданный, хоть и довольно вялый, отпор, огрызнулся Освальд, метнув на Эйми озлобленный взгляд. Он тоже числился их клиентом, причем гораздо более частым, и той пришлось прикусить язык, схватив поспешно тряпку и притворившись, будто увлеченно вытирает из-под бочонков пролитый джин. — Почему я должен стыдиться? Я-то, по крайней мере, не вру, как это делает наш уважаемый мастер!       Руки старика при этом затряслись еще сильнее, проливая на стойку уже целые лужицы, и барменша охотно засуетилась рядом с ним, наконец-то обнаружив хоть каплю того, что можно было по-настоящему вытереть. Кей видел, как дрожат у Тома губы, как смотрят куда-то в пустоту его глаза, наполненные непониманием и обидой, как дергается кадык и вздымается от волнения грудь — наблюдая в человеке подобные признаки, сложно подозревать за ним ложь, особенно когда он находится в столь почтенном возрасте.       — Я никому не врал! — выдохнул часовщик, залпом осушая остатки джина, чтобы как-то успокоить взвинченные нервы. — Ровно двадцать девять лет назад я завел Часы! Это случилось как раз под Рождество…       Тут уже Лэндон рядом с Кеем вздрогнул, прошитый судорогой, напрягся, поднял глаза и вылупился на старика — в упор, ошалело, бестактно, — но тот все равно уже ничего вокруг себя не замечал, слишком взбудораженный и погруженный в воспоминания, то ли фантомные, то ли совершенно реальные. Уайт, заметив резкую перемену, в один миг произошедшую с сударем Шляпником, сперва не понял ее причины, но потом в памяти вспыхнули давние и почти позабытые слова: «…И все-таки однажды их удалось завести. Это случилось, когда мне было пять. Была зима, близилось Рождество, мы тогда жили в Белгрэйвии…», — вспыхнули ярко, отчетливо, алым клеймом, цифры сложились в арифметическое единство, и он ахнул, задохнулся, подавившись воздухом. Пока приходил в чувство, надсадно и глухо кашляя себе в ладонь, Освальд успел перебить часовщика и снова перехватить инициативу.       — Слыхал я об этом недавно, признаюсь тебе, уважаемый мастер Том, — сказал он, все поигрывая рюмкой, заглядывая ей на донышко и будто раздумывая, выпить еще или же взять небольшой перерыв. — Слыхал от другого человека, что случай этот действительно имел место быть, и подумал вот о чем: может, кто-то и завел тогда Клокориум, но уж точно не ты. Иначе как ты можешь объяснить, глубокоуважаемый мастер, что ты до сих пор еще мастер, а, скажем, не король? Почему ты продолжаешь жить с нами, простыми смертными, в Кларкенуэлле, вместо того, чтобы царственно восседать на троне, почему ты все еще чинишь часы, тогда как мог бы сам нанимать тех, кто стал бы их для тебя чинить? Ни за что на свете не поверю я в заверения, будто бы тебе не нужны деньги — они нужны всем нам, и ты не исключение. Так почему же?..       — Я слыву лучшим часовым мастером в Англии! — не без гордости объявил старый Том, но выглядел он при этом так, точно с ним вот-вот случится апоплексический удар, и Кей не на шутку за него перепугался. — И тебе это прекрасно известно, Освальд! Это и равносильно тому, что быть королем. Если бы я стал другим королем, мне пришлось бы заниматься тем, в чем я ни черта не смыслю, это сделало бы меня несчастным и, хуже того, я был бы ужасным правителем. Никто бы больше не считал меня лучшим среди лучших! Чего же тебе непонятно?..       Чем больше старик говорил, тем сильнее почему-то бесился Освальд, словно каждое слово задевало его лично, словно Том не говорил с ним, а всаживал ядовитые иголки под кожу одну за другой.       — Мы все здесь чиним часы для того, чтобы у нас были деньги и, так уж и быть, признание! — сквозь зубы сцедил он, отлип от стойки и с грохотом швырнул на нее рюмку, так и не надумав больше выпить. — Никто не чинит часы ради того, чтобы чинить часы!       Сказав так, он озлобленно пересек джин-палас, пнул дверь и выскочил наружу, захлопнув ее за собой так неистово, что всколыхнулись согласным звоном стаканы. Метель за окнами понемногу сходила, снег опадал легким пухом болотной цапли — серовато-белым, подкрашенным городским смогом, — стелился на тротуар, складываясь к сумеркам ослепительно сияющим пологом и переливаясь в свете фонарей. Том в самых расстроенных чувствах уполз куда-то в дальний угол, где продолжил мрачно и монотонно пить, заливая незаслуженную обиду и тихо жалуясь второй барменше. Можно было выйти на воздух, отряхнуться от людской грязи, покинуть это неугомонное и буйное заведение, но Уайт не сдвигался с места и только яростно тряс Лэндона за рукав.       — Что, мой Ключик? — наконец среагировал на его попытки господин Валентайн, вынырнув из затянувшегося оцепенения.       — Он сказал, что завел Клокориум! Ты ведь тоже это слышал! Ты веришь ему? — без остановки и не очень осмысленно выпалил Кей, не выпуская из пальцев его пальто. — Давай спросим, как он это сделал?!       — Для начала давай выясним, как было дело, — помотав головой и отметя всё лишнее, рассудительно предложил сударь Шляпник и, изловив снующую туда-сюда вдоль стойки джиновую даму, попросил, сволочь хитроумная, еще одну рюмку джина, попутно задавая вопрос:       — Скажите, уважаемая леди, что за история такая у вас тут с мастером Томом?       Дама — это оказалась Эйми, правая сторона прилавка принадлежала ей, тогда как её напарница обслуживала сторону левую, — остановилась, пару раз сморгнула густо подведенными тушью ресницами и, распознав в посетителе чужака, охотно согласилась поболтать, в качестве компенсации за потраченное время ловким жестом наполняя рюмку дорогостоящим «Гордонсом».       — Мастер Том у нас очень важный человек, — призналась она. — На самом деле здесь все его любят и ценят, несмотря на эту историю. И то, что он лучший часовщик во всей Англии, тоже правда! — подтвердила с таким пафосом, будто в этом была ее личная заслуга. — Паршивец Освальд люто ему завидует и норовит всякий раз поизмываться, а мастер Том — человек старый… вот как-то раз Освальд этот его мучил-мучил, унижал-унижал, ну и довел до того, что Том немножечко повредился рассудком. Объявил, что Освальд и подобные ему — жалкие ничтожества, и что это он, мастер Том, был тем, кто сумел в последний раз завести Часы. Я-то не могу судить, заводил он их или же нет, меня, понимаете ли, в те далекие времена еще и на свете не было, поэтому говорю вам только то, что сама по чужим рассказам знаю, однако вечер, когда мастер Том… м-м… тронулся умом, помню очень хорошо, как наяву. Только давайте отойдем еще малость в сторонку, чтобы он ненароком нас не услышал… — Отведя посетителей поближе к позолоченным бочонкам в расчете, что те незаметно для самих себя продолжат распитие алкоголя, она заговорила приглушенным шепотом, поверяя страшную тайну, известную в Кларкенуэлле даже последней собаке: — Тогда, двадцать девять лет назад, у мастера Тома заболела дочка. Страшно заболела, скарлатиной, и приглашенные врачи только соболезновали, но сделать ничего не могли. Кроме дочки, у мастера Тома была — да что была, они и поныне все здравствуют, вот что самое удивительное во всей этой истории! — молодая жена, лет на двадцать его моложе, но ее первые и последние роды оказались не слишком удачными, ребенка чудом спасли, однако больше детей она иметь не могла. Дочка, стало быть, была единственной их отрадой. Мастер Том тогда уже получал заказы от Ее Величества и имел неограниченный доступ ко всем часовым механизмам в городе, а Часы, которые не идут, как вы понимаете, точно такой же механизм, пускай и простаивает без дела. Взял он с собой жену, наш мастер, и якобы пошел тайком ночью в часовую башню… что уж он там делал, если делал — не сказал, но доподлинно известно одно: с тех пор дочка его удивительным образом поправилась от хвори. Все это до крайности похоже на волшебную сказку из числа тех, какие рассказывают нам о народце-из-холмов, да вы и сами понимаете: люди порой необъяснимо и беспричинно исцеляются от самых страшных болезней просто потому, что на все воля Всевышнего… — закончила она в некоторой растерянности и прибавила: — У нас не больно-то в нее верят, в эту историю, Освальд правду сказал: сумей мастер Том действительно завести Часы, едва ли дело ограничилось бы спасением дочери. Он, конечно, божился, будто многое изменил из того, что казалось ему неправильным, но при этом тут же принимался ругаться, что ничего не изменилось все равно, потому как, дескать, во всем виноваты мы, люди, и пока мы сами не изменимся, всё без толку… Однако это уж чересчур заковыристо и, как по мне, тут пущена пыль в глаза, чтобы отвести от главного: мастер Том — все еще часовой мастер и не более того, даже титула никакого не получил.       — А он хотел его, этот титул? — хмуря напряженный лоб, обегая зал заостренным взглядом в поисках старого часовщика, но нигде его не находя, отвлеченно спросил Лэндон, и девица, оскорбившись, что ни на нее, ни на выставленный для продажи джин не обращают больше ни малейшего внимания, раздраженно фыркнула:       — Кто бы его не хотел? Если бы мастеру Тому дали титул, Освальд бы навсегда заткнулся: не его полета птица. А так мало ли, кто что говорит… Можно сколько угодно называться лучшим часовщиком — репутация-то вещь хорошая, да словам мало кто верит. Будете еще джин пить?       — Нет, — ровно пробудившись, опомнился господин Валентайн. — Нет, благодарю. Вот вам за труды, — сказал, опустив на стойку шиллинг и тем самым моментально реабилитировавшись в глазах Эйми.       Старика в зале уже не было, и Кей, взбудораженный и возбужденный повестью, поведанной барменшей, первым выскочил наружу, нахлобучивая картуз, часто дыша и в панике оглядывая улицы, тускло согретые желтым фонарным литьем. Сударь Шляпник догнал, легонько подтолкнул в спину, спускаясь вслед за мальчиком-ключиком с крыльца и тоже обегая взглядом пустынные окрестности.       Вдалеке они заметили согбенный силуэт, медленно удаляющийся и теряющийся в остатках снегопада, и заторопились следом, едва не налетев попутно на вихрастого молодого человека в длинном бежевом плаще и войлочной шляпе-трилби, оттолкнувшего их и впопыхах ворвавшегося в джин-палас.       Мастер Том шел медленно и очень нетвердо, с огромным усилием передвигая ноги, под действием хмеля совсем переставшие его слушаться. Когда Лэндон с Кеем нагнали его, то поняли, что часовщик пьян в хламину, что тех непредвиденных рюмок, которые он успел выпить в сердцах, покуда находился в джин-паласе, на слабое старческое здоровье хватило с лихвой: лицо его утратило осмысленное выражение, и двигался он скорее на чистом автоматизме, чем в сознательном расчете добраться домой.       — Мастер Том! — окликнул его запыхавшийся Кей, на мгновение холодея внутри от собственной дерзости, и старик услышал, вздрогнул, покачнувшись, обернулся на крик, а юноша, осмелев, сделал еще два шага, практически преградив ему дорогу и от волнения искусывая обветренные на холоде губы. — Мастер Том, простите, пожалуйста, за беспокойство… Мы слышали, что вы сумели завести Часы! Мы вовсе не хотели бы вас ненароком задеть или обидеть, но не могли бы вы… не могли бы вы хотя бы подсказать, как вам удалось это сделать?..       Чем дольше он вглядывался в черты пожилого часовщика, тем меньше оставалось в нем воодушевления и решимости — мастер Том, судя по его виду, к сожалению, едва ли осознавал, о чем с ним говорили и чего пытались добиться.       Лэндон подоспел, встал рядом — без особой, впрочем, уверенности, будто бы искренне боялся услышать, что на самом-то деле Часы заводятся с помощью обыкновенных пассатижей, пинцетов и надфилей, что надо там подкрутить, тут подпилить, заменить одну-другую деталь — и всё, и дело в шляпе, и…       …И хотя умом он понимал, что такого, конечно же, быть не могло, что тут существует некий секрет, но до секрета этого доходят лишь единицы, что не стал бы Сэр Джонатан собирать ящик Пандоры, который сможет при желании открыть любой дурак, просто пошевелив чуток извилинами и щипцами, в груди все равно что-то остро и болезненно сжималось предчувствием скорого разочарования.       Терпеливо, но рассеянно выслушав Уайта, часовщик пьяно промычал что-то отдаленно похожее на ругательство и отвернулся от назойливого мальчишки. Видно было, что ни малейшего желания продолжать с кем-либо беседы у него нет, что окружающие люди и так умудрились сделать всё возможное, чтобы этот человек уже до конца своих дней не захотел ни с кем из них говорить по душам, но Кей не отставал, проявляя недюжинное упрямство и даже расхрабрившись до того, чтобы ухватить отвернувшегося старика за рукав овчинного пальто.       — Пожалуйста, мастер Том! — взмолился он, слишком отчетливо понимая при этом, что тщетно. — У вас тогда, двадцать девять лет назад, была критическая ситуация… и у нас она тоже критическая! Еще сегодня утром мы… сегодня утром я и представить себе не мог, что где-то здесь существует, ходит, живет и дышит тот, кому под силу отгадывать такие загадки! — сударь Шляпник за его спиной с изрядным скепсисом помалкивал, только согревал струящимся от плеч теплом, и Уайт предпочел говорить за себя, чтобы уж точно быть уверенным в сказанном. — Я вас умоляю, мастер Том, помогите! Как завести эти Часы? Дайте же хоть зацепку!..       — Кей… — осторожно окликнул его Лэндон, первым осознав, насколько пусты все их старания. — Кей, ты же видишь: он и двух слов связать не может. Он пьян, оставь его в покое!       Словно подтверждая его правоту, часовщик раздраженно вскинулся, собираясь отмахнуться от приставучего юнца, продолжающего беспардонно дергать за рукав, но не удержал равновесия на талом снегу, только выпавшем и уже понемногу превращающемся в кашицу. Поскользнулся, нелепо выставил руки, лихорадочно отыскивая опору, и завалился на тротуар, присыпанный горстками крошечных сугробов, едва не приложившись затылком о кирпичный фасад — только то, что Кей все еще стискивал в пальцах его пальто, и уберегло бедолагу от серьезных ушибов.       До смерти перетрусив за упавшего старика, Уайт бросился его поднимать, и в этот миг на них кто-то набросился, озлобленно расталкивая и распихивая в разные стороны. Лэндона, слишком рослого, чтобы можно было играючи сдвинуть, всего лишь оттеснили плечом, а склонившегося над часовщиком юношу практически отшвырнули к стене.       — Что вы делаете с мастером Томом?! — возмущенно воскликнул незнакомый молодой человек, тот самый, что встретился им у крыльца джин-паласа. — Чего вам от него надо?       — Простите, но кто такой вы? — резонно спросил господин Валентайн, хмуря брови и на всякий случай подтаскивая напуганного Уайта поближе к себе. И пояснил, надеясь тем самым хоть немного укротить чужое буйство: — Мы всего лишь хотели с ним поговорить.       — Вы уже поговорили! — огрызнулся паренек, полыхая праведным гневом. — Сколько можно?! Я его ученик, а вас вижу впервые! — спохватившись и принявшись спешно поднимать старика с мостовой, где тот беспомощно барахтался в снежной луже, порываясь самостоятельно встать, он стал говорить с особенной, явно накопленной за продолжительное время злостью, сцеживая слова сквозь зубы: — Каждая тварь здесь норовит «поговорить» с мастером Томом, а в итоге тот напивается и до дома дойти не может… под Рождество, ну надо же!       — Мы здесь ни при чем, — сохраняя независимый вид, перебил его сударь Шляпник. — Поищите себе других виноватых, если за всё это время и так не успели еще выучить их имен… Вы лучше меня знаете, кто травит вашего учителя, и если бы хотели, то могли бы попытаться что-нибудь с этим сделать вместо того, чтобы скулить и сотрясать попусту воздух.       Фраза эта, слишком вызывающая, не могла остаться незамеченной; усадив на время часовщика так, чтобы тот хотя бы не лежал, а сидел, опираясь о щербатую стену, молодой человек обернулся, выпрямился и, обратившись к Лэндону, с попранным достоинством спросил, требуя объяснений:       — Кто дал вам право разговаривать со мной в таком тоне?       — Кто запретит мне говорить с вами в таком тоне, какого вы заслуживаете? — отчего-то раздражаясь с каждой секундой все сильнее и испытывая неукротимую потребность прямо сейчас устроить здесь драку, сплюнул ему в ответ Валентайн, с презрением выталкивая каждое слово, а Кей, не поспевающий за происходящим и только переводящий шуганный взгляд с одного на другого участника этой стычки, запоздало сообразил, что вот-вот должно случиться.       — Лэн!.. — потормошил он своего спутника за плечо. — Лэн, прекрати…       — Тихо, Ключик! — неожиданно резко осадил его Лэндон, и юноша моментально захлопнул рот, отступая на один половинчатый шаг. — Помолчи немного и постой в сторонке. — И, вновь обращаясь к ученику часовщика, сердито уточнил: — Я перестану говорить с вами в подобном тоне, если вы мне ответите на один крайне важный вопрос. Почему вы прямо сейчас не наведаетесь к мистеру Освальду, не выдернете его из сладкой неги пьяного безделья, не вытолкаете на улицу и не разобьете в кровь бесстыжую морду? Это — то, что вам следовало бы, по моему сугубому мнению, сделать, если желаете заслужить уважительное к себе обращение.       — Вы явились сюда, чтобы меня поучать? — вскинулся подмастерье, но уже без былого нахрапа, резко переменив позицию на защитную, и Валентайн с сожалением понял, что никакой драки не будет.       — Я явился сюда, чтобы выпить джина, — устало и раздраженно отозвался он. — Но то, что я увидел в здешнем питейном заведении, слишком меня потрясло — в самом нехорошем смысле, конечно же. Я ни за что не поверю, будто бы вы просто опоздали к разгару представления, а не отсиживались в расчете намеренно его пропустить. Ваша забота о старике выглядит смехотворно, наигранно и лживо — либо же вы просто ничтожный слабак, а впрочем, одно не исключает другого, — так, подавляя, уничтожая и заталкивая на самое дно, он добился того, что у паренька в модной трилби дрогнули губы.       — Что же вы предлагаете мне делать? — пробормотал тот, бессильно стискивая кулаки.       — Я вам только что сказал, — напомнил Валентайн, обладающий слишком чуткой интуицией, слишком сильной эмпатией и, наконец, слишком хорошо разбирающийся в людях, чтобы не распознать, что на деле скрывается за показным беспокойством.       — Но я же не могу избить здесь всех!.. — в отчаянии воскликнул его оппонент. — Как вы это себе представляете?! Как я могу справиться с ними со всеми, когда каждый из них считает собственным долгом отпускать, чуть что, эти свои «безобидные» шуточки… — Казалось, он вот-вот расплачется, и в этот миг Кей отчетливо осознал: даже ученик часового мастера не верит в правдивость его невероятной истории.       Даже он, приближенный достаточно, чтобы быть посвященным в некоторые секреты и тайны избранного ремесла, старику ни на каплю не верил, придерживаясь той же позиции, что и большинство обитателей Кларкенуэлла, и разнящийся с ними только тем, что чуть больше пекся о своем учителе.       Лэндон тоже это сообразил.       Выудил из кармана трубку, медленно набивая ее табаком, поджег, затянулся копченым дымом и, пока паренек в трилби помогал старому Тому подняться на ноги, перекидывая его тощую руку-плеть себе через плечо, отстраненно спросил:       — Стало быть, все это байки, про Клокориум?       Подмастерье замер, окостенев спиной. Выпрямился, обернулся. Окинул сударя Шляпника нечитаемым взглядом темно-карих глаз и откликнулся вопросом на вопрос:       — Сами-то вы как считаете?       — Сам я… — замялся господин Валентайн и вдруг закончил совершенно неожиданно, потрясая молодого человека до глубины души, судя по тому, как вытянулось в изумлении его лицо: — Сам я давно уже считаю, что в жизни возможно всё что угодно.       — Вы сумасшедший, — убежденно заключил подмастерье и, быстро повернувшись к нежеланным собеседникам спиной, вместе со старым Томом, заплетающимся в собственных ногах и языке, заторопился прочь.       — Он назвал тебя сумасшедшим, Лэн? — глядя, как паренек удаляется вместе с пьяным мастером, не вяжущим ни лыка и наверняка не способным сейчас собрать пирамидку из детских кубиков, не то что часы, пробормотал Кей.       — И я даже не могу этого оспорить, Ключик, — вместе с ним провожая взглядом парочку кларкенуэлльцев, тающих в мелкой снежной мороси, намешанной с туманом, признался Валентайн. — Теперь, посмотрев на самого себя с позиции всех этих людей — то есть, с трезвой позиции, — я нахожу свое психическое состояние не слишком здоровым. Говорят, что сумасшедший нормален только для себя одного или для другого такого же сумасшедшего…       — Но ведь Саманта! Саманта и кубик! — напомнил Уайт, впиваясь ему в плечо острыми пальцами, схмурив веточки острых бровей и отчаянно тормоша.       — Да, мой Пьеро, однако сейчас все это кажется мне чем-то нереальным, будто сон, и чем-то бытовым, обыденным, само собой разумеющимся одновременно; мой мозг, по крайней мере, давно перестал воспринимать случившееся чудом и неизбежно попадает в тупик, сталкиваясь с любым проявлением здравомыслия, — произнес господин Валентайн, продолжая по инерции высматривать что-то в молочном мареве, морщась и неосознанно прикладываясь к бриаровой трубке. — Чудеса и вера в них — дело хорошее, но советую тебе — и себе заодно — разнообразия ради взглянуть на все это под другим углом. Ты сейчас будешь с пеной у рта доказывать мне, что старик действительно пробудил Клокориум, но, боже правый, Кей, ты действительно так думаешь? Все эти люди вокруг не настолько глупы, как тебе кажется. Просто представь на минутку, что некий часовщик из Кларкенуэлла сумел каким-то бесом завести Часы. Итак, он их завел и тут же остановил механизм — действительно, это весьма в духе часовщиков, заставлять часы простаивать, имея при этом на руках всё необходимое для того, чтобы те работали! — Издевку в его словах на сей раз юноша уловил без труда, а Лэндон тем временем продолжал свою речь: — Таким образом, мы имеем часовщика, способного пробудить Часы — часовщика, заметь, приближенного к королеве и обладающего беспрепятственным доступом ко всем устройствам подобного рода в королевстве! — и Часы, которые до сих пор, вот же напасть, почему-то не идут! Добавим ко всему вышесказанному также то, что часовщика этого изо дня в день изводит завистливый конкурент и что никакими особыми заслугами, кроме людской молвы, которая переменчива и угодлива, он из числа своих коллег не выделен, хотя амбиций у него — даже для такого изрядного возраста — более чем достаточно. А теперь, взвесив все это и сделав должные выводы, повтори мне еще раз, что он будто бы что-то там завел, этот несчастный мастер. Быть может, он и мечтал когда-то — кто же не мечтает, а тем более часовщик, — быть может, на старости лет и впрямь повредился рассудком, приняв желаемое за действительное и искренне в это уверовав, но давай хотя бы мы не будем ему в этом уподобляться, чтобы не гоняться за миражом.       Уайт сморгнул пару раз, помотал головой и уставился на Лэндона так, будто впервые увидел.       — А ведь верно, Лэн… — потерянно промямлил он, понурив голову и пряча глаза под тенью от козырька. — Ты, наверное, прав… Ты всегда оказываешься прав в таких вещах. Не знаю, чего бы ради ему терпеть эти нападки, когда он так от них мучается… Разве что, может, Клокориум нельзя завести дважды?       — Клокориум и единожды завести-то сложно, Кей, — напомнил господин Валентайн. — И если ты сумел с ним сладить один раз, поверь, повторение тебе уже не потребуется. Ты управишься за один оборот, потому что станешь равным Богу; я много раз повторял тебе об этом, но знаешь ли ты, что в действительности означает стать равным Богу? У меня сложилось впечатление, что ты толком не понимаешь этой фразы, — видя, что Кей только уныло и беспомощно моргает, не отвечая ни словом, и выглядит так, будто и впрямь не соображает ни черта, он счел нужным пояснить: — Бог может всё. Всё, понимаешь ты это? Конечно, он мог спасти свою дочь. Он еще много чего мог бы сделать, но почему-то не сделал. Да, я тоже слышал, что с тех пор мир чуточку изменился, но, вот же незадача, никто не помнит после того, как Клокориум поработает, каким был мир до. И хотя я не могу судить о масштабе перемен, но могу твердо сказать одно: мир по-прежнему то еще дерьмо. Значит, часовщик, если и завел Часы ради того, чтобы спасти дочь и бескорыстно облагодетельствовать всех людей, не требуя при этом ничего для себя самого, с задачей все равно не справился.       — А Бог справился, Лэн? — вдруг обиженно выпалил Уайт, отчего-то неуловимо обозлившись к концу его болтовни. — Значит, и Бог изначально не справился тоже, раз мир — такое дерьмо!       Лэндон помолчал, осмыслил. Согласно кивнул, признавая за юношей правоту.       — Твоя правда, Ключик, — подтвердил он. — Тут, пожалуй, никто не справится. Ладно, забудь ты об этом… Забудь. Пойдем-ка лучше домой, озаботимся более насущными проблемами… Например, как бы нам не опоздать к приходу О’Ши. Боюсь, что подобного разгильдяйства он нам долго еще потом не простит, если заставим ждать под дверью, как самые последние негостеприимные сволочи, к тому же заранее предупрежденные о визите.       В городе давно стемнело: сумрак курился, сплетался дымными кольцами. Только что выпавший снег украшать рождественские улицы не хотел и быстро таял, стекая в решетки водостоков мутными струями грязной воды, испаряясь и превращаясь в туман. Вечер пах рыбой и мертвой травой, морозом и дыханием Темзы, сыростью глубокого дряхлого колодца, спрятанного где-то в лабиринтах Кларкенуэлла на Фаррингдон-лейн.       Вечер был тихим, чуть зимним, чуть осенним — никак не определиться, не разобрать, — и совсем не располагал к тому, чтобы проводить его в чьей-то еще компании, но Лэндон с Кеем, подкараулив омнибус, оправившийся от снегопадного потрясения и восстановивший свой бег, прилежно ехали назад в Саутуарк, храня пасмурное молчание и только переплетая иногда друг с другом мерзнущие пальцы.

⚙️⚙️⚙️

      В ночлежку вернулись усталые, голодные, с промокшими ногами. Лондон после метели опустел, уличные торговцы укатили свои тележки, здраво рассудив, что в такой вечер торговля не пойдет и спроса на товар все равно не будет — большинство горожан уединялись со своими родными, встречая Рождество в семейном кругу, и на собачий декабрьский холод до утра предпочитали не высовываться. Мечты о жареных свиных ребрышках так и канули в небытие, и всё, что им удалось приобрести в не успевшем закрыться магазинчике по пути к дому — это головка твердого сыра, кусок копченого окорока, ореховый пудинг, бутыль минеральной воды и несколько не особенно привлекательных жухловатых апельсинов.       Поднимаясь по темной лестнице и поневоле прислушиваясь к шумному веселью, доносящемуся, даже невзирая на всеобщие денежные затруднения здешних жильцов, из-за каждой второй двери, Лэндон с Кеем малость отогрелись душой к тому моменту, как добрались до чердачного этажа, и отпирали ключом свою маленькую каморку в настроении уже приподнятом.       Соскучившаяся Лилак первым же делом сиганула со шкафа, расшвыривая ватными хлопьями скорбные медвежьи останки, напрыгнула на сударя Шляпника — она до сих пор питала к нему несправедливо теплые чувства, выделяя чуточку больше, чем обожающего ее до помешательства Уайта, — опустилась за плечи, всаживая грифоньи когти в плотную ткань макинтоша, прошлась пару раз туда-сюда, от левого плеча до правого и обратно, а потом, наглядно демонстрируя недавно озвученную Лэндоном привычку, ухватила его за неаккуратно торчащую прядь на макушке, клацая зубами и с наслаждением ее откусывая.       — Сволочь! — взревел Валентайн, хватая ее за меховую шкирку и отдирая от себя вместе с прихваченным клоком волос. — Полюбуйся, Кей, что она творит!       — Это она так проявляет радость, — объяснил ему Уайт, с трудом удерживаясь от смеха.       — Я сейчас тоже что-нибудь проявлю, треснув ей как следует по башке, — прорычал сударь Шляпник, отпихивая приставучую химеру то ладонью, то локтем, то ногой. — Взяла тут моду мне каждый день стрижку устраивать… ладно бы еще стричь умела, бесполезное чудовище…       Кей веселился, наблюдая за тем, как Лилак пытается подобраться к господину Валентайну с одной стороны, с другой, сверху, взмывая на крыльях под потолок и пикируя оттуда коршуном, и снизу, карабкаясь по штанинам и покрывая ноги свежими царапинами. В конце концов Лэндон не выдержал, подхватил ее на руки, потрепал, осчастливленную вниманием, по загривку и разинутой пасти, а после на глазах разочарованного Уайта безжалостно запихнул в шифоньер, сматывая ручки тряпицами и подвергая очередному заточению.       — За что ты с ней так жестоко? — расстроившись за химеру, обреченно бренчащую когтями в шкафу, спросил Кей.       — Не «за что», а «почему», — поправил его господин Валентайн. — Потому что до появления Брэйди, если только тот сам не вздумает опоздать или вовсе не прийти, остается каких-нибудь четверть часа… А ты, если будешь излишне ей сочувствовать, отправишься следом, — коварно пообещал он потрясенному таким заявлением мальчишке. И прибавил, поясняя свою каверзную мысль: — Вы мне здесь оба не нужны, ты и это крылатое страшилище, хоть и по разным причинам. Всем было бы спокойнее, если бы вас обоих где-нибудь запереть.       — Но Лэн!.. — восприняв эту угрозу почти всерьез, испуганно воскликнул Кей. — А ты-то что тогда будешь делать, когда мистер О‘Ши придет?       — То же, что и делаю уже практически сутки, — угрюмо и без особой радости отозвался господин Валентайн, озадаченно поглядывая на шифоньер — понимать-то он понимал, что Уайта туда не засунешь, но идея уж слишком пришлась ему по душе. — Пить. И поверь, мальчик-ключик, на данный момент я уже испытываю порядочное отвращение к выпивке, так что не думай, что мне от этого будет весело.       — Я не стану сидеть в шкафу! — вспоминая последнюю сделку, на которую сударь Шляпник отправился в одиночку, решительно объявил Уайт, на сей раз твердо намеренный сопротивляться.       — Чем же тебе там плохо? — совершенно не собираясь выполнять свою нелепую угрозу, но посчитав ситуацию забавной, поинтересовался Лэндон, медленно подбираясь ближе, а Кей, заметив его манипуляции, попятился, спиной утыкаясь в кровать и от паники забираясь на нее с ногами, прямо в обуви. — К тому же, не один ведь будешь сидеть, а в компании. Мы с Брэйди станем писать вам письма и кидать их сверху в дверную щель, — очевидно, и впрямь перебрав с джином на голодный желудок — вряд ли маловразумительное утреннее «кеджери» могло считаться нормальной едой, — принялся нести околесицу он, быстро настигая его, хватая за задницу и стаскивая, отчаянно брыкающегося, с постели на пол. — А вы нам — обратно выстукивать ответ азбукой Морзе… у химерьей морды с ее когтистостью отлично это получится.       — Отцепись! — переходя с воплей на визги, заголосил Уайт, всеми силами выкручиваясь из жилистых рук и все еще не соображая, что Лэндон шутит. — Не полезу я в твой шкаф!       Только когда мужчина подмял его под себя, навалился всем своим весом и принялся как-то уж слишком не игриво ощупывать тощее тело, забираясь под куртку, задирая рубашку и норовя просунуть пятерню в штаны, он наконец-то понял, что реальность шифоньерного плена ничтожна, зато реальность кое-чего другого довольно велика.       — Лэн… — взмолился он, напоминая господину Валентайну о скором появлении нежеланного гостя. — Ведь мистер О’Ши сейчас придет…       — Ну и отлично, — подхватил Лэндон. — Ему не помешает это увидеть.       — Чокнулся?! — возмутился Уайт, кое-как высвобождая затиснутую руку и чувствительно двинув его по макушке. — А обо мне ты подумал? Хочу ли я, чтобы кто-нибудь посторонний видел, как ты… как ты меня… — голос его сошел на ломкую тишину, и лишь после этого Валентайн опомнился, ослабил хватку, виновато разжимая объятья и бережно поднимая мальчика-ключика с пола.       — Прости меня, малёк, — попросил прощения он, оправляя его курточку и отряхивая спину от налипшей пыли. — Иногда я от ревности начинаю сходить с ума и творить откровенные глупости. Прости и, пожалуйста, не держи на меня обиды.       — Ладно, — буркнул Кей, моментально прощая ему эту деспотичную выходку. Вспомнив в очередной раз о визите Брэйди, он попутно припомнил кое-что немаловажное еще, встрепенулся и бросился к химерьему лотку, сиротливо стоящему у двери и наполняющему каморку неповторимыми ароматами. — Я сейчас быстро вынесу!       — Дельная мысль, — согласно кивнул господин Валентайн, к непосредственным владельцам зверюги себя не причисляющий и потому брезгующий убирать за ней. — А то О’Ши, пожалуй, в лучшем случае решит, что наша «собака» неизлечимо больна, а в худшем — что мы кормим ее эксгумированными трупами.       Накрыв отхожий таз газетным листом, чтобы не смущать соседей в канун светлого праздника миазмами из преисподней, Уайт выскочил на лестничную клеть, поспешно сбегая вниз по ступеням.       Лэндон послушал, как стихает топот его каблуков. Поднял повыше раму, проветривая их скромное жилище, вытащил из кармана пальто спичечный коробок с табачной трубкой, вытряхнул ее в ладонь, смял пальцами прогоревшие листья, растирая в золу, и высыпал за окно, пуская по ветру. Прислушался к химере, вполне себе по-собачьи вздыхающей в недрах шкафа и грустно шкрябающей лапой по закрытой дверце, потянулся к этажерке, порылся там, извлекая пару крупных стеариновых свечей, почиркал спичкой и подпалил фитили, создавая жалкую иллюзию рождественского уюта, а на потеплевшей улице клубилась морось, за ночь обещающая смерзнуться угольным льдом.

⚙️⚙️⚙️

      Вылазка его была большой ошибкой, это Уайт осознал, когда, захлопнув крышку мусорного бака, увидел в густой вечерней полумгле знакомый силуэт.       Быстро отскочив от помойки как можно дальше и воровато отшвырнув предательски задребезжавший таз прочь в расчете забрать его утром — в самом деле, не встречать же ему было мистера О’Ши с этой вонючей емкостью на руках заместо полагающегося по древней традиции хлеба-соли, — он замер посреди тротуара, как школьник на поверке перед директором: болезненно прикусив губы, заложив руки за спину и вытаращив глаза.       Брэйди заметил его издали и прибавил шагу, вообразив, вероятно, что его таким образом привечают, поджидая у парадных дверей ночлежки. Эффект, произведенный появлением полюбившегося ему мальчишки посреди пустынной улицы, превзошел все самые смелые ожидания и на корню перечеркнул всё, чего упорно добивался господин Валентайн, раз за разом отправляясь прочь из Саутуарка, лишь бы только не столкнуться ненароком со своим неотступным земляком.       — Здра… здравствуйте, мистер О’Ши… — промямлил Кей, в страхе представляя, как влетит ему потом от Лэндона за необдуманный и несвоевременный вынос химерьего лотка.       — Здравствуй, Колин, — улыбаясь так ослепительно и искренне, что юноше почему-то поневоле сделалось перед ним совестно, поприветствовал его Брэйди, подходя вплотную и поудобнее перехватывая зажатый под мышкой сверток. Остановился непозволительно близко, окутывая можжевелово-сладким парфюмом, и под этим будоражащим запахом, под чужим довлеющим ростом, хоть и не таким внушительным, как у господина Валентайна, но все равно изрядно превосходящим, и, пуще того, под волнами давно вынашиваемого чужого желания Уайту сделалось удушливо, колени подогнулись, испытывая слабость в поджилках, руки мгновенно поледенели и затряслись, а во рту пересохло. — Ты меня ждешь?       Усилием напоминая себе, что мистер О’Ши не станет делать ничего предосудительного, даже если и очень хотел бы это сделать, Кей разлепил вялые губы и кое-как выдавил:       — Мы… мы с Лэн… Лэйном ждем вас. Вы же обещали прийти, вот и…       — Ни за что не поверю, будто это Лэйн отправил тебя меня встретить! — хохотнул довольный Брэйди, поднимая полы плаща, чтобы не замочить в гигантской луже, разлившейся у входа в дом целой запрудой. — Он бы не стал. Значит, ты вышел сам?       — Я… — запнулся Кей языком и ногой, чуть не повалился, практически отправившись нырком в эту самую злополучную топь, и тут же, почувствовав подхватившую под локоть руку, мысленно проклял себя за нервозную неуклюжесть. — Всё в порядке, мистер О’Ши… Всё… Я в порядке… правда же…       — Лучше я помогу тебе, чтобы ты еще раз не поскользнулся и не упал уже наверняка, — разумеется, полностью проигнорировав его жалкие мольбы, возразил упрямый ирландец, а Уайт проклял до кучи еще и эту их несносную национальную черту. — Иначе как же я потом покажусь старшему Нолану на глаза?       Подумав, что лучше бы им вообще никогда вместе на глаза Лэндону не показываться, Уайт стерпел горячую руку, одержимо, но аккуратно стискивающую его локоть, и под присмотром Брэйди, услужливо распахнувшего дверь, вошел в подъезд.       Брэйди, хитро воспользовавшись ситуацией, приобнял мальчишку за плечи и медленно повел вверх по ступеням, не давая никуда ускользнуть и не позволяя ускорить шага. Учитывая, что каморка находилась на последнем этаже, путь предстоял долгий, и Кей, вынужденный ступать под его хищным крылом, каждой своей клеточкой ощущающий его жар и от накатывающей паники мучающийся жаром собственным, покорно шел, кусая губы и молясь, чтобы только поскорее добраться до чердака.       — Как ты себя здесь чувствуешь? — через некоторое время поинтересовался О’Ши, не знающий, что спросить, но отчаянно нуждающийся в поводе для беседы и всеми силами его выискивающий. — Я слыхал от Мануса, что ты родом из Цюриха, это правда? — получив в ответ скомканный кивок, радостно ухватился за крохотную возможность наладить разговор, и принялся выспрашивать дальше: — Не знаю, насколько сильно отличается лондонская погода от цюрихской, но Цюрих горный, а у нас воздух на порядок грязнее, удушливее и хуже — как тебе он, не начинается ли кашель?       — Нет… — выдавил из себя Уайт, еле переставляя отяжелевшие, будто свинцом налитые, ноги и уже молясь, чтобы Лэндон только его не прибил после всего этого. Сообразив, однако, что Брэйди ждет от него продолжения, рассчитывая на свои заботливые речи получить чуточку больше, чем односложное «да» или «нет», вымученно произнес: — В Лондоне воздух хуже, это верно, но… но мне пока нормально. Мы ведь не так давно здесь.       — Действительно, — кивнул О’Ши. — Где же вы жили прежде? Не в Цюрихе же?       Он не верил — впрочем, не без оснований, — что можно было из тихого швейцарского городка приволочь за собой целый ружейный арсенал.       — Не в Цюрихе, — подтвердил его догадки Кей, вынужденно ввязываясь в диалог. — Много где… в основном постоянно переезжали из города в город.       Еще один пролет остался за спиной, перила сделали поворот, а впереди расстелился новый марш бесконечных ступеней.       — Отчего же вам не сиделось на месте? — не умея взять в толк, что служило причиной постоянных переездов, осторожно прощупал почву Брэйди. И осмелился предположить, памятуя, с какими незаконными делишками заявилась парочка «Ноланов» в английскую столицу: — Это всё из-за Лэйна и его бизнеса?       — Нет, — помотал головой Уайт. И, отдавая дань истине, прибавил уже честнее: — Не из-за него. Из-за меня.       — Из-за тебя? — распахнул глаза О’Ши, изумленно вскидывая темные горностаевы брови. — Почему же так? Поведай мне, Колин — если это, конечно, не секрет.       Причина их постоянного бегства была тем еще секретом, и секретом страшным, однако впереди оставалось еще порядком лестничного полотна, и пришлось как-то выкручиваться, чтобы и не наврать — врать почему-то не хотелось, учитывая, с каким неподдельным участием обращался к нему их гость, — но и не открыть всей правды.       — У меня были… некоторые сложности с… с моими работодателями, — нехотя признался Кей, тормоша опушенные рукава своей синей курточки и попутно от нервов выдирая из нее овечий мех. — Вернее, с заказчиками. Я… немного напортачил, и… и пришлось уехать. А потом снова уехать, — прибавил он.       — Ты так часто не справлялся с работой? — хмыкнул Брэйди. — Не может быть, чтобы такой аккуратный мальчик совсем не был к ней способен. А впрочем, мальчику вроде тебя работать и не полагается…       Они подобрались слишком, недопустимо близко к интимной и запретной теме; Уайт сильнее закусил губы, не зная, что и как на это ответить, но впереди наконец-то замаячила чердачная площадка, и страх один сменился страхом другим, более животрепещущим: там, у самого входа, прислонившись спиной к притолоке, возвышался господин Валентайн, озлобленно скуривающий чуть помятую сигарету.       Встретившись с ним глаза в глаза, Кей захлебнулся ужасом, попытался ускорить шаг, в последний миг вырваться из-под сторонней навязчивой опеки, так и не сумел, обессиленно понурил плечи, угасая обреченным взглядом, но Лэндон тогда, к счастью, каким-то чудом всё понял. Отлепился от дверного косяка, делая шаг вперед, чтобы поприветствовать О’Ши, и только выдал бесстрастное:       — Прибыли, наконец.       Уайт, получив долгожданную возможность ускользнуть, втянул голову в плечи и прошмыгнул мимо него перепуганной тенью, а Брэйди, конечно, задержался, фонтанируя радушием, то ли притворным, то ли самым что ни на есть искренним, и приятельски хлопая Валентайна по плечам.       Разместились они, кое-как сдвинув стол от этажерки и окна ближе к центру помещения, если, конечно, его можно было теоретически обозначить, этот несуществующий центр в заваленной хламом комнатушке. Брэйди посетовал на тесноту, восхищенно оглядел высоченные полки, заставленные диковинным механическим мусором, с любопытством покосился на шкаф, где возбужденно металась злополучная «собака», хоть и изолированная от общества, но остро чующая чье-то постороннее присутствие, высунулся в окно, распахивая раму и изучая окрестные улицы с высоты, а потом скинул на стол свой объемный сверток и объявил, что принес кое-что к празднику, дабы не объедать их под Рождество.       — Ты хотел какое-то оружие, — напомнил ему Валентайн, и лишь тогда его земляк, сующий всюду свой нос и изнывающий от неясного нетерпения, встрепенулся, оживился и потребовал, чтобы ему показали волшебный ларчик с огнестрельным арсеналом.       Сразу же стало очевидно, что никакое оружие ему и даром не нужно и что он просто тешит праздный интерес: Брэйди, восторженно сунувшись в выволоченный из-под стола чемодан, на порядок потощавший и уже далеко не такой богатый своим содержимым, немного в нем покопался, сперва с энтузиазмом, а затем заметно теряя запал, извлек на свет более-менее сносный револьвер, для виду повертел его в руках, объявил пафосное «Сгодится!», вручил продавцу крупную купюру и мигом сделался к кофру абсолютно безучастным.       Предчувствуя, что ночь обещает выдаться долгой, Лэндон предложил присутствующим кофе, а когда О’Ши согласился — радостно отправил Уайта варить, заняв тем самым мальчишку на добрые пятнадцать минут: едва ли приготовление трех чашек в крошечной турке отняло бы меньше времени. Уайт, одновременно и возмущенный таким обращением, и благодарный за возможность перевести дух в сторонке от их гостя, покорно отправился к примусу и долго подле него возился, присев на корточки и развернувшись ко всем спиной, но даже так ощущая неотступное внимание, пульсирующее маячком между лопаток.       — А я уж было поверил в снег, — как полагается, начиная с досужей болтовни о погоде, заговорил Брэйди, неплохо устроившийся на подоконнике и оттуда прекрасно обозревающий всю каморку. — Но он, как всегда, подразнил и обернулся помойной слякотью. В наших краях не бывает снега, вот же напасть… Жаль, я его люблю.       Он не стал раздеваться, оставшись в просторном черном плаще-пальто и подняв повыше оконную раму, а Лэндон курил без остановки, успокаивая разошедшиеся нервы, и комната от смешения уличного воздуха с воздухом жилым поневоле наполнялась особым, странно-праздничным духом: морозным угаром с привкусом еды и кофейных зерен. От примуса к потолку струилось африканское тепло, расползалось по всем углам, рисуя там трещины прогретой древесной коры, и холодно никому не было, а если прибавить ко всему прочему непростые взаимоотношения троих «пассажиров» этой тонущей лодки — не считая сомнительной арестованной «собаки», — то замерзнуть они и подавно никак не могли, по разным причинам маясь повышенной температурой.       — Со снегом здесь дела обстоят худо, — вежливо согласился с ним Валентайн, рассевшись на кое-как застеленной кровати и важно закинув ногу на ногу. — Впрочем, почти как и везде в Европе, да это и к лучшему: учитывая, насколько тут тесно и кучно, еще пара-тройка месяцев настоящей суровой зимы сделали бы снег из белого черным. Да и где бы они взяли столько угля, чтобы топить.       — Добыли бы где-нибудь, — легкомысленно пожал плечами О’Ши. — В торфяниках мы ведь недостатка не испытываем. Но твоя правда, дышать с каждым годом становится все труднее… Кстати, Колин рассказал мне, что вам частенько приходилось переезжать, — тут Лэндон метнул на Уайта испытующий взгляд, а тот, почуяв его, неловко замер в напряженной спине и чуть не выронил от волнения сахарницу. — Где вы жили прежде?       Сообразив, что мальчик-ключик, видно, обмолвился словом, да в красках разболтать не успел, Валентайн расслабился, выдохнул. Сказал, снимая невзрачную серую обертку с сырной головы — им достался норвежский брюнуст из козьего молока, коричневый, будто жженый сахар, и чуть сладковатый на вкус, — и неторопливо нарезая тонкими ломтиками на тарелку:       — Сюда мы приехали из Франции. Жили в Марселе, на побережье.       — Отчего же уехали?       Лэндон поднял голову, одарил Брэйди пристальным, затяжным взглядом, явственно давая понять, что тот лезет не в свое дело, и ответил:       — Обстоятельства вынудили.       — Не хочешь об этом говорить? — догадался О’Ши.       — Правильно думаешь, — нисколько не смущаясь, спокойно подтвердил Валентайн. — Не хочу.       — В Марселе, наверное, хорошо… — мечтательно протянул Брэйди, поглядывая своими острыми, нахальными и испытующими глазами то одного «Нолана», то на другого. — Снега там, конечно, еще сложнее дождаться, чем здесь, но зато есть море. Дайте мне снег и простор, и я буду доволен! Лондон, надо признать, та еще душегубка…       — Ты же родом из Белфаста, — сообразил с запозданием Лэндон. — А он тоже выходит в Ирландское море…       — Не совсем чтобы в море, — поправил его молодой земляк. — В устье реки, но солью там все равно пахнет.       — Лаган?.. — припомнив название, уточнил Валентайн.       — Лаган, верно, — покивал Брэйди. И мечтательно прибавил, прикрыв обрамленные густо-черными ресницами веки: — Лаган с горы Слив Круб… Как давно я там не был!       — Тянет домой? — догадался Лэндон.       — Еще как тянет, — согласился с ним О‘Ши. — Только вот куда именно «домой» — не знаю и сам: дома-то там не осталось, никого не осталось, да никого, почитай, и не было. Так что, как водится, тянет безадресно и потому безнадежно. Даже захоти я вернуться — и близко не представляю, в какие земли мне ехать. Приеду, а там чужие люди и все чужое… Боюсь, что сильно расстроюсь от этого — нет уж, некуда мне возвращаться, останусь я лучше здесь и буду себе вкушать раз в год рождественский сплин от тоски по родине. Мне, к тому же, и в Лондоне живется неплохо. Люблю эту шумную денежную клоаку!       Уайт к этому времени как раз справился с кофе и замер у стола с парой щербатых чашек в руках, не зная, куда ему с ними деться. Брэйди, заметив это, предупредительно поднялся, подоспел, забрал одну, постаравшись коснуться при этом своими горячими пальцами, и вздрогнувший мальчишка чуть не расплескал вторую, припасенную для Лэндона.       — Бодрый кофе, — похвалил Брэйди, сделав глоток и прохаживаясь вдоль стола, насколько это позволяла узкая полоска свободного места, оставшегося после небольшой перестановки. — Но давайте выпьем и еще чего-нибудь покрепче, а то у меня в голове уже звенит, одни стекла там и сам я трезвый как стекло, — усмехнувшись собственной шутке, он подтащил к столу единственную кривоватую табуретку, имеющуюся в каморке, опустился на нее, развернул мятый сверток и первым делом выудил оттуда темную бутыль такого густо-зеленого морского стекла, что жидкость внутри казалась иссиня-черной. — Ром, — пояснил он, поворачивая тару этикеткой к Валентайну и демонстрируя ему выведенное вензелями название на чуточку запылившейся бирке. — Лучший барбадосский ром, между прочим! — Поясняя свой выбор, виновато оговорился: — Было поздно, и глинтвейна я взять уже не успел. У вас, я надеюсь, найдутся бокалы? Иначе придется пить из горла, передавая бутылку по кругу, как настоящие корсары.       Уайт, припомнив, что где-то на этажерке завалялось несколько тонких матовых фужеров с позолоченной каймой, попытался к ней пробраться, да не тут-то было: единственный проход вел по левую сторону от стола, а там пришлось бы неминуемо протискиваться мимо Брэйди. Пометавшись туда-сюда взглядом, он, наконец, избрал более безопасный путь и, для равновесия хватаясь то за стену, то за плечи сударя Шляпника, во второй раз за день бесцеремонно протоптался ногами по кровати, обрекая их бюджет на внеплановые прачечные расходы.       — А все-таки не дает мне покоя эта твоя псина, — тем временем прожигая запертый и завязанный на хитрый узел шкаф магнетическим взглядом, произнес О’Ши, запуская пятерню в волосы и откидывая со лба растрепавшиеся пряди, курчавые, напомаженные и густо пахнущие миндальным маслом. — Неужто она такая зловредная, что ты никак не можешь ее выпустить? Жаль животину мучить. Я, к тому же, не услышал за все это время ни разу, чтобы она залаяла.       — Она не лает, — сказал Лэндон, беспокойно катая в пальцах трубку и по неаккуратности просыпая табачный пепел. — Загрызает сразу. Злобная, как фурия, и к тому же уродливая до безобразия, — присовокупил он, вспомнив, что его земляк-ирландец падок до эстетической красоты, и понадеявшись, что это поумерит в нем желание сунуть любопытный нос куда не следовало. — Мерзкая образина. Бракованная, что уж поделаешь: морда у нее кривая, челюсть не сходится и клыки торчат вкривь и вкось.       Уайт, очень внимательно прислушивающийся к его словам, с недовольством фыркнул и поджал губы от обиды за Лилак: господин Валентайн хоть и привирал в деталях, а в целом, это чуялось, верил в то, о чем говорил.       — Зачем же ты завел себе такое страшилище? — недоумевая, спросил Брэйди, вопреки расчету сударя Шляпника таращась на шифоньер уже с маниакальной одержимостью и попутно разливая в поданные юношей бокалы ром из бутыли.       — Я не заводил, — минорно пожал плечами Лэндон. — Так получилось. Не спрашивай, как это произошло, но теперь оно со мной, и я не слишком-то этому рад. Избавиться от него я тоже не могу.       — Столько таинственности! — не выдерживая, вскочил с места О’Ши. — Да дай хоть одним глазком на нее погляжу! Не сожрет же она меня, в самом-то деле, через дверную щель…       — Нет! — воскликнул Уайт, предчувствующий близкую катастрофу, подлетел и впился Брэйди в рукав пальто, осаживая и подспудно понимая, что только ему одному под силу этого человека остановить. — Нет, не надо, пожалуйста! Не нужно ее беспокоить! Она очень нервная и плохо реагирует на посторонних людей!       — Ну, ладно… — немного растерявшись, согласился Брэйди и покорно вернулся на место, повинуясь тонким трясущимся пальцам, удерживающим его за рукав. — Хорошо, Колин, успокойся… я не буду тревожить вашу зверюгу, раз ты так заботишься об этом. Да, в сущности, какое мне до нее дело? Давайте-ка лучше выпьем за близящееся Рождество!       Видя, что их гость-ирландец наконец-то угомонился, оба, и Лэндон и Кей, вздохнули с заметным облегчением и уже спокойно возвратились к столу. Юноша уселся на кровати рядом с сударем Шляпником, оказавшись, таким образом, лицом к лицу с О’Ши, и последнего такое положение полностью устраивало.       — Крепкий напиток, — объявил тот, поднимая бокал за изящную точеную ножку и заторможенно соображая, что Нолан-младший наверняка не приучен хлестать чистый ром. — Эх, жаль, я не додумался прихватить чего-нибудь без градуса, чтобы можно было разбавить…       Было, впрочем, уже слишком поздно куда-либо идти и разыскивать редкие работающие лавочки безумных лавочников, преимущественно мусульман или иудеев по вероисповеданию, так что приходилось довольствоваться тем, что имелось в их распоряжении. Помимо бутыли с черным ромом О’Ши приволок те самые свиные ребрышки, о которых Уайт безутешно тосковал всю дорогу домой из Кларкенуэлла, половинку печеного гуся, жареный картофель с каштанами, а в довершение — небольшой плам-пудинг с грушей, молотой гвоздикой и имбирем.       — Давненько не видел, как он полыхает, — признался О’Ши с затаенным восторгом в глубине азартных карих глаз. — Последнее Рождество, признаться, я провел не в самой порядочной компании: ни о каком пудинге там и речи не шло, а утром, говоря по чести, я блевал так, что проклинал весь этот праздник, хотя повеселились мы знатно… Пусть Колин подожжет.       — Я? — испугался Кей, неожиданно угодивший на эту ответственную роль.       — Ничего сложного, Ключик, — сказал господин Валентайн, приобнимая его за плечи одной рукой, а другой поднимая бутылку с ромом и хорошенько поливая десерт. — Просто поднеси к нему зажженную спичку, и все.       — И он будет гореть? Мы что, так и станем с ним сидеть, пока он будет гореть? — ужаснулся Уайт, удерживая в пальцах силком врученный спичечный коробок и не понимая, почему вызывает своими искренними вопросами у двух сотрапезников безобидные смешки. — А есть-то его как потом? Или мы не будем его есть? Но ведь жалко же… — Заметив, как по лицу сударя Шляпника растекается паскудная улыбка, ничем больше не сдерживаемая, злобно сощурил глаза и процедил сквозь зубы: — И что в этом веселого?       — Ничего, малёк, — кое-как отсмеявшись и с трудом стерев с губ так и норовящую вернуться ухмылку, успокоил его Лэндон. — Он не успеет сгореть, просто поверь мне на слово.       — Ты, значит, никогда не видел, как подают пудинг, — понял Брэйди. — А чем у вас в Швейцарии принято встречать Рождество?       — Не знаю… — призадумавшись, оторопело признался Кей. Хотел уж было заикнуться про пансион, да вовремя поймал на себе упредительный взгляд господина Валентайна и поспешно прикусил язык. Пришлось кое-как выкручиваться: — Чего-то определенного нет. Есть, например, фондю…       — А, это такой расплавленный сыр с мускатом и киршем, похожий на суп! — сообразил их гость, потихоньку прикладываясь к своему бокалу.       — Ну… практически, — согласился с ним Уайт, находя такое описание вполне приемлемым. — В него макают хлеб, если речь о семье победнее, а в богатых семьях — мясо, мидии или даже тофу. Ну, или готовят поленту из кукурузной муки с тушеной говядиной и чабером. А есть еще тартифлет, — вспомнил он, в продолжении своего рассказа постепенно начиная испытывать сильный голод, и смущенно потянулся к не дающим покоя жареным ребрышкам, отламывая мясо по маленьким кусочкам.       — Что такое этот тартифлет? — поинтересовался Брэйди, подпирая ладонью скулу и не сводя с мальчишки помешанного взгляда: он таращился на него без конца и только время от времени с неутоленным интересом посматривал на запертый шкаф, где стучалось и скреблось.       — Что-то вроде запеканки с беконом, сладким луком и кремовым сыром, — пояснил Кей.       — Один сыр у вас там едят, как я погляжу, — резюмировал О’Ши. — Не знают, видно, от сырного изобилия, куда его девать. — Вернув свое внимание к застоявшемуся пудингу, поторопил юношу, потянувшись и легонько подтолкнув под локоть. — Ну, давай же!       Испуганно прикусив по своему обыкновению губы, Уайт чиркнул спичкой, дал ей чуть разгореться и опасливо поднес к нижней кромке десерта. Вопреки его ожиданиям и незабвенному опыту, оставшемуся после выпекания Лэндоном марсельских крепов, фламбированный пудинг вовсе не полыхнул, превращаясь в огненный столп до потолка, а вполне себе медленно и нехотя занялся синим огоньком. Постепенно ровное пламя охватило его целиком, превращая в сияющую каплю, упавшую на тарелку, застывшую в ней наподобие светильника и вместе со стеариновыми свечами разгоняющую каморочный полумрак. Было так красиво, что Кей невольно залюбовался, но длилось это зрелище недолго: плам-пудинг погас еще прежде, чем господин Валентайн надрезал его ножом, разделяя на несколько разномастных частей.       После этой церемонии Брэйди, подхватив бутыль с ромом, наново наполнил их с Лэндоном бокалы, а Уайту просто подлил, не спрашивая его желания и безжалостно обрекая на грядущее похмелье. Даже Валентайн, начавший утро с кружки эля в «Портулане», продолживший день распитием джина в джин-паласе и завершающий этот алкогольный марафон барбадосским ромом в чердачной каморке, косился на спиртное с философской тоской, глотая его, как надоевшее и давно идущее во вред лекарство от хандры. Впрочем, алкоголь делал свое дело: настроение в очередной раз немного приподнялось, встряхнуло ощипанные и куцые куриные крылья, попыталось взмыть хотя бы под потолок, если уж по-настоящему воспарить не получалось, да осело теплым комом в груди, попутно вызывая легкую головокружительную тошноту.       Брэйди продолжал пытать Уайта, и тот, разболтавшись, поведал ему — а заодно и сударю Шляпнику — о Самиклаусе, еще одном проявлении святого Николая, облаченном в епископские ризы и приходящем в начале декабря, о перемазанном в золе Шмутцли, олицетворяющем небезызвестного Крампуса, о Христхинде, мальчике с крыльями, прилетающем на Рождество, и чем дольше он говорил, оживляясь глазами и розовея щеками, тем необузданнее и веселее делался О’Ши, а Лэндон, в противовес ему, лишь сильнее мрачнел.       — Дай-ка я покурю, Ключик, — в конце концов сказал, выбираясь из-за стола и присаживаясь на подоконник.       Пока он набивал табаком трубку, поджигал ее и раскуривал, Брэйди, извинившись и объявив, что не жалует этот едкий дым, поднялся с места якобы размять ноги. Под пытливым взглядом Валентайна, неотступно сопровождающим каждый его шаг, прошелся туда-сюда, стараясь держаться подальше от окна и поближе к входной двери, а когда хозяин жилища наконец-то успокоился, убедившись, что подсаживаться к мальчику-ключику тот не планирует — вытворил вдруг такое, чего не ожидал никто из присутствующих.       Рука его, быстрая и пугающе ловкая, нырнула в карман, молниеносным движением выуживая оттуда блеснувший сталью нож с мельхиоровой рукоятью; ни Лэндон, ни Кей и глазом не успели моргнуть, как Брэйди подлетел к запертому шифоньеру, где томилась химера, и одним махом срезал тряпицы, накрепко стягивающие ручки.       — Дьявол, да я же просто сдохну, если не увижу твою уродливую собаку! — с отчаянием в голосе простонал он, распахивая шкаф прежде, чем Лэндон успел опомниться и броситься наперехват.       Уайт ахнул, подскочил, округлил глаза, безнадежно вскинул руку в жалкой надежде удержать от непоправимого, но было уже поздно.       Лилак, почуяв запахи свободы, замешанные из жареного мяса, свечного воска, винных паров, табачного дымка и удушливого парфюма, яростно рванула наружу, помогая дверям открыться и с короткого разгона налетая на Брэйди. Тот, не ожидав столь мощного эффекта, не разобрав толком, что видит, но увидев явно что-то сильно не то, отшатнулся, когда все четыре когтистые лапы врезались ему в грудь. Покачнулся и проводил ошалелым взором диковинное создание, взмывшее под потолок, зависшее там на нетопырьих крыльях и уже голодно высматривающее, что бы стащить с праздничного стола. Развернулся вслед за ним, делая пьяный круг, распахнул беззвучно рот и неверяще прошептал, понемногу крепчая голосом:       — Да это же Кат Ши! Не может быть, это Кат Ши, это же она самая! Да неужто такое возможно на свете… Где ты ее взял? — и, вылупившись на Лэндона, так и оставшегося остолбенело сидеть на подоконнике — толку исправлять ситуацию уже не было никакого, — вопреки всем ожиданиям одержимо потребовал: — Достань и мне такую же!       Малость оправившись от пережитого потрясения после этого вполне себе делового требования, Лэндон, всеми силами стараясь держать себя в руках и делать хорошую мину при плохой игре, потер заросший подбородок и, пробуя на вкус профессию контрабандиста, задумчиво произнес:       — Боюсь, что это будет затруднительно…       — Но ведь не невозможно? — перебил его Брэйди, не сводя с Лилак влюбленного взгляда. — Достань! Я хорошие деньги заплачу. — Помолчав немного и тоже очухавшись, спросил: — Зачем же ты говорил, что она уродлива? Она изумительна!       — Говорил, чтобы ты в шкаф не лез, — досадливо поморщившись, пояснил очевидное Валентайн.       — А я влез все равно! — радостно закончил О’Ши. — Ай да я, какой молодец! Так бы и не узнал иначе, что у тебя такое чудо чудесное водится! — и, припомнив, как его деловой компаньон давеча открещивался от своего таинственного питомца, быстро предложил: — Хочешь, я заберу ее у тебя?       — Нет! — Кей это выпалил прежде, чем Лэндон успел даже рот раскрыть. — Нет, — взволнованно повторил он, стискивая побелевшие кулаки, когда Брэйди переключил все внимание на него. — Я никому не отдам Лилак.       Многое в этот миг повисло невысказанным в комнате, но даже так Валентайн считывал непроизнесенные слова эмпатией и без видимой причины зверел: Брэйди О’Ши, чертов коллекционер чертовых редкостей, готов был, не спрашиваясь, забрать химеру вместе с мальчиком, прибрать к рукам, сделать частью своей коллекции и хранить, лелея до обожания. Если бы только он мог беспрепятственно осуществить свое желание, то давно бы уже это сделал, и наверняка сейчас балансировал на волоске от того, чтобы попросту избавиться от конкурента, силой присвоив себе живые ценности.       Наверняка единственным, что еще удерживало Брэйди от этого бесчестного поступка, была свободная воля мальчика-ключика, никак не торопящегося склоняться в его пользу.       — Лилак, значит, — ничем не выдавая потаенных порывов, пробормотал О’Ши, провожая взглядом кружащую над столом химеру и наблюдая, как та нахально снижается, наметившись на свиные ребрышки. — А что она…       — Кыш! — вскричал Уайт, ревниво накрывая ребрышки обрывками серой бумаги и рукой отгоняя голодную зверюгу. — Пошла вон отсюда! Подожди, пока дадут!       — …Что она ест? — закончил Брэйди, получив наглядный ответ на свой вопрос. — Дайте мне ее покормить! Можно? — получив скомканное одобрение от обоих хозяев неведомой зверушки и радуясь как ребенок, он трясущейся от возбуждения рукой выломал поджаристое гусиное крылышко и, с понятной осторожностью протягивая его химере, попытался ее подманить: — Иди сюда… Лилак, верно же? Иди сюда, Лилак!       Долго звать и упрашивать не пришлось — обнаружив, что к ней снизошли, что ей предлагают наконец-то еду, та рванула к нему, описывая неровные фигуры посредственного пилотажа, и жадно сомкнула челюсти на гусином крыле, едва не оцарапав молодому ирландцу пальцы.       Спешно их отдернув, Брэйди замер, склонившись над Лилак и обводя ее восторженным, почти боготворящим взглядом. Осторожно потянулся, еле-еле коснулся всклокоченного загривка, на всякий случай подобравшись и готовясь резво отпрыгнуть, но продажная химера, видно, готова была выказывать расположение к любому, кто ее покормит, и даже не забулькала своим странным утробным ворчанием, увлеченно разгрызая тонкие птичьи косточки, пока пятерня смелеющего О’Ши зарывалась ей в шерстяной воротник.       — Она собака?.. Или ящерица? Или что она такое вообще, — спросил он, недоуменно разглядывая разномастное тулово, сложенное из несочетающихся деталей, — никак не пойму?       — Ну, ты и спросил! — хмыкнул Лэндон, запирая окно и превращая тесную каморку в удушливую курильню. — Понятия не имею: видишь ли, частей всех этих у нее поровну, так что один Бог только и знает. Либо ее непосредственный создатель. Но по повадкам она — самая натуральная псина.       — А кто ее создатель? — не отставал Брэйди.       — Этого я тебе сказать не могу, — развел руками Валентайн. — Так уж вышло, что мы с ним заочно не в самых хороших отношениях, хоть лично и не знакомы.       — Сколько же у вас секретов, черт подери! — завистливо выругался молодой фат-ирландец, не скрывая при этом своего восхищения. — Сколько секретов, и ни один из них ты не хочешь мне раскрыть, Лэйн! Это ужасно несправедливо!       — Да неужели? — не поддаваясь на его стенания, равнодушно отозвался Лэндон. — На то они и секреты, Брэйд.       — Ладно… — нехотя согласился О’Ши, однако не преминул напомнить: — Но ты обещался добыть мне такую же!       — Точно такую же не получится при всем желании, — не представляя, как будет выкручиваться из этой ситуации и выполнять обещание, вырванное у него практически силком, пробормотал Валентайн, пытаясь припомнить, кто еще водился в славном бестиарии марсельского алхимика. — Комплектность у них… несколько разнилась, кажется… да и где их всех сейчас сыскать, когда они разбежались, ума не приложу!       — Добудь! — возбужденно сверкая глазами, снова завороженно повторил Брэйди. Потом, правда, вдруг случайно скользнул ладонью с шерстистой собачьей шкирки на гладкую рыбью спину и вляпался в свежую слизь. Отдернул с брезгливостью руку, в ужасе оглядел ее, поднес к лицу, несмело понюхал и, скривившись, пошел искать, чем бы вытереть, а Уайт, заранее готовый к такому исходу, поспешно протянул ему куски ветоши, срезанной с шифоньерных ручек. — Да что же она так разит?..       — А я тебя предупреждал, — злорадно напомнил Лэндон. — Первое впечатление обманчиво.       — Без этой вони добудь, — чуть опомнившись и остыв, попросил бедолага, безуспешно пытаясь избавиться от въевшегося «аромата». — Ты сказал, что они разные бывают. Это ведь называется химерой, правильно? — Он хоть и медленно, но соображал, что такое представляла из себя Лилак на самом деле. — Я слышал о них всякие древние легенды, но думал, что это всего лишь вымысел… Выбери мне что-нибудь устрашающее! С головой льва, например.       — Пошел ты, — не выдержав подобной наглости, без обиняков послал его Валентайн, устало возвращаясь за стол, куда уже пыталась пробиться их питомица, вызволенная из тюрьмы, раздразненная гусиным крылышком, но толком не наевшаяся. — Думаешь, их на рынке выставляют на продажу, чтобы выбирать? Сам-то ты много где их видел?       — Хоть какую-нибудь, — угомонившись и поумерив свой пыл, поправился тогда Брэйди, усаживаясь на расшатанную табуретку напротив Лэндона и не сводя с него темно-карих глаз, наполненных все тем же завистливым восхищением. — Принеси хоть какую-нибудь.       Командировка в Марсель для охоты на химеру виделась Лэндону чем-то настолько кошмарным и нежеланным, что он, не дожидаясь, когда его земляк осушит свой бокал, взял бутылку и плеснул себе рома, от нервозности промахиваясь и проливая на столешницу жженые капли. Рядом с ним Кей, тоже примерно представляющий, чем может обернуться подобная экспедиция, таращился в стену ледяным взглядом и оскорбленно отпихивал лезущую к нему Лилак локтем, затаив обиду как за то, что выскочила из шкафа, так и за то, что приняла с чужих рук еду — будто бы голодная химера, изнуренная заточением, могла повести себя иначе. На какое-то время в чердачной комнатушке установилась тягостная тишина, прерываемая лишь стуком стеклянных донышек, когда фужеры опускались на стол, да монотонным хрустом костей под зубами Лилак.       — А все-таки ты удивительный человек, Лэйн! — не выдержав, в конце концов объявил изрядно окосевший после пары-тройки порций тростникового хмеля Брэйди. — Удивительное везение для одного человека — обладать всем тем, чем обладаешь ты!       — Да что ты говоришь? — не особенно проникнувшись его сомнительным комплиментом, недовольно сощурился Валентайн, уже примерно представляющий, к чему идет речь. — То есть ты считаешь, что моя жизнь преисполнена великого везения и удачи? Правильно ли я тебя понял, Брэйд?       — А разве нет? — ветрено пожал плечами О’Ши. — Разве это не так? Ведь это тебе досталась — поправь меня, если ошибаюсь, — совершенно даром партия великолепного оружия. У тебя есть вот эта поразительная зверушка — первый раз в жизни такую вижу! — и еще у тебя есть… твой очаровательный славный мальчик… — Чуть помолчав и убедившись, что никто его перебивать не собирается, но не замечая при этом, как скапливается искрящее грозовое электричество в спертом чердачном воздухе, он продолжил, окончательно распустив пьяный язык, развязно откинувшись на спину и прислонившись лопатками к стене подле оконной рамы: — Твой Колин, который, не буду таить очевидного, так запал мне в душу… Ты не понимаешь, Лэйн, не понимаешь ни черта. Ты не знаешь, чем я в тот вечер сидел и занимался, когда впервые увидел вас в трактире. Вы все пили, ели, смеялись — а я как понял, кто вы друг другу, так уже и не мог ни о чем ином больше думать. Сидел, тискал эту суку Бетт, а сам пытался представить, как ты его трахаешь. — Кею уже на этих словах сделалось не по себе, кровь ударила в голову, вместе с ней по телу пронесся студеный озноб, руки омертвели, разом замерзая, а Брэйди, ничего не замечая вокруг себя, спокойно говорил дальше такие слова, которых произносить ему никогда бы не следовало: — Смотрел на твоего мальчишку, пытался понять, что же в нем такого, пытался представить, ну, и допредставлялся до того, что сам захотел в конце концов его трахнуть…       — Пожалуйста, замолчи! — взвыл Уайт, со скрипом сжимая зубы, впиваясь пальцами в столешницу и едва не переворачивая стол. — Хватит этого! Хватит! Я не хочу этого знать!       — Прости меня, Колин, — виновато улыбнулся О’Ши, нетвердо потянувшись за рюмкой. — Но это правда. Чем же она так плоха?       — Я тебя сейчас в окно выкину, Брэйд, если немедленно не захлопнешь свой рот! — предупредил его Лэндон, сделавшись чугунно-серым, и пересел поудобнее, чтобы в случае чего если и не воплотить свою маловыполнимую угрозу в жизнь, так хотя бы врезать хорошенько и тем самым остудить пыл наглеца.       — И ты тоже не хочешь от меня честности, Лэйн, — уязвленно протянул О’Ши, поджимая губы и вращая в пальцах бокал так, что ромовая жидкость беспрепятственно проливалась на пол, где ее уже задумчиво слизывала любопытная химера, курсирующая от одного края стола к другому. — Стало быть, лучше лицемерно притворяться, будто это не так, когда мы оба — нет, все мы трое знаем, что это так. Я не из тех, кто привык душить в себе чувства, заталкивать их поглубже, отказываться от них, уверяя, что это, мол, не для меня, что это неосуществимо… — на этой фразе Валентайн лишь сильнее подобрался, сделавшись напряженным и напружиненным в окаменевших руках. — Но если это и впрямь неосуществимо, — продолжал как ни в чем не бывало болтать его приятель-компаньон, выталкивая и дальше нетрезвым языком бестактные слова одно за другим, — то что же я должен был, врать и тебе и твоему мальчику?       — Молчать ты должен был, пьяный ублюдок! — зарычал Лэндон. Вид у него был очень злобный, последний раз в таком бешенстве Кей видел его в горящей лаборатории мистического господина Магистериуса — тогда мужчина бесконтрольно швырял в огонь всё, что только подворачивалось под руку, и материл как неотступных наемников-преследователей, так и свою родню. Сейчас Лэндон казался более сдержанным, и ярость его была холодной: даже сквозь алкогольные пары, ударившие по затуманенным мозгам, он с кристальной ясностью помнил о деловых отношениях, которые связывали его и Брэйди и которые лучше было бы не рвать опрометчивым поступком, если только ему не хотелось, чтобы вся доступная молодому ирландцу информация обернулась против них с Кеем.       Брэйди на «ублюдка» только невесело рассмеялся, хотя губы его рисовали вместо улыбки зачатки хищного оскала. Оттолкнулся от стены, возвращаясь из наклонного положения в более-менее вертикальное, поменял позу, упер локти в столешницу и, подавшись чуть вперед, спросил:       — Вот так прямо категорично, Лэйн?       Лэндон его не понял. Еще пуще нахмурился, и вместе с сердитой морщинкой на лицо пробилось недоумение. Безуспешно пытаясь взять в толк, что имеет в виду гривуазный земляк, и от обострившихся нервов выхватывая из пачки сигарету — не до трубки ему было, когда остро требовался глоток успокоительной отравы, — он постарался уточнить:       — О чем ты? Что ты, черт возьми, несешь?       — Вы оба — ладно, ты один, — оговорился Брэйди, с самого начала понимая, насколько неприменимо будет то, что он собирается сказать, к мальчику Колину, инфантильному и во всем целиком зависящему от своего взрослого спутника, — Признайся мне, ты никогда не пытался отвлечься?       — Отвлечься?.. — чувствуя, что превращается в какое-то сломанное подобие диплографа, способное только повторять последние слова, выдранные из диких, чужеродных фраз, переспросил Валентайн, все еще не понимая, но уже ощущая гниловатый привкус чего-то порочного.       — Колин, безусловно, диамант, — стараясь сгладить острые углы, приправив бочку мазута тошнотворным медом, и вихляя вокруг да около, но главного касаться пока не рискуя, продолжал болтать О’Ши, нисколько не считающийся ни с чьими чувствами. — Я сам со своим помешательством — лучшее тому подтверждение. Но одно дело — возжелать кого-то недосягаемого, грезить им денно и нощно, не имея возможности утолить своей жажды, и совсем другое — иметь желаемое в полном своем распоряжении безо всяких ограничений. Тогда и диамант становится вещью обыденной, и даже корона, где таких камней целая связка…       — К чему ты, сволочь, клонишь? — не выдержав этой тягомотины, перебил его Лэндон.       — К тому, что так ли ты сам одержим своим мальчиком, как одержим им я? — пояснил Брэйди, прекратив наконец-то юлить. — Постоянные отношения быстро приедаются и успевают наскучить… Не успеешь глазом моргнуть — и вы уже рутинно желаете друг другу спокойной ночи, а после отворачиваетесь спиной, чтобы не портить сон. Даже если это пресыщение еще не пришло, рано или поздно оно придет все равно, тебе ли не знать? Да и сам Колин, когда подрастет, наверняка захочет некоторого разнообразия — и это разнообразие будет спасением для вас обоих.       — Я все еще слушаю тебя только потому, что ты гость в моем доме, — сухо, будто надкусил углекислый лед, произнес Валентайн, начиная понемногу что-то угадывать. — И еще потому, что сегодня канун Рождества, которое ты, скотина, втаптываешь в грязь. В противном случае наш разговор был бы окончен, едва начавшись.       — Ну, так выслушай до конца, раз уж слушаешь, — раздраженно предложил ему О’Ши, от безнадежности того, что творит, делаясь напористым и в конце концов решаясь пойти ва-банк. — И ответь на мой вопрос: как ты поступишь, испытав пресыщение?       Уайт переводил взгляд с одного собеседника на другого, затаив дыхание, не решаясь вмешаться и с беспомощным волнением дожидаясь развязки их странного, жуткого, опасного разговора.       — У меня достаточно воображения и мозгов, чтобы никогда его не испытывать, — огрызнулся Лэндон, скуривая сигарету так неистово, что легкие болезненно заныли, обожженные горячим смогом. Закашлявшись, он преломил окурок и утопил его в переполненной пепельнице, сминая и заталкивая на самое дно. — С этим ты не по адресу, приятель. Я не дам нам с Колином обоим заскучать и испытать нужду в подобного рода разнообразии.       Брэйди недовольно замолчал, делаясь смурым и поникнув в плечах, потом досадно цыкнул, скорчил расстроенную мину и медленно, с расстановкой произнес:       — Похоже на то, Лэйн. Вижу и сам. Вы с Колином чертовски славные ребята! Давайте выпьем за вас… — он нечеткой рукой, сбивающейся скорее от ажитации, чем от градуса, нашарил на столе бутылку и долил еще им в рюмки, а опьяневший Кей, преждевременно успокоившись и по наивности своей поверив, что продолжения не последует, потянулся за куском еды: есть хотелось сильно, но все это время он не мог ничего в себя впихнуть из-за нервов и уже чувствовал, что от такого ужина у него вот-вот начнутся желудочные колики.       Некоторое время они снова провели в неуютном молчании, но потом их гость, встряхнувшись и нахлобучив маску лживых приличий, снова ухватился за разговоры, только и спасающие этот клятый вечер.       — Эх, жаль, что в Лондоне на святого Стефана не бывает скачек, — посокрушался он, блуждая рассеянным взглядом по стенам, где отплясывали свечные сполохи и плели паучьи гнезда вечерние тени. — Я сводил бы вас на ипподром. С самого детства люблю лошадей! Думаю, и вам бы они тоже приглянулись, тамошние кобылки. Очень гордые и своенравные животные, не лишенные при этом азарта… Колин когда-нибудь катался верхом?..       Получив отрицательный ответ, он обрадовался и воодушевился, пообещав непременно организовать для своих друзей загородную конную прогулку в январе, и не одну, но Лэндон, чем дольше его слушал, тем меньше ждал от всей этой суеты доброго исхода, почему-то остро предчувствуя, что никакой прогулки не будет, что все закончится сегодня, в застенках чердачной каморки, на пороге самого худшего в его жизни Рождества.       Несмотря на отчетливое ощущение черты, за которой их общение с щеголем-ирландцем неминуемо прекратится, он вежливо кивал, сдержанно улыбался, катал в ходящих ходуном пальцах очередную тошнотворную сигаретину и усмирял нестройное дыхание, силком втягивая воздух сквозь грудную клетку, скованную удушьем.       Брэйди поболтал еще немного о скачках, о непонятных обывателю различиях между «дерби» и «окс», об ипподроме Кемптон-Парк, при котором он и держал свой букмекерский клуб, о другом, гораздо более знаменитом Эпсомском ипподроме, выстроенном в форме подковы, куда мечтал бы перебраться, но куда путь ему по многим причинам был заказан, а взор его, поглотивший всех бесов, в агонии мечущихся по стенам вместе с красками свечного пламени, добрался до смятой постели, пробежался по скомканным одеялам, кое-как прикрытым пледом, по холмам подушек, и в конце всех концов снова остановился на Кее, пожирая его с большим аппетитом, нежели химера — рождественского гуся.       — Ты очень категорично отказал мне в моей просьбе, Лэйн, — проговорил он, перепрыгнув заправской скаковой лошадью с одной темы на другую, никак не дающую ему покоя, и обращаясь вроде бы к Лэндону, но при этом не удостаивая его и малейшего внимания. — Хотя я признаю, конечно, что она была несколько… ладно, она была совершенно недопустимой, да и Колин, наверное, не захотел бы тебе изменять даже по предварительной взаимной договоренности… но почему это непременно должно быть изменой…       …Если предыдущая попытка молодого ирландца подступиться и добиться своего Валентайну не понравилась с первых же слов, то от попытки второй у него уже загодя волосы вставали дыбом: О’Ши, если уж начал с грязи, впоследствии мог вообразить только бо́льшую грязь, в обратном порядке это не работало.       — …Разнообразие ведь бывает и другого рода, — продолжал самоуверенный паршивец-Ши. — В адюльтере по договоренности нет ни малейшей причины, если можно обойтись и вовсе без него. — Помолчав и убедившись, что никто не собирается его прерывать, чтобы сходу бить морду, хоть и не понимая, что не прерывают его вовсе не из солидарности, он продолжил — осторожно, прощупывая почву перед каждым шагом: — Я вижу, что не противен Колину. Не берусь сказать, что симпатичен, но, как мне кажется, мальчик достаточно ко мне расположен. Так, может статься, Лэйн, ты согласишься вот на что… — Понимая, что зашел слишком далеко и что обратного пути отсюда уже не будет, он облизнул пересохшие губы и выдал, повергая собеседников в чистейший сопор: — Почему бы нам не попробовать втроем? В этом нет ничего предосудительного, если каждый получит свою долю удовольствия.       В комнате на секунду повисла тягостная тишина; было слышно, как где-то тикают часы, хотя потрясенный и ошарашенный Уайт уже не мог с уверенностью припомнить, имелись ли у них эти часы, или фантомный тикающий звук зарождался сам собой, отсчитывая деления до взрыва незримой часовой бомбы.       Брэйди ждал, смотрел в упор, часто и взволнованно дышал — было видно, что ему самому, дерзкому и неуступчивому отпрыску гордой ирландской земли, тоже непросто даются эти откровения и просьбы, — и всем своим видом требовал немедленного ответа.       — Ты меня не возбуждаешь, — враждебно проговорил Лэндон с таким волчьим видом, словно собирался разбить об его голову что-нибудь тяжелое и только пока не определился, что именно.       — Упаси Бог! Ты меня тоже, — поморщился Брэйди, раздраженно поведя плечами, словно досадовал на непонятливость бестолкового приятеля.       — Стало быть, вот на что ты рассчитываешь, — подытожил Валентайн, не озвучивая, но четко обозначая понятные всем присутствующим границы предложенного.       — Вы что, чокнулись оба?! — ужаснулся Кей, понимая, к чему всё идет. Допущения, которых он, вопреки своим бахвалистым заверениям, давно уже подспудно начинал побаиваться, теперь случались сами собой, без его ведома и желания, причем какие-то страшные, слепленные из обрывков и лоскутов свежесодранной кожи, добытой в глухих закоулках распутных красных кварталов.       — Успокойся, Ключик! Я просто хотел понять, насколько он рехнулся, — отмахнулся Лэндон, не сводя при этом взгляда с О’Ши. Прибавил, чеканя литой монетой каждое слово: — Вижу, что рехнулся не окончательно, но до ожидаемого мною предела.       — Твой ответ будет отрицательным? — хмыкнул Брэйди, пересекая запретную черту и пускаясь оттуда во все тяжкие, с головой в пучину, способную потопить разом их всех: — Тогда, может, послушаем, что скажет Колин? — И, обращаясь уже к Уайту, спросил его прямо в лоб: — Ты хотел бы, маленький фаворит, чтобы тебя любили больше и сильнее, чем любят обычно? Хотел бы ты приумножить все те ласки, какие привык получать всегда? Любили ли тебя когда-нибудь двое, знаешь ли ты, насколько яркие ощущения может подарить такая близость? Или ты тоже всерьез считаешь это худым поступком, даже если мы трое придем к некоторому согласию на этот счет, и все останутся довольны?       — Пожалуйста, убери его, Лэн! — взвыл Уайт, зажимая уши, подлетая с места, куда-то бросаясь, хотя бежать в заваленной хламом каморке было критически некуда, спотыкаясь об разлегшуюся в ногах химеру и только молясь о том, чтобы на время оглохнуть и выпасть из реальности. — Я не хочу этого слышать, я не хочу ничего об этом знать, я же… я…       В тот же самый миг, сопровождая его ничтожное бегство, вторая катастрофа, назревавшая и нарывавшая всё это время гангренным гнойником, наконец-то разразилась: Лэндон, не выдержав того, что с полнейшей безнаказанностью вытворял при нем О’Ши, тоже вскочил на ноги, перегнулся через стол, сгреб трясущейся от бешенства пятерней их гостя за грудки, выдернул его оттуда и, беспорядочно сбрасывая стоящие на этажерке предметы, швырнул к стене, не замечая, как крушит при этом арендованную квартиру. Лилак, взбудораженная и возмущенная как тем, что по ней бестактно прошлись ногами, так и внезапно вспыхнувшей дракой, взмыла под потолок и принялась там беспокойно кружить, бросаясь из стороны в сторону и неаккуратно налетая на углы, и Уайту даже показалось, что от потрясения она временно утратила собачьи повадки, сделавшись гораздо больше похожей на переполошенную летучую мышь.       Брэйди, морально готовый к такому исходу, матерно выругался, врезавшись спиной в острые ребра полок и сметая собой наваленный на них жестяной хлам, покачнулся, заваливаясь назад, но кое-как устоял на ногах. Вскинул руку, инстинктивно защищаясь и накрывая ей кулак Валентайна, превративший ворот пальто в удавочную петлю, отступил, пытаясь высвободиться — пара шагов в чердачном закутке заставила их миновать шифоньер и оказаться у самой двери, — а Уайт, застывший поодаль испуганным призраком, наконец-то опомнился, рванул за ними через всю каморку, отпихивая перегородивший дорогу стол.       Перевес в физической силе оказался на стороне более рослого и зрелого Лэндона, так что Брэйди, прекрасно сознавая, что неизбежно проиграет в их короткой стремительной стычке, отвел вторую руку, все еще остающуюся свободной, запустил в карман пальто и выдернул — резко, вспыхнувшей блиставицей, — во второй раз за этот безумный рождественский вечер голодный мельхиоровый нож.       Сверкнул шальной клинок, обнажая тонкое лезвие, поднялся к шее противника и упреждающе кольнул под скулу, точнёхонько в беззащитную яремную вену.       Лэндон оторопел.       Застыл, скосив глаза и заторможенно изучая полоску холодной стали, поднесенную к его горлу, приставленную к нему острым кончиком и режущей кромкой, а пальцы, сжимающие чужой воротник, сами собой дрогнули, предавая и норовя бессильно разжаться. Брэйди осклабился, на лице его заиграла диковатая улыбка блудного цыгана, и неизвестно, что случилось бы дальше, если бы пронзительный, истошный и отчаянный крик не разбил эту бесформенную, неестественную и грохочущую пульсом тишину.       — Нет! — надсаживаясь и ломая голосовые связки, от звонкого и высокого альта сходящие на хрип, взмолился Уайт в надежде остановить это безумство. Срезонировали оконные стекла, Лилак обреченно спустилась на шкаф, вскинув морду кверху и беззвучно подвывая, а где-то у соседей застыли, притаились на цыпочках, вытянув шеи и неуверенно прислушиваясь к апогею чужого уродливого празднества. — Нет, — повторил он уже тверже, загнанно дыша, и Брэйди О’Ши, скользнув взглядом точно так же, как секунду назад — его враг-приятель-компаньон, с изумлением натолкнулся на черный ствол револьвера, зажатого в обеих руках мальчишки, крепко стиснутого за рукоять и направленного прямо на него.       Очевидно, наугад выхватывая из кофра первый подвернувшийся пистолет, Уайт не знал, заряжен тот или нет — они с Лэндоном по своей лености далеко не все оружие успели избавить от пуль, — но и времени на проверку у него не было; в некоторой степени это была сейчас та самая русская рулетка. До крови впиваясь зубами в губы, он примерился, начиная незримую смертельную линию с целика, продолжая ее мушкой и заканчивая у двери, где стоял О’Ши и неверяще на него таращился. Руки отплясывали макабрический танец, не слушались, тряслись так сильно, что их тряску можно было различить невооруженным глазом, но дальнейших угроз не потребовалось — ирландец-фат и без лишних слов все понял: мальчишка, если понадобится, через неумение, сопли и слезы неизбежно его пристрелит, защищая единственного дорогого человека, и смысла продолжать изначально проигранную борьбу нет никакого.       Лэндон, невольно обернувшийся на крик вместе с Брэйди, потрясенно выдохнул, чуть не напоролся сам случайно на нож, все еще царапающий ему шею, и почувствовал, как его противник подается назад, обмякая в плечах и откидываясь спиной на стену. Пожевав губы и прикрыв воспаленные веки, обрамленные густо-черными ресницами, молодой ирландец опустил клинок и поверженно выдохнул:       — Я понимаю тебя, Колин. Конечно же, ты прав. И конечно же, ты имеешь полное право меня прикончить.       В голосе его сквозил такой надрыв и такая декабрьская метель, что Кею сделалось дурно, тоскливо, тошнотворно. Он уронил руки, сделал шаг вспять, сотрясаясь грудной клеткой от близких рыданий и содрогаясь всем своим существом; лицо его тоже исказила судорога — белая, точно трещина на оконном стекле, оставленная живописцем-морозом.       — Хватит! — прошептал он, комкая слова кривящимися губами и молясь всей душой, чтобы только этот кошмар поскорее закончился. — Я не желаю тебя больше ни видеть, ни слышать! Уходи отсюда… Уходи!       Брэйди перевел взгляд на Лэндона, настороженного, по-прежнему не рискующего расслабляться, беспечно разжимать пальцы и выпускать смятый ворот чужого пальто.       — Ты слышал, что тебе сказали? — сухо произнес тот, понимая, что вот на этом прямо сейчас будет поставлена точка в их отношениях, как деловых, так и сомнительно приятельских, и что Саутуарк, скорее всего, в ближайшее время придется покинуть, исчезая бесследно в лабиринтах других лондонских боро из опасений более чем вероятной отсроченной мести.       — Вот, значит, как? — прошипел Брэйди, щеря свои плотоядные белые зубы. — Я-то думал, мы друзья с тобой, Лэйн!       — Не ладится у меня что-то последнее время с друзьями, — неприязненно отозвался Лэндон, наконец-то с брезгливостью отдергивая пальцы. — Какой ты мне, к дьяволу, после всего этого друг?! Убирайся вон из моего дома!       Он отступил на полшага, предоставляя Брэйди полнейшую свободу действий, и тот — в расстроенных чувствах, разбитый, разладившийся, как механизм испорченных часов, — вылетел на лестницу, громко хлобыстнув за собой дверью, выполняя требование хозяев и устремляясь на улицы, окутанные туманной оттепелью, редким снежком, мерклой мглой и пронзительной вечерней пустотой.       Уайт, стоящий у окна, краем глаза видел, как спустя несколько сердечных ударов распахнулась парадная, как О’Ши выскочил из ночлежки, растрепанный, в расстегнутом пальто, будто ворон, изломавший о ветки терновника все свои крылья, но так и не одолевший колючую стену. Как пнул подвернувшуюся под ноги пустую бутыль, брошенную кем-то из безалаберных жильцов, как резко дернул рукой, отмахиваясь от невидимого собеседника, и как быстро зашагал, время от времени оскальзываясь на дорожной слякоти, куда-то прочь, пошатываясь и не особенно выбирая маршрут.       — Лэн… — прошептал Уайт, провожая нечитаемым взглядом их несчастного гостя, учинившего беспредел и изгнанного на пороге Рождества. Руки его до сих пор лихорадило, и он не сразу сообразил, почему Валентайн, приблизившись, первым делом ощупывает их, аккуратно разжимая сцепленные пальцы — лишь с порядочным запозданием до него дошло, что мужчина осторожно извлекает из них револьвер.       Опомнившись, Кей покорно выпустил оружие, и Лэндон, выкатив барабан, неопределенно хмыкнул, вернул его обратно, а после, сойдясь с мальчиком-ключиком глаза в глаза, очень серьезно произнес:       — Он не был заряжен. Ты бы ничего не смог сделать мистеру О’Ши, не поведись тот на блеф.       — Я не знал, — чувствуя, как лихорадка переползает с кистей на запястья и выше, понемногу охватывая все тело знобящим мандражом, обескураженно признался юноша. — Я схватил первый попавшийся…       — Ты мой невероятный мальчик, — совершенно не слушая ненужных оправданий, выдохнул Валентайн, сгребая его в охапку, обнимая, прижимая к груди и стискивая так крепко, что у Уайта зашлось бешеным птичьим стуком измученное сердце. Он всхлипнул, втянул прерывисто воздух и отчаянно выдохнул, сбрасывая наваждение:       — Лэн… Лэндон… мой любимый Лэндон!       — Тише, тише, мой Кей, — часто гладя его по плечам, по спине и всклокоченным волосам, попытался успокоить Валентайн, тоже лишь сейчас до конца осмысливший случившееся. — Забудь, обо всем забудь! Все уже хорошо, все в порядке, не думай об этом… Это больное, ненормальное Рождество не так и плохо уже тем, что мы живы и ты со мной, а остальное значения не имеет…       Сдвинутый стол, где поблескивал на столешнице топленым сахаром пролитый ром и заветривалась беспорядочно разбросанная еда, остался стоять поперек комнаты неприкосновенным и прокаженным капищем, и только Лилак, печально вздыхая, неторопливо расхаживала по нему, тихонько клацала когтями и подчищала тарелки, заедая свой стресс. Снаружи усиливалась непогода, заходя на новый круг, мокрые хлопья падали грузно, увесисто, залепляли окна, укрывали брусчатку мостовой студеной юшкой; где-то распевали рождественские хоралы, и ангельские гимны, знакомые Лэндону с далекого детства, надрезали в душе прохудившиеся струны одну за другой. Рождество в нем умирало, как когда-то давно умерла виолончель, и теперь вместо человека от мужчины остался только деревянный остов, похожий на эльфийского подменыша, вытесанного из лесного полена; только это высохшее дерево, одухотворенное единственной живой искрой теплящихся за грудиной чувств к мальчику-ключику, и если бы мальчик-ключик его сегодня предал, он, наверное, застрелился бы сам, избавив Брэйди от необходимости марать руки кровью, а причины предать имелись, и достаточно веские.       Брэйди О’Ши, очаровательный молодой человек, обеспеченный и амбициозный, был для Уайта тем спасением, которое гарантированно могло бы оборвать нить преследования, тянущуюся от Блошиного дворца через города, страны и их с Лэндоном злосчастную связь.       Брэйди О’Ши мог бы прекратить весь этот затяжной кошмар, в который превратилась их жизнь, и он же, возможно, являлся спасением не только для Кея Уайта, а и для Лэндона Валентайна тоже, но…       Но, вот же незадача, никто из них в подобном спасении не нуждался: они ведь самоубийцы, они пара чокнутых самоубийц, танцующих свое порочное танго до конца, до самой последней ноты, до бессмысленного финала; танцующие ради того, чтобы танцевать, чтобы дышать в унисон, чтобы жить одну на двоих жизнь, какой бы незавидной та ни была, чтобы…       …Ведь чинит же кто-то часы для того, господи, чтобы просто чинить часы?..       Остаток вечера они провели в унылой тишине и почти без разговоров: после конфликта с Брэйди, еще неизвестно, благополучно ли разрешившегося, можно было бы много о чем поговорить и многое обсудить, но им не хотелось.       Им обоим было слишком погано и неуютно на душе, словно их заставили прилюдно раздеться даже не до телесной наготы, а до самых белых костей, вывернуть наизнанку все свое нутро, и хотя ни Лэндон, ни Кей в продолжении этой отвратительной процедуры не обнаружили друг перед другом никаких изъянов, осадок тем не менее остался гадостный.       Чтобы как-то отвлечься, они дружно решили немного прибраться перед сном. Выровняли этажерку, расставили попадавшие предметы обратно по полкам, сдвинули стол назад к окну, собрали с него все объедки, скинув в обрывки замасленной оберточной бумаги. Выплеснули ром на улицу, разбавляя снежно-угольные лужи крепленым алкоголем, поставили бедной Лилак, сиротливо свернувшейся в клубок на шифоньере, пару уцелевших кусков подпаленного пудинга и даже вместе потрепали ее по загривку и шелковистой морде, пытаясь приободрить.       Потом утомившийся за этот бесконечный день Кей долго сидел на краю неопрятной постели, согнув одну ногу в колене и подтащив ее к себе, мучился жаждой и начинающимся похмельем, неосмысленно и безучастно дергал пряжку своего лепреконского ботинка, будто бы раздумывая, снимать или не снимать обувку — силы покинули тело, и даже на то, чтобы разуться, у него не находилось воли, — а Лэндон чистил ему апельсин, курил трубку, мучительно кашляя, и время от времени подходил, чтобы целомудренно поцеловать в растрепанную макушку.       В какой-то миг Кей вдруг поднял на него голову, одаряя таким пронзительным взглядом вербных глаз, что мужчина вздрогнул, а пальцы скользнули по липкой кожуре, едва не роняя жухлый фрукт. Губы мальчишки, искусанные и обветренные, медленно шевельнулись, и он тускло спросил, заставляя все внутри заполниться болью:       — Мы же не умрем, Лэн? — Шепотом, еле живым, бессильным, добавил: — Мне иногда кажется, что это тупик; что мы пропадем, мы исчезнем, растаем… что нет никакого будущего. Ничего нет, Лэн. Там, дальше, ничего нет, так ощущает моя душа.       — Прекрати! — яро, с неистовым возмущением, прорычал Валентайн, перепуганный его словами до могильного холода. — Не умрем мы! Не пори ерунду!       — Но ты же видишь и сам… — начал Уайт, не желая униматься и решив, видно, утопить их нынешним вечером в пучинах своего меланхолического уныния, но в этот миг по лестнице раздался частый топот детских ног — явление довольно-таки странное в час, когда даже ночлежные дети поголовно сидели в своих комнатушках с семьями, встречая Рождество, — и двое жильцов чердачной каморки замерли, с удивлением к нему прислушиваясь.       Топот, однако же, не собирался нигде затихать, пропуская нижние этажи один за другим, с каждым лестничным пролетом усиливаясь и звуча все ближе и ближе; почему-то оба, и Лэндон и Кей, не сговариваясь, почуяли, что это к ним.       Не к кому-нибудь другому — не к тихому же соседу-студенту, в самом-то деле! — а именно сюда, в их комнатенку, густо перемазанную сегодня душевной лепрой.       Подобравшись и вполоборота уставившись на дверь, они не двигались с места, застыв встревоженными изваяниями, и только слушали, как к топоту подбитых деревом ботинок, превратившемуся на подступах к последней лестничной клети в настоящий грохот, прибавляется тонкое и неокрепшее, но при этом надсадное, свистящее дыхание запыханного ребенка.       Когда сударь Шляпник, не выдержав неизвестности и накалившихся нервов, поднялся навстречу, чтобы открыть странному неурочному гостю так и не запертую по рассеянности дверь, та распахнулась сама, взвизгнув голосистыми петлями, и на пороге, одетый в замызганное рванье, объявился оборванный уличный мальчишка: худой, чумазый, с подстывшим носом и слезящимися глазами, Христхинд, обронивший по пути свои крылья — только такой и мог явиться к ним под Рождество.       — Вы мистер Нолан? — кое-как отдышавшись, взволнованно спросил он, и Лэндон коротко и быстро кивнул, чувствуя, что на долгие предисловия лучше не тратить драгоценного времени. Получив положительный ответ, мальчишка сбивчиво затараторил, обдавая их промозглым воздухом и зяблым, как липкий недужный пот, страхом — каждое его слово, насквозь пропитанное паникой, падало на голову ушатом ледяной воды: — Мистер Ши… к вам послал… его взяли пилеры… я был у хозяйки, когда в дверь ломились… в окно выпрыгнул, второй этаж всего, с черного хода, где слуги… не успели… схватить… — Чем дальше он говорил, тем дурнее и хуже становилось Лэндону, а Кей так и вовсе обмер, делаясь мертвецки бледным, будто свежий труп, извлеченный из-под снега. — Мистер Ши сказал: «Передай моему другу Нолану, чтобы срочно все бросали и уносили ноги». И еще просил передать, чтобы простили вы его за все. И сказал, что шиллинг дадите, — прибавил он, за пережитым испугом и бегством не забывая и о хлебе насущном — вряд ли, конечно же, Брэйди, угодивший в передрягу и окруженный со всех сторон, стал бы беспокоиться о пропитании беспризорного паренька.       Валентайн снял с вешалки свой макинтош и принялся неуклюже рыться по карманам, промахиваясь и забывая, где у него что лежало; снова посыпались на пол измятые деньги, которые он не рисковал оставлять в ночлежке и таскал все время при себе, и пока наклонялся, пока нетвердой рукой подбирал их с пола, мысли метались в жалких потугах до конца осознать и принять случившееся.       Брэйди схватили полицейские — следовательно, он что-то натворил, выбежав отсюда в раздрае и растерзанных чувствах; быть может, случайно с кем-нибудь повздорил, а может, и вовсе учинил нечто безумное, уже не имело никакого значения, что именно. Главным было то, что оружие он приобретал у них, друзья его — приобретали у них, весь клокочущий, будто адский котел, Саутуарк последнее время отоваривался у них с Кеем, разживаясь в свободном доступе револьверами и ножами.       — Собирайся, Ключик! — быстро велел он, и Уайт, восседающий на кровати блеклой тенью и продолжающий бессмысленно раскачиваться, вздрогнул, наконец-то очухиваясь и приходя в себя. Глаза его прояснились, он вскочил и бросился к шкафу, а уличный мальчишка, раскрыв от удивления рот, вытаращился на диковинную крылатую Лилак, которую на сей раз без труда удалось уговорить влезть в ненавистный, но по-своему ностальгический мешок.       — Шиллинг, мистер, — деловито напомнил мальчик, не сводя глаз с Кея, мечущегося по комнате со своим объемным рюкзаком и спешно натягивающего вайдовую курточку. Валентайн вручил ему причитающееся вознаграждение, подхватил саквояж с зонтом — последнее памятное, что осталось у них с прежних дней, — окинул напоследок неприязненным взглядом притаившийся под столом кофр, где еще хранилось предостаточно огнестрельных улик, шагнул к порогу, и в эту переломную секунду услышал, как хлопает парадная дверь ночлежки, на сей раз впуская двоих взрослых людей.       Резкий хлопок, отдаленная торопливая поступь, взволнованные и приглушенные голоса, обстоятельства, сопутствующие внезапному появлению в ночь, когда добрые англичане предпочитают не покидать своих домов — все эти признаки вкупе с обострившейся интуицией подсказали Лэндону, что дело плохо. Перепугался и Кей, замерев и притиснув к груди живой груз, а мальчишка-оборвыш, очевидно, понимающий ситуацию лучше всех присутствующих, всхлипнул и затрясся, как осиновый лист.       — Дьявол! — ругнулся Лэндон. Выглянул в окно — там кто-то стоял у подъезда, укрытый темнотой и укутанный плащом; плащ показался Валентайну уж слишком похожим на казенную форму. Задыхаясь от ужаса и безнадеги, он схватил перепуганного беспризорника за шиворот, вытолкнул вместе с остолбеневшим Кея на лестницу и вышел сам, а канонада чужих шагов билась в висках маятником, делаясь все ближе и неотвратимее.       Уповая на последний возможный путь, ведущий из этой западни на волю, Лэндон метнулся к соседней двери, за которой обитал тихий и скромный студент, толкнул ее — с отчаянием, не особо рассчитывая, что та поддастся под его пальцами, — и, о чудо, эта спасительная дверца оказалась не заперта.       Очевидно, студент, будучи слишком нищим, чтобы бояться воров, и слишком поглощенным своей учебой, чтобы помнить о всяких малозначимых бытовых пустяках, точно так же, как и они, забыл запереть в канун Рождества свою чердачную каморку и теперь взирал на них с удивительной смесью изумления, узнавания и недоумения.       — Простите, — сказал Валентайн, не особо размениваясь на приличия и не спрашивая дозволения — не до того ему было, — за вторжение, но мы воспользуемся вашим окном.       Бледный от извечного недоедания студент, провожая его ошарашенным взглядом, отодвинул стул от приставленного к окошку стола — почти точной копии того столика, что стоял в их каморке, — поднялся было навстречу, но препятствовать им не осмелился и лишь отступил к стене, безвольно опуская худые руки.       — Счастливого Рождества, — бесшумно запирая дверь, чтобы спутать и ненадолго задержать ищеек, промямлил Кей, чувствуя себя полным идиотом, но при этом испытывая потребность хоть что-нибудь сказать хозяину жилища, так беспардонно потревоженному ими среди ночи.       — Счастливого Рождества, мистер, — окончательно превращая всё происходящее в дешевый фарс, заученно повторил за ним мальчик-побирушка, утирая текущий нос и озираясь по сторонам.       Лэндон вскинул оконную раму, выглянул наружу — там чернел задний двор ночлежки, грязный, щедро залитый помоями, заваленный грудами мусора: то, чего не могла себе позволить одна половина ее обитателей, проживающая с лицевого фасада, охотно позволяла половина другая, находящаяся со стороны фасада дворового, и отбросы ссыпались ими прямиком в окна. Там не было ни души, и Валентайн, сдвинув громоздящийся книгами стол, забрался на подоконник, приседая на корточки и кое-как на нем балансируя.       — Кей! — позвал он, и тот, хватая за рукав ветхой курточки их маленького гонца, угодившего за компанию с ними в передрягу, поволок его за собой к окну.       — Что вы делаете, мистер?! — из последних сил упираясь ногами в пол, зашептал оборвыш, схлынув от ужаса с лица. — Там же высоко!       Объяснять времени не было — к ним в покинутую каморку уже ворвались, перерывали шкафы, вытаскивали кофр; Лэндон просто подхватил под мышки брыкающегося беспризорника, легкого и почти невесомого, что бродячий пес, и втащил за собой на подоконник, игнорируя испуганное нытье. Потеснился, пуская Кея, крепко ухватившегося одной рукой ему за плечо, а другой — за ручку зонта, в последний раз глянул вниз, прикидывая костеломную высоту…       — Выпусти ее, — сказал, кивком указывая на рюкзак, подвешенный лямками к спине, и Уайт, принимая его правоту, с горечью ослабил горловину, позволяя очумевшей Лилак выскочить, хлебнуть лондонского неба и взмыть куда-то на своих нетопырьих крылышках, теряясь из виду в ночной темноте.       Молясь о том, чтобы только этот полет, грозящий угробить всех разом, завершился благополучно, Лэндон раскрыл в рождественскую темень хлопнувший зонт и оттолкнулся, вместе со своими спутниками соскальзывая с подоконника.       Их сумасбродный и рискованный прыжок оказался для зонта фатальным: он натянулся всеми стальными перемычками, всеми сочленениями, всеми железными суставами, усиленными для страховки двойными крепежами, всем своим уплотненным куполом, родственным оболочке парящих аэростатов, и, невзирая на вложенные в него летучие свойства, стремительно понесся к земле.       Едва ли рассчитанный на двоих и не раз проверяемый на прочность, троих, пускай даже весящих, как двое с половиной, он уже не тянул, и снижались они так быстро, что Уайт не на шутку перетрусил, видя, как приближается к ним площадка с переливчатыми лужами, а оборвыш и вовсе зажмурился, очевидно, прощаясь в этот миг с жизнью.       Секунды падения миновали, брусчатка встретила внезапным сильным толчком, ноги подкосились, буквально оглушенные этим ударом, зонт, подхваченный сквозняком, с удвоенной мощью рвануло и куда-то понесло, и Кей по инерции разжал пальцы, выпуская и пальто сударя Шляпника, и их парашют-парасоль. Пошатнулся, не удержал равновесия, шлепнулся и проехался по камню плечом, вспыхнувшим болью до самых хрящей. Перед глазами все закружилось, поплыло; он ощутил руку господина Валентайна, помогающую подняться, сквозь отравленную адреналиновым ядом поволоку успел заметить, как беспризорный мальчишка прытко бросается куда-то, чуть прихрамывая, опрокидывая пустые ящики и поскальзываясь на размокшей бумаге, видел, как Лэндон воюет с погнувшимся на одну спицу зонтом, безуспешно пытаясь сложить и в конце концов неизбежно эту спицу ломая, слышал пронзительные свистки на соседней улице, у парадных дверей ночлежки…       А после задыхался от бешеного бега, бесконечных закоулков и проносящихся мимо грязных стен, не понимая, куда они бегут, куда уводят непослушные ноги, и ему казалось, что теперь их преследует весь мир, заключенный в эту мрачную шкатулку под названием «Лондон».