⚙️⚙️⚙️
Часы, висящие с внутренней стороны над дверями общественного туалета, показывали полдень, когда Лэндон Валентайн, расположившись у одного из трех имеющихся зеркал, неторопливо и старательно сбривал свою бороду опасной бритвой, купленной у старьевщика, чуточку ржавой, но вполне пригодной для службы. Кей переминался рядом с ним, очень нервно реагируя всякий раз, как в помещение входили новые посетители, вздрагивая и старательнее забиваясь в угол под их случайными или заинтересованными взглядами. Проходное отхожее место действовало на Уайта угнетающе: хлопало через никем не отмеренные промежутки притолокой, скрипело дверными петлями, ударяло уличным холодом, обдавало чужим одеколоном или придыхом ремесел — дубленой кожи, масла, угля, чего-нибудь еще, с трудом поддающегося определению, — так что он удрученно топтался в своем углу, терпеливо дожидаясь, когда с необходимыми процедурами будет покончено и они наконец-то смогут отправиться дальше. Туалет, попавшийся им на пути, вопреки ожиданиям, представлял собой не тесную будку, в которой обычно одному с трудом удавалось ютиться, а небольшой домик, где имелась пара писсуаров, вмурованных в стену, и отдельная наглухо закрытая кабинка для более долгих, основательных и приватных дел. Пол был, конечно, очень грязным, затоптанным множеством ног и залитым мочой, но сквозь нечистоты проглядывала зеленоватая керамическая плитка, а стены были покрыты облицовочным кирпичом густо-кофейного цвета. Плитка на полу, унитазы, три зеркала и раковина с краном — этим, в общем-то, исчерпывался уют уборной, но большего за цену в один пенни и не требовалось. Морщась от ледяной воды, которой приходилось часто смывать плохо пенящееся дегтярное мыло, Валентайн с горем пополам выбрил одну щеку и обреченно принялся за другую, а Кей, обегая взглядом его мгновенно посвежевшее и помолодевшее лицо в мелких ссадинах и порезах, с изумлением вспомнил, каким тот был в день их не такой уж далекой первой встречи. В памяти сохранились теплые домашние свитера, удивленная сонливость, взъерошенные волосы под высокими элегантными шляпами, греющие шарфы на пожизненно застуженном горле и озорное, навязчивое внимание, подаренное незнакомому, но приглянувшемуся мальчику из неприхотливого Блошиного дворца тихой пражской осенью. Уайт помнил всё отчетливо, словно это было вчера. У него так болезненно щемило в груди, что хотелось плакать навзрыд, хотелось проклинать монеты, почтовых голубей, Клоксуортовы часы, собственное невезение, собственную упрямую робость, быть может, тоже, хотя дело было, конечно же, совсем не в ней. Он не удержался и, когда уборная ненадолго опустела, предоставив им минутку уединения, потянулся и коснулся кончиками пальцев гладко выбритой щеки Лэндона, проводя по раздраженной и липкой коже от виска, где мужчина по своему обыкновению оставил небольшие бакенбарды, до колкого и шероховатого подбородка. — Кей?.. — мигом оторвавшись от бритья, окликнул его Валентайн, испытывая неясную и необъяснимую, но настойчивую тревогу. — Прости… — испугавшись его подрагивающего голоса, быстро отдернул руку Уайт. — Я не хотел отвлекать… — От чего ты меня отвлек, глупый? — выдохнул Лэндон, поворачиваясь к нему и откладывая бритву на обрывки газетной бумаги, разложенной им же поверх раковины. — От этого муторного, но необходимого дела? — помолчал немного, пристально вглядываясь в мальчишеское лицо, и спросил уже серьезнее: — Тебя что-то тревожит? — Сообразив, какую нелепицу только что ляпнул, скомканно ругнулся и оговорился: — Впрочем, было бы странно, если бы ничего не тревожило. — У тебя случается такое, что ты без конца вспоминаешь один и тот же момент и мысленно проживаешь, как будто… как будто хочешь сбежать туда от реальности? — чуть помявшись в попытке подобрать нужные слова, печально вымолвил Кей. — У всех случается, Ключик, — кивнул Лэндон. — Это называется «ностальгия», тоска по безвозвратно утраченному. Учитывая, в какую поганую ситуацию мы угодили, я нисколько не удивлен, что она тебя одолела. Что за момент, кстати? — Прага, Лэн, — сильно смущаясь, признался юноша. — Тот недолгий промежуток, когда я уже тебя знал… когда мы еще не были знакомы, но ты уже заговаривал со мной. И в особенности почему-то сливы, — совсем уж тушуясь и сходя на шепот, прибавил он. — Пакет со сливами, которые ты принес для меня и которые я так и не попробовал. — Славное было время, — согласился с ним Валентайн. — Славное и беззаботное. Но нельзя жить прошлым, Пьеро: не только потому, что это бессмысленный путь в никуда, но еще и потому, что в одну реку невозможно вступить дважды, как бы нам порой этого ни хотелось. — Знаю, — огорченно кусая губы, отозвался Уайт. — С рекой я давно уже понял. Просто эти воспоминания, они душат, они сводят меня с ума, и я ничего не могу с собой поделать. — Я пообещаю тебе кое-что, Ключик, — вдруг произнес Лэндон, становясь предельно серьезным, совсем как вчерашний сорванец, готовящийся заключить важнейшее в его жизни пари. — Если только однажды весь этот кошмар закончится… Если только это произойдет, мы поедем с тобой в Прагу. Я плевал на реки, в которые второй раз не входят, на якобы невозвратное прошлое и на прочую мудреную чепуху: мы вернемся, чтобы прожить нашу с тобой неслучившуюся осень так, как хотелось и грезилось мне тогда; так, как мы могли бы ее прожить, если бы не все это дерьмо. Я не знаю, как, но обещаю, — с нажимом повторил он. — Обещаю тебе. Пообедать им довелось только через пару часов: пока господин Валентайн привел себя в порядок, благодаря вмешательству бритвы изменившись практически до неузнаваемости — по крайней мере, тем, кто видел его лишь единожды, пришлось бы хорошенько присмотреться, чтобы распознать в нем саутаркского торговца оружием, — пока разыскали по пути к Вестминстеру открытую безымянную таверну, где хозяева успели разжечь огонь и водрузить на него многообещающий вертел со свиной рулькой, стрелки успели обежать по циферблату почти два полных оборота и теперь неуклонно подползали к двойке. Заведение, куда Лэндон с Кеем решили заглянуть, оказалось неприхотливым, обустроенным просто и по старинке: посередке правой стены горел очаг, выложенный крупным камнем и дерном, пол был деревянным, рассохшимся, из толстых досок и таким исхоженным, что грязь въелась глубоко в древесину, окрасив равномерной земляной пыльцой. Стены, кирпичные снаружи, владельцы таверны оставили такими же и изнутри, не озадачиваясь отделкой и только вбив местами в цементные стыки крюки для фонарей и колышки для одежды. Фонари горели даже сейчас, припрятав за матовыми стеклами дешевые свечи и разгоняя непогожий зимний сумрак, а колышки пустовали: никого, кроме Лэндона с Кеем, в такую праздничную рань здесь не было. На потолочных балках висело вяленое мясо и вязанки лука, по центру помещения, прямо под круглой люстрой, сделанной из старого корабельного штурвала, покачивалась грязноватая и скукоженная омела, а прилавок, где хозяйничала усталая официантка, украшал единственный кувшин с наломанными ветвями кожистого падуба, покрытого частыми брызгами чая и свиного жира, однако и в этом невзрачном местечке отыскалось кое-что занимательное, впервые увиденное Кеем, до глубины души потрясшее и надолго приковавшее его внимание. В таверне обитала собака особой, «вертельной» породы. Коротколапая, коренастая, крепко сбитая, с довольно длинным туловом хаунда, темной спиной, светлой грудью в подпалинах, полувислыми ушами и хвостом, скрученным в крендельный завиток, она была посажена в полое колесо, подвешенное сбоку от очага и соединенное с вертелом при помощи стальной цепи, протянутой между его ручкой и колесной втулкой. Пока собака резво бежала в своем колесе, подобно белке, высунув розовый язык и часто перебирая дюжими лапами, вертел вращался над огнем, позволяя мясу равномерно обжариваться со всех сторон, но как только она замирала на месте, утомившись или просто решив вычесать из ушей клещей и блох, вся отлаженная система летела к чертям и еда неизбежно подгорала. Неотрывно наблюдающий за ее беготней мальчишка очень быстро сообразил, что этот живой двигатель, каким бы поразительным ни был, имел массу недостатков и был установлен хозяевами безымянной таверны явно не забавы ради, а банально и прозаично от нехватки денег. Он так увлекся собачьим колесом, что не заметил, как из кухни высунулась еще одна вертельная псина — очевидно, сменщица первой, — процокала когтями по деревянному полу и, учуяв незнакомый запах, будоражащий ее обоняние, направилась прямиком к Уайту. Остановилась у его ноги, обнюхала пряжку ботинка, чулок, штанину бриджей, вскинула морду и уставилась на него крупными бусинами карих глаз, заискивающе виляя крученым хвостом. Уайт, до этого стойко державшийся, с ее появлением моментально сдал: губы его дрогнули, искривились, рисуя ломаную линию, а рука неуверенно потянулась к незнакомой собаке, замирая на почтительном расстоянии и тем самым безмолвно спрашивая разрешения. Когда та дружелюбно ткнулась носом в раскрытую ладонь, он решился коснуться шелковистой морды, бережно огладил длинный нос, поднялся выше и привычным манером зарылся всеми пальцами в шерстистый загривок. В этот миг кто-то громко прикрикнул из кухни, и псица под звуком хозяйского голоса отпрянула, поджала хвост, послушно засеменила обратно, часто оглядываясь на Уайта и, видно, недоумевая, что же за отголоски странного звериного запаха ее привлекли, а Лэндон, все это время остававшийся сторонним наблюдателем, осторожно потрогал юношу за плечо. — Если все когда-нибудь наладится, — не понимая, насколько бестактно прозвучит сейчас подобное предложение, произнес он, — мы могли бы однажды завести собаку… Вопреки его ожиданиям, Уайт резко и категорично мотнул головой. — Нет, — сказал он, отворачиваясь и от очага, и от кухонной двери. — Не хочу. Я почему-то совсем не испытываю радости, когда их вижу, Лэн. Я не тешу себя надеждами, что Лилак вернется к нам и в этот раз, чтобы не испытывать потом лишней боли… В Лондоне днем всё запружено машинами, крылосферами, людьми, а она и в Марселе-то чудом удрала тогда, на рынке, когда ее пытались убить. И все-таки… не предлагай мне заводить другую собаку, пожалуйста. Я знаю, что ты хочешь как лучше, и благодарен, но… — Да понимаю я все, — отмахнулся Валентайн, прерывая его излияния и распаковывая свежую пачку сигарет, только купленную им в табачной лавочке. — Я же не совсем дурак, Пьеро, хоть и, признаюсь, в чем-то, наверное, толстокожий. Давай-ка оставим пока тяжелые разговоры и лучше поедим, а вечером, после башни — ты уж меня прости, однако в успех нашего предприятия я заведомо не верю, — пораскинем мозгами и попробуем поискать нашу зверюгу, если только та сама до этого времени не объявится. Слова его удивительным образом подбодрили Уайта: тот послушно принялся за еду, с огромным аппетитом вгрызаясь в кусок сочной свинины и благодарно поглядывая на собаку, старательно вращающую вверенный ей вертел.⚙️⚙️⚙️
Рождество звенело серебристыми колокольцами и горними голосами церковного хора, пахло хвоей и имбирными пряниками, дымилось жареным мясом и рябиновым глинтвейном, а Лондон жил обыденной механической жизнью, где все шло своим чередом: клубился торфяной и угольный стим, оседая на стеклах и карнизах, проносились над переулками по гремучему стальному полотну, возведенному на сваях, юркие паровые вагончики, с раскатистым грохотом проскакивая в сквозные арки, парили над городом круглые розьеры, напоминающие земной глобус на подставке или погремушку, пойманную в рыбацкий невод, и медленно шли дирижабли, надрезая тучи хвостовым винтом. Туман собирался над рекой и от нее расползался по набережной, выстилая мостовую белесым киселем; очертания зданий таяли, земля сливалась с небом и водой, и в этом зимнем безвременье, в зазеркальной стране, поделенной туманом на живой праздник и зыбкое царство дымных фигур, корабли с высокими мачтами, покачивающиеся у причалов, казались огромными скелетами обглоданных рыб. Лэндон с Кеем, неприкаянные, бесприютные, угодившие в свое собственное мостомирье да так в нем и затерявшиеся, немного поблуждали в горьковатом смоге, под его прикрытием без нежелательных приключений добравшись до Вестминстера, и теперь неторопливо спускались к одноименному мосту, где высилась знаменитая часовая башня. Клокориум было видно издалека: они еще даже толком не успели к нему приблизиться, а он уже вырастал из мучнистых облаков острыми гранями, гофрированными стенами, пепельными скатами крыши и ажурным плетением песочного камня вокруг циферблата с неподвижно застывшими стрелками. Даже царственный Вестминстерский дворец, тянущийся дальше вдоль набережной стройным резным фасадом с вычурными башенками дымоходов и шпилями, бежевый, плиссированный, как свежевыпеченные итальянские вафли, не мог надолго удержать взор, раз за разом неизменно возвращающийся к Клокориуму, будто магнитом прикованный. — У меня сейчас сердце выскочит из груди, — признался Кей, неосознанно хватая Лэндона за руку и до боли ее сдавливая похолодевшими пальцами. — И то верно, Ключик, — вопреки ожиданиям, вместо успокоительных речей бессовестно и малодушно согласился с ним сударь Шляпник. — Лучше бы мы туда не шли. Нутром чую, что ничем хорошим это не кончится. — Куда же еще нам идти? — в отчаянии откликнулся Уайт, кусая истерзанные губы, от нервов запинаясь носами своих громоздких ботинок об неровно выступающую брусчатку и спотыкаясь почти на каждом шагу. — Да и почему ты считаешь, что оно непременно должно обернуться чем-нибудь дурным?.. Я просто волнуюсь, потому что там будут незнакомые мне люди, и они собираются провести важный эксперимент, и… И, в конце концов, это же Клокориум — место, куда я прежде даже и не надеялся попасть… — Меня во всем этом смущает только присутствие господина Магистериуса, — без особого воодушевления напомнил ему Валентайн, поморщившись. — Где гарантия, что он нас не узнает? Где гарантия, что твоей блудной дурынде, скажем, не взбредет в голову около шести-семи-восьми вечера, что у нас именно на этот час назначено с ней свидание, и она не рванет за нами в башню, взяв след? Интересно, как тогда ты будешь перед ним оправдываться за украденную тварюжку и спалённую лабораторию? Уайт, который прежде о подобном даже не задумывался, побледнел и только крепче стиснул руку мужчины. — Не знаю, — признался он. — Мы же не специально ее сожгли… И Лилак мы не обидели, а, наоборот, спасли. — Кей, — резко и безжалостно оборвал его Лэндон. — Хватит твоих иллюзий. Ему наверняка плевать на Лилак, учитывая, что это некогда, если верить леди Саванне, была его любимая собака: посмотри, в кого он ее превратил! Думаешь, такой человек станет размениваться на сантименты? Скорее всего, он из тех, кем движет чистый расчет без эмоций и личных пристрастий. Люди навроде него превыше всех благ ставят науку; наука в его представлении — это церковь, а мы, выражаясь образно, уничтожили ее алтарь. Клокориум между тем становился все ближе, проглядывал из дымки ровным угловатым корпусом, неотвратимо наваливался безмолвной махиной корнуоллского гранита, йоркширского и каннского камня, бирмингемской кровельной стали и литых чугунных балок; они уже не могли видеть его вершины, потому что над головами кренились недобрым градусом однотонные стены в пятнах сырости и угольных разводах. — Замолчи! — переходя на беспомощный шепот, взмолился мальчишка. — Пожалуйста, Лэн, давай не будем нагнетать лишний ужас, мне и так настолько страшно, что аж в груди всё сводит! — Ну так стой! — велел Валентайн, грубо хватая Уайта за шиворот у самых подступов к башне, дергая так, что тот на секунду ощутил, как отрываются подошвы от тверди, и властно его осаживая. — Стой, сказал! Нечего нам там делать! Чем ближе мы подходим к этому треклятому месту, тем громче что-то во мне бьет тревогу, да так, что волосы встают дыбом! До смерти перепуганный его словами, юноша невнятно пискнул, машинально отступил, почти уж согласился позорно ретироваться, сохранив в себе дремлющую мечту, но в тот же миг к башне подкатил черный паровой кэб, едва не обдав спорщиков вязкой кашицей из лужи и окутав удушливым выхлопом; дверца его распахнулась, и оттуда, аккуратно ступая сперва на подножку, и лишь потом уже на мостовую, чтобы не замарать обувь, выбралась собственной персоной леди Саванна, одной рукой придерживая длинные драпированные юбки со множеством бантовых складок, а другой прижимая к груди своего бессменного компаньона мсье Кисье. Отпустив извозчика восвояси, она сгребла объемный подол в горсть, отчего из-под небесно-голубой верхней ткани выглянула белоснежная исподняя, в одном ловком прыжке перемахнула разлившуюся под ногами слякотную жижу и, подняв полупрозрачный блуждающий взгляд, наконец-то увидела своих давних знакомых. — Как, неужели вы тут? — с искренним изумлением спросила она и от неожиданности чуть не выронила кота. Кроме пышного платья и изящных сапожек с каблучком, на ней была надета белая меховая мантилья и такая же белая муфта — правда, муфту удобства ради Саманта сдвинула на левую руку, закатав почти под локоть. Волосы она убрала в высокую и тугую прическу, с обеих сторон заколов жемчужными шпильками, и от этого облик ее сделался хрупким и почти невесомым, не слишком-то вяжущимся всей наносной ангельской нежностью с желчным и сварливым характером. Кей потрясенно уставился на дочку изобретателя, не сразу признав в таком нетипичном для нее амплуа, а Лэндон за его спиной недовольно цыкнул, вынужденно разжимая пальцы и с сожалением выпуская на волю загривок мальчишеской куртки: вот теперь все обратные пути оказались начисто отрезаны — в самом деле, не бежать же им было, поджав хвосты. — Ты… — наконец очухавшись, невнятно пробормотал Уайт, без зазрения совести продолжая таращиться и оглядывать девушку с головы до ног: у него настолько не укладывалась в голове Саманта в светском платье, что он на время позабыл все приличия. — Ну, чего пялишься? — быстро сообразив, в чем причина заминки, ворчливо буркнула леди Саванна, а Кисье, шкурой почуяв ее раздражение, из солидарности что-то мявкнул своим паскудным скрипучим голосом, сузив из-под монокля слеповатый зеленый глаз. — Это только для papá, чтобы его не позорить, ясно тебе? Тут сегодня важные птицы соберутся, а papá очень чувствителен к общественному мнению. — Я вовсе не… — вспомнив об этикете, попытался кое-как оправдаться Кей, ощущающий себя так, будто застал изобретательскую дочку в неподобающем виде, хотя в действительности дела обстояли как раз таки с точностью до наоборот. — Это очень красивое платье, — прибавил он, не зная, что еще сказать, чтобы не выглядеть неотесанным деревенщиной. — И настолько же неудобное, — подхватила Саманта. — Сам бы попробовал потаскаться в таком целый день. У него, чтобы ты знал, еще и корсет имеется, в котором я бы стараниями моей горничной задохнулась еще до обеда, если бы не додумалась ослабить эту проклятую шнуровку. — Немного помолчав, она заметила: — С этой стороны Африка была не так уж и плоха. Там, конечно, тьма-тьмущая людоедов и колдунов, но, по крайней мере, хоть одеждой тебя не мучают… Так, значит, вы все-таки надумали принять мое приглашение? Честно признаться, в свете последних событий я совершенно не рассчитывала вас здесь увидеть. — В каком это смысле? — не понял Лэндон и нахмурился. — Банда Ноланов из Саутуарка торгует в Лондоне оружием, — кисло пояснила она, бодро двинувшись вместе с ними к массивным и темным башенным дверям. — Их разыскивает полиция. Так пишут утренние газеты. Вам об этом ничего не известно? С запозданием Кей сообразил, что новую фамилию они себе с Лэндоном, заявившись в город на Темзе, придумать не удосужились. — Ровным счетом ничего, — не дрогнув ни единым мускулом в лице, с вызывающим нахальством отозвался Валентайн и тут же парировал: — А я вот слышал, что благовоспитанная дама из знатной семьи носит тайком мужские брюки. Вы себе представляете подобное безобразие? — Не поспоришь, — беззлобно согласилась Саманта, однако не преминула ехидно заметить: — Ваш-то грешок встречается на каждом шагу, а вот брюки — безобразие и впрямь из ряда вон. Впрочем, можете не беспокоиться на счет полиции, — уже серьезней добавила она. — В Клокориуме полицейских нет, его охраняет особая гвардия. — Мне это известно, — спокойно подтвердил Лэндон, и девушка обернулась к нему, удивленно вскинув брови. — Неужели? — спросила она с изрядным недоверием. — В таком случае, не мне вас учить, как вести себя, когда мы войдем внутрь. Просто запомните, что вы — мои ассистенты, а на все возможные вопросы я отвечу за вас. Впрочем, вряд ли они возникнут, — рассудительно заключила она, поудобнее перехватывая кота, трясущегося от сырого холода, и укрывая его короткой полой мантильи. — Никому из знати до нас четверых не будет и малейшего дела, а с papá я уж как-нибудь слажу. Немного ободренный ее словами, Кей облегченно выдохнул и уже смелее ступил на неширокую дорожку, выложенную колотым острым гравием и ведущую прямиком ко входу в часовую обитель. По обеим сторонам от дорожки торчали невысокие туи, а клочок вечнозеленого газона под ними, несмотря на середину зимы, резал глаза пронзительно-сочной зеленью. Клокориум выглядел угрюмым, мрачным, недружелюбным, дышал равнодушием векового камня и ощущался пугающе живым. Безучастный к людским судьбам, он являл собой образец неподкупного и чуждого страстям мудреца, откликающегося на просьбы и мольбы визитеров изборчиво и по собственному, непостижимому для простых смертных разумению. Приблизившись вплотную к пудовой двери высотой в два человеческих роста, вытесанной из дуба и окованной железными листами, Саманта стукнула увесистым кнокером, отлитым в форме львиной головы с кольцом в разинутой пасти, и спустя некоторое время из башенных недр донеслись глухие шаги. Кто-то подошел с той стороны, отодвинул чугунную шторку, закрывающую маленькое смотровое окошко, и показались сосредоточенные глаза привратника, скраденные тенями и обнесенные сеточкой морщин. — Кто? — коротко спросил он их. Саманта, порывшись во внутреннем кармане мантильи, выудила четыре престранные монеты — Кей успел разглядеть схематичное изображение часовой башни на аверсе, — и поочередно опустила их в прорезь под окном. — Саманта Саванна, дочь мистера Арчибальда Саванны, при ней мсье Кисье, а также двое ассистентов: мистер Ричард Гилмор и молодой практикант Кэри Янг. Было слышно, как кругляши с металлическим звоном падают в специально расположенную под прорезью емкость и как привратник с еле различимым шорохом достает их, тщательно изучая на скупом свету. Кей, перекатывая на языке, примеряя и запоминая придуманное Самантой имя, затаил дыхание, с трепетом дожидаясь вердикта, и после непродолжительной тишины, показавшейся ему целой вечностью, голос изнутри повторил, кое-что с викторианской чопорностью переиначивая на свой лад: — Леди Саванна, мистер Гилмор, мистер Янг и кот. Можете войти. С утробным лязгом прогремел сдвигаемый с места засов, заскрежетал и защелкал ключ, делая два оборота сначала в одном замке, срединном, затем — в верхнем, и под конец — в нижнем. После этого дверь простонала на заржавленных петлях, отлепилась от короба и медленно отворилась, разевая черную пасть и запуская гостей в стылую темноту.⚙️⚙️⚙️
Первым же делом после того, как они вошли, Лэндона с Кеем тщательно обыскали двое стражников в черных мундирах с позолоченными пуговицами и галунами, очень похожие на королевских гвардейцев, только в простых фуражках с лакированными козырьками и золотистыми околышами вместо привычных медвежьих шапок на головах. Ничего не обнаружив, кроме хромого на одну спицу зонта, драного рюкзака и гогглов с компасом внутри пустого саквояжа, посетителей спокойно пропустили дальше, и те присоединились к Саманте, поджидающей их у вторых дверей, ведущих из караульного помещения непосредственно в тело башни. Саманта, в силу своей половой и родственной принадлежности избежавшая этой унизительной процедуры, толкнула клепаную медную дверь, начищенную до блеска по центру и проеденную зеленью ближе к краям, и взгляду открылся узкий проход с винтовыми ступенями, круто уходящими наверх. Оттуда дохнуло склепным холодом, подземельем, глиняной сыростью, плесенью, машинным маслом, сталью и чем-то не поддающимся определению, но жутковатым; не покидало ощущение, будто не поднимаешься к небу ступень за ступенью, а спускаешься все глубже в зловещие катакомбы. Неизвестно, был ли Клокориум таким по замыслу своего создателя, полагалось ли ему нести на себе дух призрачной жути, замурованной в его стенах, или же он стал таким уже после, когда впитал безумие алчных людей, учинивших здесь череду многочисленных смертоубийств, но Кею все сильнее делалось не по себе, пока они карабкались в тесном проеме на его вершину. Винтовая лестница опоясывала собой жерло часового механизма, и за толстым слоем ледяного камня находилась начинка громадной башни. Там, погруженные в летаргию и недвижимо застывшие, помещались барабанные колеса, заводные пружины, трибы, анкерные вилки, рычаги, муфты, валы; там щетинились косозубые, секторные, конические и звездчатые шестерни и притаились под слоем маслянистой грязи всевозможные крепежи: болты-кронштейны, стопорные шайбы, корончатые и шестигранные гайки, шурупы… Когда Кей пытался вообразить себе всё это, перед его внутренним взором возникало нагромождение стального мусора, где все лепилось бессистемно и разные части безумной конструкции едва ли сообщались друг с другом. Он плохо представлял, как выглядят часы изнутри: в его жизни было не так много часов, и своих собственных мальчик из пансиона никогда не носил, чтобы иметь возможность заглянуть под их циферблат. Чем дольше они шли, тем нестерпимее у него начинала кружиться голова от лестничного круговорота. Газовые рожки, вмурованные через равные промежутки в кладку наподобие факелов, ярко озаряли неестественным свечением, но затем все снова погружалось в полумрак, и так виток за витком, снова и снова, пока это монотонное чередование не превратилось в сплошную волну сменяющихся светотеней. Перестав понимать, на какой высоте они находятся, куда идут и сколько времени прошло с того момента, как их впустили в башню, Уайт только машинально хватался пальцами за сыроватые стены, боясь потерять равновесие и поскользнуться на затертых плитах. К счастью, сразу за ним поднимался Лэндон, и юноша часто с благодарностью чувствовал, как теплая рука мужчины заботливо касается лопаток, придерживая и не давая крениться. — Кажется, меня сейчас стошнит, — искренне признался Кей еще через пару десятков однообразных ступеней. — Пф! Неженка, — фыркнула Саманта. Правда, тут же без обиняков призналась: — Мсье Кисье, кстати, вырвало, когда мы с ним первый раз поднимались по этой спирали, и поэтому с тех пор я его прячу под верхнюю одежду. Но ведь мсье Кисье всего лишь котик, ему простительно. — Вы сказали, что здесь сегодня соберется много народа, — напомнил Лэндон, впервые решаясь нарушать тишину важным вопросом, который никак не давал ему покоя. — Вы знаете, кто будут эти люди? — Понятия не имею, — пожала плечами леди Саванна, не страдающая мелочным любопытством, присущим большинству женщин, и с лихвой окупающая его любопытством крупным, свойственным ученым. — Не интересовалась. Какая мне разница? Могу точно сказать, что будет мой papá, господин Магистериус и какой-то член Совета, Олден или Олдман, не помню точно его имени. Ну, и заказчики, само собой. Papá, чтобы вы знали, так легко бы сюда не пропустили, просто ради его эксперимента. Мало ли таких экспериментаторов… Вдруг еще их изыскания увенчаются успехом — представьте себе тогда, чего они тут наворотят! Ему пришлось договориться с одной из семей, у тех подрастает дочка, ей как раз исполнилось восемнадцать. Еще я краем уха слышала, что член Совета тоже оказал им большое содействие, и всё это оказалось возможным только благодаря его вмешательству. — В чем заключается суть эксперимента? — спросил еще Валентайн, не вполне удовлетворившись услышанным, но в этот миг впереди посветлело, лестница окончилась, исторгнув их из удавьей утробы тесного лаза, и они оказались на небольшой прямоугольной площадке, с которой открывался арочный проем, ведущий в башенный зал. — Сами увидите, — с некоторым отвращением поморщившись, неопределенно отозвалась Саманта. — Не хотела бы я словами его описывать. Мы, к тому же, уже и пришли. То, что видел Кей в музее Немо, напоминало настоящий Клокориум ровно настолько, насколько игрушечный паровозик с железной дорогой напоминает настоящий состав, с ревом и грохотом несущийся по литым рельсам над насыпью из щебня. Просторное круглое помещение, куда они медленно и с понятным трепетом вступили, лишь отдаленно походило на амстердамский музейный экспонат, припася и знакомый кольцующий балкон, и ограждение по его краю, и круглый ров, круто обрывающийся в центре темной пропастью, да только никто и никогда не рассказывал Кею, как завывает ветер на высоте, бросаясь в сквозные окна и носясь по залу неукротимыми пронизывающими вихрями, пока не разобьется об звенящий витраж, как отзываются гулким звоном под ногами листы клепаного железа, устилающие пол, как давят заволоченные тенями своды, уходящие ввысь опорами купола, и как гудит башенный колодец, спускающийся своей утробой сперва к земле, а затем и глубоко под землю. Клокориум был слишком настоящим, чтобы хоть кого-то из присутствующих оставить равнодушным. Даже Саманта неуютно поежилась и покрепче ухватила кота, словно опасалась, что тот сбежит и зачем-то бросится в пропасть чокнутым самоубийцей. Зал, вопреки ожиданиям, оказался совершенно пустым: никого кроме них еще не было, и оставалось время без спешки осмотреться. Уайт долго переминался, не решаясь приблизиться к ограждению, но кое-как поборол свой страх, столкнул немеющее тело с мертвой точки, и Лэндон, терпеливо его дожидавшийся, двинулся вперед вместе с ним, безуспешно пытаясь отогнать назойливую тревогу и вырваться из плена туманного мостомирья, прицепившегося к нему посреди ночи у стен муравейника-дома. — Какое… какое жуткое место, — вымолвил юноша, шаг за шагом медленно подбираясь к кромке пропасти, где скрывались иглы и часовой механизм, и никак не находя в себе смелости подступить к ней вплотную. — Конечно, — откликнулась Саманта с напускным безразличием: к заграждению вместе с ними она не пошла, оставшись поодаль и со скучающим видом изучая стены. — Каким бы еще, по-твоему, ему быть? Здесь, прямо в этой башне, куча народу сгинула, предварительно устроив кровопролитие. — И никто не будет следить за тем, что мы делаем? — опасливо уточнил Кей, дивясь великодушно предоставленной свободе. — А чего бы им за нами следить? — резонно возразила леди Саванна, выпятив нижнюю губу, будто задиристая девчонка, и сдувая прядь волос, выбившуюся из прически и щекочущую ей кончик острого носа — руки-то у нее оставались заняты котом, а разжать их и выпустить ненадежного «мсье» она боялась, не без оснований подозревая, что тот может выкинуть какой-нибудь скверный фортель. — Или, может, ты у нас юный Вильгельм Телль, способный булавкой пригвоздить к стене муху на лету? Кстати, если у вас имеются при себе монетки, можете и впрямь попытаться — препятствовать никто не станет. Сами знаете, что и от мешков этого мусора никакого проку нет. Кей, не понаслышке знакомый с историей Вильгельма Телля, крепко обиделся. Уязвленный словами насмешливой изобретательской дочки, он вместе с приливом злости на одном дыхании преодолел оставшиеся футы до края и остановился у стальной преграды, тянущейся по всему периметру бездонной ямы. Замер, ухватился замерзшими пальцами за верхнюю перемычку и медленно заглянул вниз, пугливо перегнувшись через нее и каждую секунду с затаенным ужасом ожидая, что эта хлипкая с виду опора под его смехотворным весом непременно переломится, отправив в последнее короткое падение. Иглы, которые он увидел в стволе башенной шахты, оказались совсем не такими, как в музее: почернелыми и тусклыми, а не выкрашенными в неестественный цвет серебрянкой, и гораздо дальше от верхней площадки. Бросить монетку так, чтобы та угодила точнёхонько на острие, было не просто сложно — нереально. Тут только Кей со всей ясностью осознал, насколько в действительности невыполнима эта задача и как ничтожны их шансы на успех, если бездумно швыряться монетами на потребу прожорливому часовому брюху, и с этим осознанием его охватила беспомощность, повергающая в апатию и уныние. — Лэн… — пролепетал он, стискивая пальцы вокруг заградительной перекладины до синюшной белизны и продолжая таращиться на заросли хищных игл. — Лэн, это невозможно… — Я вижу, — глухо отозвался рядом с ним мужчина, тоже впервые заглянувший в нутро Клокориуму, о котором так много и так легкомысленно болтал, пока они с Кеем путешествовали. — Теперь я яснее ясного вижу это, Ключик. Мы с тобой напрасно трудились, карабкаясь по ступеням. Лично я не стану даже пробовать: гиблое дело. С тем же успехом можно выкинуть наши монеты и в окно. — Но ведь как-то же… ведь как-то же его можно завести, — обреченно добавил Уайт, не сводя глаз с завораживающей темноты, с «Бездны Челленджера», где на глубине иглы перетекали в тончайший проволочный механизм, соединенный нитями-паутинами с сердцем часов. Отсюда едва удавалось различить гигантские шестерни, рычаги и пружины, установленные в самом низу башни, практически впаянные в ее монолит и год за годом понемногу врастающие в лондонскую твердь: их силуэты угадывались очертаниями медных боков, покрытых вездесущей грязью вперемешку с машинным маслом, которым Часы усердно и пунктуально поливали, дабы не заржавились. — Если бы только у нас была веревка, чтобы туда спуститься… — Вот беда, Ключик, — с грустным сарказмом подхватил Валентайн, тоже не отрываясь от гнетущего и печального зрелища. — Ее-то я как раз и забыл прихватить. Полагаешь, нас бы пропустили сюда с веревкой? — Неужели люди, которые охраняют эту башню, не пытались сами завести Клокориум? — шепотом вымолвил юноша, полной грудью вдыхая стыло-стальной запах, поднимающийся из часовой шахты, и с дрожью распознавая в нем те же тленные нотки, какие встретили его однажды в горной костнице у подножия Дахштайна. — Здесь стражники проверенные, — покачал головой сударь Шляпник. — К тому же, я слышал, что им велено следить друг за другом. Нарушителя разрешается расстреливать на месте, а за бдительность полагается немалое вознаграждение — ну, и представь себе, много ли найдется желающих при таком раскладе ввязываться в рискованную авантюру, к тому же, без гарантии результата? Надеюсь, ты не станешь меня спрашивать, почему же они тогда не сговорились: люди, как я тебе уже давным-давно говорил, и о сущей малости договориться не способны, куда уж им сообща вершить судьбу мира… Долго лупить глаза в Клокориум было и неприятно, и бессмысленно. Кей, отлепившись от ограждения и стараясь лишний раз не заглядывать в колодец со смертоносными иглами, прошелся по залу, задирая голову и любуясь незамысловатыми готическими бойницами, откуда на пол лился серый перекрестный свет. Сделав так почетный круг, он остановился под витражом — единственным застекленным из всех башенных окон, — и застыл, разглядывая орнамент, который складывался из разрозненных фрагментов цвета сепии, вложенных в свинцовые перемычки. — Что это? — спросил он, обегая взглядом осколки и пытаясь мысленно собрать из них цельную картину. — Какой-то библейский сюжет, — охотно сообщила ему Саманта. — Если в чем я и не сильна, так это в них. После ее слов паззл наконец-то сложился, и Кей без труда узнал знакомое с детства предание из книги Бытия: был один народ, был один язык, и воздвигались стены, и росли кольца, и тянулись к небу зиккураты месопотамских храмов… — Вавилонская башня! — догадался он, разобрав в схематичной угловатости витража изображение так и не завершенного древнего строительства. — Это же Вавилонская башня… Странно, почему именно она?.. — Ничего странного, Ключик, — возразил Лэндон, подходя ближе и тоже изучая узор. — Люди начали ее возводить с единственной целью: уподобиться Богу, сотворить нечто грандиозное, с ее помощью возвыситься и стать равными Ему. Считается, что мы сделаны по Его подобию, а стало быть, творцы. Но, вот же незадача, именно это конкретное творение Всевышнему чем-то не угодило. Поди разбери, почему одних творцов Он жалует и щедро одаряет талантами, а других гонит взашей и лишает всего… В данном случае все они лишились общего языка, который, говорят, был тогда единым для всех народов. — Как келтика сейчас, — подхватил Уайт. — Верно, как келтика, — согласился сударь Шляпник. — Хорошо, что она есть, — призадумавшись, подытожил юноша. — А иначе я бы совсем тебя не понял… ирландского я ведь не учил. — О, поверь, я придумал бы способ и без этого, как к тебе подступиться! — самонадеянно заявил Валентайн, давным-давно махнувший рукой на присутствие леди Саванны и небезосновательно подозревающий, что той на их сомнительные интимные секреты откровенно плевать. — И даже нашел бы для себя в подобных трудностях некоторую утонченную изюминку… Но, возвращаясь к витражу: по моему мнению, он здесь более чем уместен. Клокориум — точно такая же башня и построена с той же самой целью. Стать равным Богу. Они немного помолчали; за спиной Саманта скучающе зевала, недовольно сопела, расхаживала взад-вперед, цокая при этом острыми каблучками, и воевала с котом, упрямо рвущимся на волю. — А где же сами часы? — наконец, не выдержав, задал очередной вопрос Уайт и сразу же сообразил, что сморозил какую-то глупость: дочка изобретателя насмешливо фыркнула. — Ты что, никогда не видел, как устроены часовые башни? — тоном, будто речь шла о будничной и само собой разумеющейся вещи, откликнулась она. — Они прямо под нами, в стене с витражом. В обычных башенных часах, правда, циферблат напрямую соединен с механизмом, но в случае с Клокориумом механизм расположен на самом дне, и к циферблату подведены рычаги. Их даже можно отсюда разглядеть, — жестом поманив юношу за собой, она обошла ограждение по кругу, с величайшей осторожностью склонилась к его краю, хорошенько придушив неусидчивого Кисье, ерзающего у нее на руках, и кивком указала куда-то в переплетение игл и теней. Приглядевшись, Кей разобрал граненый триб, вставленный в отверстие прямо в кладке — очевидно, снаружи к нему крепились неподвижные часовые стрелки, — и плоские бронзовые рычаги, соединяющие сам триб и что-то вроде коленчатого вала под ним. От кривошипа, помещенного на тонком маховике вала, уходили вниз длинные поршневые штыри и терялись из виду в сумеречной мгле. — Там, на дне, лежат скелеты? — вдруг припомнив пыльные легенды, с поистине детской непосредственностью вышептал Кей. Саманта прыснула, почти — Кею вовсе не почудилось! — неэстетично хрюкнула и расхохоталась. Правда, отсмеявшись, она честно призналась: — Понятия не имею. На мой взгляд, иглы расставлены так, что мимо них ты при всем желании не пролетишь, если сорвешься. Говорят, прежде — до того, как башню закрыли, — тела идиотов подцепляли крюками и вытаскивали, чтобы не спровоцировать какую-нибудь очередную чуму. А еще раньше, на заре существования Часов, их вообще никто не вытаскивал… Трупы тухли и тлели, покуда вороны не обжирали до костей: Клокориум долгое время считался прокаженным местом — все здесь только и делали, что помирали в расцвете сил безо всякого прока, и всерьез Часы никем не воспринимались. Это потом уже спохватились и додумались, что мертвых лучше бы все-таки предать земле, хоть из соображений банальной санитарии. Так что небольшая коллекция скелетов там наверняка имеется! — закончила она, делая нарочито огромные и страшные глаза. — Что же изменилось потом? — поинтересовался Кей, не знающий о Клокориуме практически ничего. — Почему башню закрыли, если сначала не воспринимали всерьез? — Сложно сказать, — пожала плечами Саманта. — Записей о Часах с тех времен не осталось, либо же они где-то хорошенько припрятаны. Может быть, кто-то сумел их завести, и тогда у остальных началась паника и оголтелая гонка? Это было слишком давно, чтобы я могла наверняка знать. В этот миг их разговор был бесцеремонно прерван: внизу заскрежетали ключи, громыхнул засов, раздался чей-то обрывистый разговор, и все это, помноженное звоном сырого речного воздуха, полоснуло Уайта по сердцу, заставляя то сорваться с места и бешено заколотиться. — О, это, должно быть, papá! — обрадовалась и оживилась Саманта. — Они с господином Магистериусом как раз собирались блеснуть пунктуальностью и приехать чуть пораньше, чтобы не заставлять всяких знатных особ томиться ожиданием. — Пораньше? Почему тогда мы пришли сюда раньше всех? — едва не падая на подгибающихся ногах, трясущимися от страха губами вымолвил Кей с самым страдальческим видом. — По-моему, очевидно, — раздражаясь на его непонятливость, довольно резко и недовольно буркнула леди Саванна. — Я пообещала провести вас в Клокориум и постаралась сделать все возможное, чтобы обещание это сдержать! Теперь даже если papá или господин Магистериус начнут возмущаться, будет уже все равно слишком поздно. Запоздало додумавшись, что они с Лэндоном тут гости не то чтобы легальные и, уж тем более, не то чтобы желанные, Уайт перетрусил еще больше, попятился, холодея, в отчаянии заметался взглядом по пустому залу, натыкаясь только на стальной балкончик и каменные стены: при всем желании, укрыться было негде. — Ну, и где гарантия, что они не попросят нас убраться? — недоверчиво уточнил Валентайн, тоже порядком взволнованный щекотливой ситуацией, в которую они угодили по воле изобретательской дочки и своей собственной беспечности. — Не попросят, — с апломбом заявила Саманта и загадочно пояснила: — Скорее всего, попросту не успеют. Вот увидите. Похоже, она дождалась своего звездного часа и теперь изощренно и тонко мстила им за представление, устроенное сударем Шляпником в «Холиуэллском саду» перед миссис Кендалл, подумал Кей, когда звук шагов, пока еще отдаленных, донесся с винтовой лестницы, медленно, но неуклонно приближаясь и усиливаясь. Впрочем, он быстро отмел эту мысль, когда бросил на девушку быстрый взгляд и понял, что та вовсе не безмятежно-спокойна, а заметно нервничает, что вид у нее подобравшийся и взбудораженный, а в глазах горит решимость. — Ты что, не предупредила его о нас? — догадался он. — Ты даже не предупредила своего отца-а… — на последнем слоге он сбился, заплетаясь языком и начиная испытывать с обыкновенной речью нешуточные трудности. — Да умолкни ты! — зарычала на него леди Саванна. — Помолчи, если хочешь, чтобы моя затея увенчалась успехом! В противном случае ничего страшного не случится: вас просто выставят из башни вон, и все. Подумаешь, велика катастрофа! Рассудив, что в словах ее крылось здравое зерно, и внутренне с ними согласившись, Уайт послушно затих, всеми силами пытаясь успокоиться, но его все равно продолжало трясти, а похолодевшие конечности отказывались слушаться. Господин Валентайн рядом с ним казался напряженным, однако панических признаков не подавал, просто вытянувшись до ломкой прямоты в спине и не сводя глаз с открытого входного проема, где вот-вот должны были появиться главные участники грядущего действа. Шаги звучали все ближе, а теперь к ним прибавились еще и голоса. Люди, поднимающиеся в башню, что-то сдержанно обсуждали между собой, и с каждым витком, остающимся за их спинами, Кей трепетал все сильнее, с трудом усмиряя руки и удерживая их от осиновой пляски. «…Значит, вы не изменили своего мнения с нашей последней встречи и продолжаете придерживаться той же теории, что и большинство, — говорил кто-то скрипучим старческим голосом и тут же заходился в монотонном кашле: — Кхе, кхе… Я хоть и находил ее всегда несостоятельной, однако же, надо признать, что проверить на деле последовательность Калвера так никому и не удалось… Кхе… А значит, она вполне имеет право быть… И вполне может оказаться верной…». Кашель душил человека, он шуршал тканью, доставал платок и сплевывал сгустки слизи, прочищая горло, а в это время другой голос, гораздо более бодрый и энергичный, с холеричными нотками, ему отвечал: «Я всегда настаивал и буду настаивать, друг мой Паскаль, что не нужно излишне мудрствовать, выискивая сложное в простом и сооружая трудности там, где их в помине нет. Да, последовательность Калвера кажется примитивной, но кто вам сказал, что Сэр Джонатан был из числа любителей шарад с двойным дном? Нет там никакого дна; два, один и два — самый обыкновенный механический ключ, как вы можете видеть и сами. Этот-то ключ и должен будет завести Часы». «Вы думаете? — с изрядным скепсисом отзывался его собеседник сквозь занудный кашель. Они почти полностью одолели лестницу, и те, кто поджидал их в башенном зале, могли теперь отчетливо слышать каждое произнесенное слово, помноженное стократ каменными завихрениями узкого лаза. — Было бы всё так легко… Кхе… Мистер Калвер, впрочем, теорию свою не смог ни подтвердить, ни опровергнуть, поскольку на тот момент, как добрался до игл, был уже мертв… Вы слишком много чаяний возлагаете на механизмы, Арчибальд, в этом ваша слабость, и вы прекрасно ее сознаете. Иначе с чего бы вам было приглашать сюда меня, адепта Агриппы и его бессмертных трудов по оккультной философии? Кхе, кхе…». Отец Саманты — а это, безусловно, был он, — что-то невнятно и недовольно проворчал, выждал короткую паузу, безмолвно принимая чужую правоту, и произнес уже безо всякого воодушевления, вкладывая в каждое слово неподдельную горечь, сожаление и неприязнь: «Совет занял позицию собаки, развалившейся на сене, что и сама не жрет, и другим не позволяет тоже, — очевидно, в чем-то они с дочерью мыслили схожим образом, потому что ровно эту же фразу сказала Кею с Лэндоном и леди Саванна, когда увидела на дирижабле Клоксуортов кубик. — Их, конечно, можно понять — после такой-то многолетней бойни, какая развернулась когда-то давно за право завести Часы… Понятное дело, они заключили договор, подписали пакт невмешательства, и между ними установился зыбкий мир, но мы — ученые, исследователи, первооткрыватели, — из-за их претензий на мировое господство не имеем возможности даже близко подступиться к Клокориуму! Знаете, чего мне стоило добиться позволения провести свой эксперимент? И без вашего присутствия он — я открыто признаю это! — не получится…». Тут лестница, к несчастью, закончилась вместе с секретами, и мистер Саванна с господином Магистериусом показались в сквозном проеме, с достоинством вступая в башенный зал. Первым вошел мистер Саванна, и Кей, несмотря на весь свой ужас и телесное цепенение, вылупился на него во все глаза, вживую изучая облик известного изобретателя, которого первый и единственный раз видел только на картине в музее Немо. Мистер Арчибальд Саванна оказался человеком довольно высоким, едва ли не одного с Лэндоном роста, сухопарым, немного нескладным, с длинными руками, крупными кистями и артистичными пальцами — такими пальцами наверняка удобно было собирать тончайшие механизмы, они будто нарочно создавались природой для этой цели. Неизвестный портретист не соврал, не приукрасил и не покривил душой: нос был по-орланьи тонким, с горбинкой, лицо — скуластым, подбородок — выступающим и достаточно крепким, брови — густыми и косматыми, а некогда маганую густую шевелюру серебрила частая седина. Глаза, прозрачно-серые, такие же в точности, как и у Саманты, смотрели пронзительно, цепко. Впрочем, семейное сходство отца и дочери исчерпывалось только цветом радужки и волос, а больше ничего родственного в их чертах как будто бы и не находилось. Одет Арчибальд был в меховой жилет из бурой лисы, черный деловой костюм и сюртук с укороченными фалдами, из-под рукавов которого выглядывали массивные белые манжеты, отягощенные позолоченными запонками, а на шее вместо галстука или бабочки красовался ярко-рыжий сафлоровый платок, лихо повязанный так, что острые концы наискось торчали над воротником-стойкой. Господин Магистериус, появившийся следом за мистером Саванной, потряс Кея гораздо сильнее, до самой глубины души, оказавшись совсем не таким, каким мальчишка его представлял. Это не был ни белобородый колдун, облаченный в скарлатную мантию со знаком самоеда-уробороса, ни маг-чернокнижник в черном балахоне, испепеляющий из-под капюшона одним лишь случайным василисковым взглядом. Господин Магистериус, по-иному Паскаль Паскье, был тощим и невзрачным человечком, едва ли достающим своему спутнику макушкой до плеча. Кожа у него оказалась закатной, смуглой, и хотя он, вне всяких сомнений, принадлежал к европеоидной расе, постоянное пребывание под солнцем изменило его до неузнаваемости, прокалив загорелой бронзой. Жиденькие волосы, поделенные боковым пробором, зачесанные с одного виска на другой и редко прикрывающие блестящую лысину, тоже приобрели характерный золотистый отлив; пожалуй, более всего он походил на ожившую статуэтку какого-нибудь древнего ацтекского божка. Лицо у него было кругловатое, но не полное, а худощавое, со множеством мимических морщин, впалыми щеками, выгоревшими бровями и ресницами и выцветшими светлыми глазами. В противоположность мистеру Саванне, одежда его не кичилась деловой чопорностью: Паскаль Паскье носил грубую куртку из темной кожи, небрежно наброшенную на плечи, коричневые сапоги, местами истертые на сгибах до белизны, шляпу-сафари и такой же бежевый сафари-комбинезон, выдающий в нем путешественника, частенько наведывающегося в африканские земли. Никаких алхимических атрибутов при нем не обнаружилось: ни мензурок, ни реторт, ни колбочек, ничего, отмечающего специфику профессии. Казалось, будто он — археолог, вот только вчера возвратившийся с раскопок где-нибудь в Уганде или Кении, и заподозрить в нем человека, складывающего из кусков свежего мяса новое, невиданное доселе живое существо, было практически невозможно. Уайт, слишком удивленный, чтобы испугаться, даже рот приоткрыл от изумления, глядя на господина Магистериуса, но в этот самый момент мистер Саванна, успев бегло сосчитать присутствующих и обнаружив непредвиденный избыток, осекся на половине шага, застыл как вкопанный, схмурил без того крутые брови и спросил дрожащим от негодования голосом: — Что это значит? Почему здесь находятся посторонние? — заметив, однако, в их числе и собственную дочь, немного сбавил резкий тон, решив для начала прояснить ситуацию: — Дитя мое, что происходит? С тревогой покосившись на Саманту, Кей заметил, как кровь отхлынула у нее от лица, выкрасив кожу в молочную белизну: очевидно, даже первое недовольство родителя уже порядком превзошло ее ожидания, однако вместо того, чтобы пойти на попятную и вытолкать самовольно приглашенных гостей взашей, она упрямо закусила нижнюю губу и, глядя отцу прямо в глаза, дерзко ответила: — Это мои коллеги, papá. Мистер Ричард Гилмор и… — Я не спрашивал, кто они! — сердито перебил ее Саванна, и черты его заострились, делая мужчину до крайности похожим на хищную птицу. — Я спросил, почему они находятся здесь, когда тебе превосходно известно, какой важный эксперимент у нас с мсье Паскье запланирован на сегодня! Это эксперимент всей моей жизни, а ты в такой значимый день приводишь сюда каких-то… Простите, господа, но я убедительно попрошу вас удалиться, иначе придется позвать стражу!.. — Но papá!.. — распахнув глаза в наигранном недоумении, выпалила Саманта, и ее звонкий голос, взметнувшись под купол и угодив где-то там в резонирующую пустоту сводов, отразился многократным органным эхом. — Неужели ты не понимаешь? Именно поэтому я их и пригласила! Мистер Гилмор — твой огромный поклонник, — на этих словах лицо Лэндона, получившего наконец-то сдачу той же монетой, какой привык расплачиваться и сам, вытянулось, приобретя очень кислое и отчасти уязвленное выражение, а леди Саванна, будто бы ничего не замечая, продолжила говорить очень быстро, опасаясь, что ее в любой момент могут заткнуть и осадить: — Ты собираешься провести эксперимент, который настолько для тебя важен, а никто не сможет этого даже засвидетельствовать! Кто потом подтвердит, что это именно ты сумел завести Часы? Сам ведь знаешь: успех будет приписан той знатной девчонке, ради которой тут сегодня все и затевается, а вовсе не тебе! Она несла полную чушь, ровно вмиг поглупела, скатившись до уровня моложавой фрейлины-интриганки, и Уайт таращился на нее, пытаясь взять в толк, как такое могло стрястись с человеком, собственным умом решившим хитрую задачку и сумевшим заставить Клоксуортов кубик светиться. — Успокойтесь, юная леди, — процедил в поднесенный к губам платок господин Магистериус, выступая вперед и с изрядным любопытством оглядывая вторженцев. — Весь ход эксперимента будет записан мною в мельчайших подробностях: поверьте, я никогда не отмахиваюсь от лабораторного журнала и не пренебрегаю, как иные из молодых и неопытных, тщательным его ведением. Вам не о чем переживать. Здесь и без того хватит ни к чему не пригодных ассистентов, чтобы увидеть и запомнить слишком многое… — Не могу поверить! — пока Паскье снисходительно увещевал его дочь, мистер Арчибальд Саванна наконец-то до мельчайших подробностей осознал, как именно незваные гости сумели беспрепятственно проникнуть в Клокориум, закрытую башню, неприступную и недоступную для простого люда, и рассерженно взревел: — Неужели ты взяла без спроса у меня из кабинета входные монеты?! Что за вопиющий проступок для воспитанной леди?! — Где ты видишь воспитанную леди? Ты меня не воспитывал! — огрызнулась Саманта, сузив глаза и не демонстрируя ни капли дочернего послушания. — Я росла, предоставленная себе, и воспитывалась сама! Так что нечего теперь жаловаться! Даже в это паршивое платье ради тебя вырядилась, а ты устраиваешь сцену из-за какой-то малости! — Голос ее с каждым словом все сильнее напитывался истеричными нотками, поднимаясь крещендо, и Кей запоздало сообразил, что она рисковала как репутацией, так и отношениями с отцом, честно выполняя взятые на себя обязательства. — Если бы не эти люди, я бы ни за что не смогла привезти тебе вовремя раствор! Они помогли мне, а взамен я им пообещала показать Клокориум… — Кажется, мы зашли так далеко, что маленькое недоразумение вот-вот грозит перерасти в крупный скандал, — вдруг вмешался Лэндон, кое-как оправившийся от шокового столбняка и унизительного причисления к жалким почитателям чужого таланта. — Не стоит разыскивать виноватых. Мы с мистером Янгом немедленно удалимся, раз уж нам здесь не место. Мои глубочайшие извинения, джентльмены! Он завершил свою короткую речь почтительным кивком, и тогда Уайт, который стоял ни живой ни мертвый, заметил, как наконец-то сходит напряжение с лица Арчибальда Саванны, как разглаживаются складки на переносице Паскаля Паскье, как плечи их облегченно обмякают, сбрасывая нелегкий груз, и как они расступаются, этим простым и понятным жестом пропуская их с Лэндоном к выходу… Правда, покинуть часовой зал им так и не довелось: внизу к башне с грохотом подкатил паровой экипаж, вслед за ним — еще один, и под конец — третий, тяжелый, словно омнибус или почтовый дилижанс. Привратник распахнул двери с такой поспешностью, будто встречал саму королеву, и разнеслась канонада чеканных шагов: громыхнули подкованные набойки сапог, возвещая этим звуком о прибытии важных персон, раздался энергичный топот подошв, стук женских каблуков, один — величавый и гордый, другой — неровный и какой-то надломленный, сбивчивый, неправильный, и донеслась чья-то размеренная горделивая поступь, подкрепляемая щелканьем стальной трости. Людей было много, они проходили в башню, минуя привратника и гвардейскую стражу безо всякого обыска и лишних расспросов, оставляли служебное помещение, погруженное в гробовую тишину, за спиной, открывали вторую дверь, блестящую клепаной медью, и как только нога первого из них покорила нижнюю ступень лестницы, все пути к отступлению оказались отрезаны. Узкий серпантин, протянутый вдоль башенных стен, был слишком тесным, чтобы играючи в нем разминуться, и позволял двум столкнувшимся в его утробе людям протискиваться только боком, коль уж им не повезло натолкнуться там друг на друга. Знакомиться настолько близко с неизвестными господами, целеустремленно взбирающимися сейчас на вершину Клокориума, Валентайну хотелось меньше всего на свете, и он вынужденно остался стоять на месте. Замер, разумеется, вместе с ним и Кей, преисполнившись нового ужаса, Саманта застыла в напряженном ожидании, а двое ученых обреченно переглянулись, лучше всех понимая, в какую ловушку только что ненароком угодили. — Боюсь, всё это весьма не понравится лорду Огдену, — растягивая слова так, точно каждое из них предварительно взвешивал на ладони, как на чаше аптекарских весов, произнес Паскаль Паскье, отступая чуточку в сторону от прокаженной компании и демонстрируя свою совершенную непричастность к происходящему, что было и неудивительно: это ведь не его дочка учинила здесь миниатюрную катастрофу. — Не понравится?! — с надрывом хохотнул мистер Саванна, но весело — это Кей понял по удрученному лицу — ему сейчас ни капли не было. — Да вы, должно быть, шутите, друг мой? Эйвери Огден придет в неописуемую ярость, когда увидит здесь посторонних! Проклятье, дочь моя, что же ты натворила?! Ведь вся ответственность за случившееся ляжет теперь на меня! — Он запустил артистичные пальцы в свою густую шевелюру, растрепывая и едва не вырывая с корнем пушистые пряди, отчего его облик сделался немного безумным и более подходящим для помешанного на механизмах ученого. — Как, по-вашему, станут они доверять моим проектам, когда у меня под носом происходит такой бардак?! — Ох, papá! — в излишне картинном отчаянии всплеснула одной рукой Саманта, прихватив за шкирку разнервничавшегося кота. — Какая же я бестолковая! Какая ужасная, набитая дура! Прости меня, пожалуйста! Я ведь и впрямь нисколько не подумала о том, что скажет лорд Огден… Наверное, лучше бы ему совсем не знать, что эти люди здесь чужие… — …Как вас там? — уцепившись за ее последнюю фразу и не слушая неубедительных и жалких извинений с оправданиями, встрепенулся Арчибальд Саванна, резко подскакивая на месте и обращаясь к Лэндону. — Гилмор же, кажется?.. Мистер Гилмор, я прошу вас временно примерить на себя роль моего помощника, иначе не миновать нам беды! А вас, мистер… — Янг, — быстро подсказал Кей, догадываясь, к чему всё идет. — Вас, мистер Янг, я попрошу притвориться учеником мсье Паскье… — Не чересчур ли это рисковый поступок? — попытался образумить находчивого изобретателя более вдумчивый и осмотрительный алхимик. — Вы готовы оставить здесь сторонних наблюдателей… Но что, если эксперимент не удастся? Что тогда скажет о нас общественность? — Мне наплевать, что скажет обо мне общественность в случае провала, — отмахнулся от его предостережений мистер Саванна. — Я и так поставил все на карту ради одной только этой возможности. Итак, если эксперимент не удастся, мне уже будет все равно, а если он все-таки увенчается успехом, общество не посмеет уже и слова возразить против моего триумфа! Главное, чтобы сейчас нам позволили его провести, в противном же случае все наши совместные многолетние исследования пойдут прахом, и вы это знаете не хуже моего… — Учтите, юноша, что учеников я обычно не держу, а если таковые вдруг у меня случаются, то ведут они себя тихо, под ногами не путаются и под руку не лезут, — нехотя соглашаясь с доводами порывистого коллеги, ворчливо предупредил новообретенного «ученика» господин Магистериус, и Уайт, едва переставляя ноги, от страха отяжелевшие и кажущиеся налитыми свинцом, вынужденно побрел за ним следом, беспокойно оборачиваясь на Лэндона и испытывая неясную тревогу оттого, что им пришлось временно разлучиться. — Лорд Огден — это член Совета? — не особенно рассчитывая получить разъяснения, на пробу поинтересовался Валентайн, тоже с тревогой провожая взглядом мальчика-ключика, отделившегося от него и примкнувшего к Паскалю Паскье — как, в общем-то, и полагалось усердному ученику. — Именно, — вопреки его ожиданиям, спокойно ответил мистер Саванна. — И мне бы не хотелось испытывать на себе недовольство человека подобного ранга. Все должно пройти без накладок! Всем это ясно? Лэндон медленно и очень серьезно кивнул, Уайт повторил за ним этот короткий согласный жест: кивок получился нервным, голова качнулась, как у старой шарнирной куклы, а во рту окончательно пересохло от волнения. Лорд Огден и прочие знатные господа неумолимо приближались, поднимаясь по лестнице — чей-то заливистый смех, чей-то нравоучительный тон, чей-то густой бас, звон цепочки-шатлен, раскатистое буханье тяжеловесных шагов, беззаботное веселье, провоцирующее сердечную тахикардию, — и буря в груди у Кея достигла точки кипения, клокоча и перекатывая через край. Его душило, мутило, сводило уже не только легкие, но и желудок со всеми внутренностями, и оставалось только радоваться, что с момента их единственного за день приема пищи успело пройти достаточно времени. Он неприкаянно переминался с ноги на ногу рядом с господином Магистериусом, чувствовал незнакомые, до смерти пугающие нотки летучего песка, затерянного в нитях африканского комбинезона, и памятные запахи алхимистрии, где разило ртутью, мышьяком и драконьим порохом. Поодаль Саманта, притворившись обратно прилежной дочерью и отыгрывая свою скучную роль, нянчилась с котом, гладила меж ушей и чесала за воротником, успокаивала, поправляла ему съехавший от возни монокль и часто поглядывала на вход в часовой зал, лучась довольством: расчет ее, довольно шаткий и зыбкий, похоже, сбылся с математической точностью, в конечном итоге приведя к нужному результату, а Лэндон, в действительности уже твердо сознающий, что ничем добрым их затея не завершится, с болезненной хмуростью вслушивался в голоса, доносящиеся с винтового серпантина. То они ему чудились смутно знакомыми, то всё казалось наваждением, нахлынувшим после бессонной ночи. Валентайн смахивал его, крепко жмурился, тер ладонью лицо, снимая поволоку усталости, но шаги близились, голоса звучали все яснее, все различимее и четче; если бы говоривших было двое, он без труда смог бы разобрать слова и отделить смешавшиеся нотки, но людей, поднимающихся по лестнице, оказалось слишком много, и их речь сливалась в одну торжественную симфонию, в какофонию, в воробьиный щебет и подгорный гул. Единственное, что отчетливо пробивалось сквозь относительно равномерный общий шум, был пронзительный девичий голос, капризный и резкий. Неизвестная девчонка то о чем-то мечтательно верещала, то что-то требовала, то кричала — вероятно, на слугу или кого-то столь же бесправного, поскольку ответа на ее крики не следовало, — а когда взрослые ей поддакивали или, в зависимости от обстоятельств беседы, возражали, Лэндона снова накрывало странным, трепещущим чувством, обосновавшимся где-то под горлом и в солнечном сплетении. Мостомирье все вихляло, все вело куда-то сквозь дурманный смог, и впереди ему виделся уже не берег, а окончательный и бесповоротный обрыв, точка, откуда нет ни прямых, ни обратных маршрутов. Наконец важные гости добрались до верхней площадки, и первым, чуть склоняя голову, чтобы не зацепиться высоченной шляпой-цилиндром, в зал вошел стройный пожилой мужчина: в легком сером пальто-поло, двубортном, с отложным рубашечным воротником и крупными накладными карманами, в черном пиджаке и таких же черных брюках классического кроя. Из-под пиджака выглядывала белоснежная рубашка с кружевной манишкой, а под самым кадыком красовалась брошь черненого серебра с крупным дымчатым опалом. Хватало одного беглого взгляда, чтобы понять, что человек этот — голубых кровей, наверняка носящий за именем целый шлейф пафосных титулов. Вне всяких сомнений, это и был Эйвери Огден. Он выпрямился, поправил шляпу на курчавящейся барашком седине и, оглядев всех присутствующих, с пугающе дружелюбной улыбкой, легкой и игристой, словно шампанское вино, спросил: — Все уже здесь? Превосходно. А сразу за лордом, едва не столкнув с места и не сбив его с ног, в часовую башню ворвалась девчонка — очевидно, та самая, что так нетерпеливо голосила на лестнице. Росточка она была невысокого, от силы пяти футов, болезненно худенькая и почти невесомая, темноволосая, с блестящими каштановыми локонами, собранными в замысловатый низкий хвост, и в маленькой декоративной вуалетке из темно-синего бархата, кокетливо сдвинутой к правому уху. Помимо вуалетки, на ней было такое же искристое синее платье с турнюром, укороченное, едва достающее до колен, но настолько пышное, что походило на цветущую розу. Цвет нижних юбок постепенно светлел, словно небо, из ночной авантюриновой темноты незаметно перетекая в снежно-облачное утро. Плечи прикрывала короткая черная шубка, руки до самых локтей обтягивали лощеные перчатки, а на ногах были шерстяные чулки и высокие сапоги-ботфорты, без каблука, но со множеством серебрёных застежек по бокам. Эта девчонка могла бы быть самой что ни на есть обыкновенной, если бы не одно обстоятельство: ее ноги, едва ли способные самостоятельно удерживать даже такой птичий вес, не годились для того, чтобы ходить. Оплетенные через равные промежутки медными перемычками, с каркасом двух парных боковых реек, тянущихся по внешней стороне от голени до колена и от колена до бедра, оборудованные сочленениями, дополняющими голеностопный и коленный суставы, они выглядели нездорово костлявыми, атрофированными — скелетоподобные придатки, грустное и жалкое подобие настоящих ног, которое можно холить и наряжать, но которым невозможно воспользоваться. Однако странное приспособление, прилаженное к ее ущербным конечностям, прекрасно справлялось с непосильной для тела задачей: девчонка ходила, бегала, даже носилась вприпрыжку, только вот делала это неестественно и угловато, будто кукла-автоматон из экспозиции мистера Саванны, выставленной в музее Немо… …И, вероятнее всего, ножной каркас из меди и в самом деле являлся плодом его рук, сотворенным для этой молодой леди, чтобы она не была прикованным к креслу инвалидом, а ничем не отличалась от своих сверстников и могла ощущать себя по-настоящему живой. Никого не замечая, девочка пронеслась по залу раненым дробью корольком и остановилась как вкопанная у ограждения, обносящего шахту с механизмом. Благоговейно вдохнула, поочередно стянула перчатки с рук, ухватилась холеными белыми пальцами за верхнюю перекладину и, восторженно оглядев с высоты колодезный зев, вдруг плюхнулась животом на преграду и качнулась на ней, задорно болтнув в воздухе ногами. — Вот это дырища! — с упоением пропела она, наслаждаясь многогранным эхом. — Совсем такая, какой я ее себе и представляла! Сколько же их там померло, а, крестный Огден? — Больше, чем ты можешь себе вообразить, егоза, — беззлобно отозвался лорд, снимая с головы шляпную тубу, становясь на порядок короче и окончательно прекращая внушать своей персоной окружающим людям подобострастный трепет. — Но сегодня мы наконец-то взломаем ее хитрый замо́к. Так ведь, мистер Саванна? Он направился к ним навстречу, улыбчивый и радушный лорд, но Лэндон его не видел; Лэндон не видел и не слышал уже ровным счетом ничего, потому что в часовой зал входили другие люди, и башня кренилась, рушилась — совсем как Лондонский мост, который падал, падает и будет падать сквозь века, пока не развалится до основания и не рассыплется в прах, — а перед глазами мелькали знакомые лица… …Клэрити был всего год, когда он покинул дом; Клэрити не могла ходить из-за того, что у нее от рождения были атрофированы ножки. Он не видел свою двоюродную сестру ровно семнадцать лет, он даже не помнил толком о ее существовании и никогда бы ее не узнал, но как можно было не узнать верзилу-Юджина, вымахавшего в плечах изрядной саженью и ставшего похожим на славного потомка велетов, рослого, немного квадратного во всей своей фигуре и простоватых чертах, с угрюмым взглядом из-под тяжелых надбровных дуг, с ежиком непослушно торчащих волос и широким вздернутым носом? Как можно было не узнать тетку Мередит, еще пуще схуднувшую, утратившую былой здоровый цвет лица, восполняющую теперь недостаток крови с молоком персидскими румянами и по старой привычке красящую волосы хной в пронзительную охру, чтобы больше походить на ирландку? И как можно было, в конце концов, не узнать дядю Уалтара — опирающегося на трость, постаревшего, посеребренного никого не щадящими годами, но сохранившего энергичный блеск в глубине серых глаз, по-прежнему крепкого, угловатого, носящего все те же короткие усы, подстриженные щеточкой, и бессменные высокопарные костюмы? Лэндон узнал. И Уалтар Браун — он мог бы в этом поклясться! — скользнув по нему взглядом, осекшись, запнувшись на половине шага и нервно царапнув тростью по стальному полу, узнал его тоже.