***
Низкое утреннее солнце сияло во всех витражах белоснежной церкви, возвышавшейся на одном из холмов Капитолия. Радостный многоголосый перезвон начищенных колоколов ворвался в спокойствие апрельского утра, распугав голубей с крыши и мощеной булыжником площади. Зёрна риса щедро сыпались на головы новобрачных, путаясь в локонах, застревая в узле галстука, проскальзывая в корсаж платья, капелью барабаня по нежным лепесткам роз в букете. Разноряженная толпа гостей смеялась, громко и в разнобой желая счастья. Эффи не сразу увидела одинокую стоящую фигуру в темно-синей форме под деревом через дорогу. Улыбка, призванная изображать безграничное счастье, чуть дрогнула, но девушка была истинной дочерью своих родителей, потому, кроме как секундное замешательство тенью мелькнувшее на лице, больше ничто не выдало её волнение. Даже частое, словно без пауз, сердцебиение можно было списать на радость, волнение и предвкушение… Послушно семеня за новоиспеченным супругом пять-минут-как-не-мисс-Тринкет нет-нет да и бросит взгляд в сторону липы. Зачем, он пришел? Ну зачем?.. Помешать? Так поздно. Понервировать? Бесполезно. Когда новобрачные останавливаются у чёрной машины, их взгляды наконец-то сталкиваются больше, чем на секунду. На таком расстоянии глаза незваного гостя кажутся почти черными. Тонкие губы трогает сухая кривая ухмылка и он в пренебрежительном жесте касается пальцами лба, отдавая честь. Еще миг и Эффи, сминая платье, ныряет в тёмный прохладный салон седана, а когда решается посмотреть в окно, то липа уже совершенно одинока…***
Эффи трёт тыльной стороной ладони кожу под глазами, стараясь как можно аккуратнее стереть размазанную косметику. — Рассказывай, — дыхание еще немного сбито, но от этого её тихий голос не перестает звучать командно и твердо. — Какого чёрта, ты так рушишь свою жизнь? Острых ощущений захотелось? Профессиональное, работы маловато? — она чувствует, что вновь начинает заводиться и, тряхнув головой, просто машет рукой, как клетчатым флагом на старте. — Это сложно… — начинает Хеймитч, но натыкается на испепеляющий взгляд и понимает, что подобные обороты, включая «ты будешь смеяться» и «ты не поверишь» стоит забыть. Что он ей скажет? Что запутался в ней, как в паутине, и сожженные дома лишь мелочь? — Помнишь, как ты дошла до развода номер четыре? Эффи хмурится и по вспыхнувшим пятнам румянца непонятно, злится или стыдится. Скорее всего и то и другое. — Допустим, — с нажимом тянет она. — Вот тогда все и началось.***
Обнаружить в тот вечер на пороге своей холостяцкой берлоги Эффи для Хеймитча оказалось сродни награде за все мучения. Уж слишком громко звенел в ушах смех девчонки из автобуса, увидевшей творение Китнисс на его глазу. Эффи подпирала плечом косяк, тесно прижимая к себе бумажный пакет, из которого торчало горлышко бутылки, и периодически к ней прикладывалась. Судя по тому, что она при этом даже не морщилась, практиковалась она уже давно. Ну или внутри так любимый ею яблочный сок. Впрочем, эту мысль Эбернети отмел сразу, как только она, отлепившись от своей опоры, попыталась сделать шаг в его направлении. — Я у тебя останусь, — оказавшись в поддерживающем кольце рук, постановляет Эффи, — и плевать что думают твои Дикси, Микси и кто-нибудь ещё… — Ну, если твой муж не против… — фактически втаскивая посетительницу в квартиру, фыркает Хеймитч. — А я развожусь, — гордо вздернув нос, сообщает гостья. Неустойчиво разворачивается вокруг собственной оси, всплескивает руками и, упав в кресло, вытягивает стройные ноги. Представление окончено. — У вас же только медовый месяц, — Хеймитч не удержался от изображения кавычек в воздухе, обозначая период, — закончился. — Много сладкого вредно, — Эффи как-то привычно, словно ежедневно после тяжелого дня совершает сие действо, прикладывается к бутылке и скидывает туфли на бесконечных шпильках, после чего поджимает ноги под себя. Вообще, сейчас в квартире от привычной манерной ухоженной женщины были только туфли. Эбернети так и не понял, почему Эффи пришла именно к нему. С её деньгами и возможностями она могла позволить себе любой отель, дом, да хоть космическую станцию. А конфиденциальность? Неужели не думала, что её просто никто не ожидает увидеть входящей в подъезд его дома? Да и из защиты в этой картонной коробке только он. Спустя час пустая бутылка, окончательно распитая на двоих, валялась у ножки дивана на потертом ковре, а в хмельном сознании Хеймитча, механически поглаживающего пальцами плечо женщины уснувшей у него на плече, пытались устаканиться мысли и гнев, сплетенные в огромный огненный шар. Вот кем-кем, а исповедником ему хотелось быть меньше всего, но и эту роль он мог смело добавить к бесконечному списку своих ипостасей для нее. Оставалось только надеяться, что гостье стало легче и она не решит довести угрозы супругу до конца. Не хватало еще, чтобы она оказалась за решеткой. У самого же Хеймитча к этому подонку шансов подступиться не было вообще. Как он понял из сбивчивого рассказа Эффи, публичные консерваторы, ратующие за семейные ценности, верность и святость брака один раз и на всю жизнь, за ширмой домашних стен далеки от своих высказываний. Да что там, они в соседних галактиках. А самому Хеймитчу казалось, что он со всем своим опытом и с треском развалившимся браком за плечами, совершенно невинен. На утро, страдающая похмельем гостья, немного помятая и взъерошенная, кивнула хозяину дивана, скорее извиняясь, чем приветствуя. Сокращая запасы бутилированной воды и кофе на кухне, решительно требовала, чтобы Хеймитч всё забыл, не придавал значения, да и вообще ему все приснилось. Ожидаемо вызвала такси и уехала.***
— А ты, значит, не забыл? — А ты что хотела? — Эбернети в ответ жмет плечами, как будто подросток, пойманный с поличным за чём-то нехорошем. В глазах ни капли сожаления. — Ну так и жёг бы его дом! — вскидывается Эффи. Ей не нужно много времени, чтобы вспомнить и наручники, тянущие руки, делающие беспомощной, и очередь к себе, и сплетающиеся в немыслимый Лаокоон тела. Только в этом клубке отбивалась, требовала и умоляла только она. Достаточно скоро они с мужем поменялись ролями. Улучив момент, Эффи зашла на кухню и вооружилась ножом, которым повар лихо делил куриные тушки на порционные куски. Как оказалось, мужчины очень дорожат своим достоинством — тем, что ниже пояса. Особенно, если больше никакого у них нет. Ей обещали звезды, небо и более материальные блага, лишь бы… только бы… А потом ощущение победы и адреналина схлынуло так же резко и появилось раздавленное состояние. В красках всплыло в памяти пережитое унижение пополам со злостью, когда хочется наждаком снять кожу, а в голове пройтись миксером, лишь бы только не воспринимать произошедшее, раз забыть не получается. Она и к Эбернети то пришла, потому что точно знала, что у него ей ничего не грозит. Ну кроме очередной пассии, которые после Мейсили сменяли друг друга настолько стремительно, что даже будь у Тринкет желание, она бы не смогла их упомнить. — Серьезно? И на кого бы подумали, произойди это в процессе вашего развода? — А спалить недвижимость всех моих бывших мужей ни разу не подозрительно. Ты окончательно все мозги пропил? — Ну, так сначала планировалась просто серия. Кто ж знал, что твой остолоп №2 может быть хозяином недвижимости в промышленной части города. — Тебе он никогда не нравился. — Ну, так его то ты сама выбрала… — Не женись ты, ничего бы не было…***
Восемьсот шестьдесят два дня и три часа… минуты Эффи уже не считала, вбегая в такой знакомый подъезд. Больше ни одной минуты. Хватит! Достаточно того, что один из годов её брака был високосным. Она примчалась сюда прямиком из библиотеки, в которой адвокат огласил завещание. Наконец-то можно дать волю эмоциям, а не кивать фарфоровым болванчиком, улыбаться и обмениваться дежурными фразами. Она свободна! Они свободны! В глазах других людей Эффи была ужасной дочерью. Но, как-только стала известна полная сумма её наследства и все собравшиеся облагодетельствованные или обиженные покойной миссис Тринкет ушли в гостиную, тихо переговариваясь и стараясь не светиться от счастья, она поняла, что хватит с неё! Она не протянет ни секунды, не будет вынужденно улыбаться людям и делать вид, что всё в её жизни хорошо. Нет, она это действо освоила в совершенстве, но настала пора антракту. И потому, Эффи ласково взяла супруга под руку и увлекла от его друзей в дальний угол, где, заботливо улыбнувшись, сообщила: — Дорогой, мы разводимся, — и тон счастливый, таким с Рождеством поздравляют и всех благ желают. Хлопает его ладошкой по предплечью, обтянутому черной тканью, и идет вон из семейного дома. Теперь она сама себе хозяйка, имеющая возможность купить вольную и получить то, что она хочет. И Эффи знает чего она хочет. Точнее кого. Она честно старается не сиять, пряча нос в воротник синего плаща. Ей же и правда жаль, что умерла мама, причем так глупо: аппендицит. Но именно это открыло её дочери путь на свободу. Может именно своим завещанием мама извинялась? Возможно ли такое? На пятый этаж многоквартирного дома она взлетает по ступенькам на одном дыхании, и облизнув губы, нажимает кнопку на стене у дверного косяка. В утробе квартиры раздается глухой перезвон. Главное, чтобы он был не на работе! Дверь открывается. На пороге Хеймитч: взъерошенный, в штанах и с голым торсом. На дворе уже почти одиннадцать. Неужели она его разбудила после смены? Ничего, она знает чем задобрить. — Привет, можно? — счастливо улыбается Эффи. Сдерживает себя, чтобы не кинуться на шею, хотя так хочется очутиться в плотном кольце его рук. И настоятельно игнорирует удивлено приподнятые брови хозяина дома. Хеймитч облизывает губы, ерошит волосы и отступает в сторону, давая дорогу. И что-то девушке подсказывает, что входить не надо. Не вовремя она. — Митч, дорогой, кто пришел? — разносится по помещению звонкий женский голос. И через секунду его обладательница появляется на пороге комнаты. — Оу, извините… — как в дурной комедии тянет незнакомка в футболке Хеймитча с полотенцем на плече, — не хотела мешать… «Черта с два ты не хотела. Выползла, чтобы продемонстрировать, что ты здесь главная!» — злится Эффи, недоуменно взирая на Эбернети. Откуда он её притащил? Ей трудно описать спектр эмоций, взявший в тиски грудь от повисшего молчания. Там были и сомнения, и отчаяние. С каждым вздохом эти ощущения все теснее давили, угрожая перекрыть кислород. — Эффи, познакомься, это Мейсили, — наконец-то, спустя бесконечные тридцать секунд, обретает дар речи Эбернети и поворачивается к девице с полотенцем, представляя ее, — моя невеста. Мейс… Дальше Эффи уже не слышала… Как? Когда? Ее же не было всего восемьсот… и тут же себя поправляет: целых, её не было целых восемьсот шестьдесят два дня и три часа… минуты уже не важны. Её не было рядом и Хеймитч выбрал жизнь без неё. И кто же его осудит? Мейсели, гостеприимно улыбается и что-то спрашивает. Слова застревают у Эффи в горле и она насильно их выталкивает, даже, кажется, угадывая с ответами. Интересуется, когда свадьба и сыпет поздравлениями. Через какое-то время этого аттракциона неловкости Эбернети все-таки интересуется у откланивающейся Эффи, зачем та приходила. — Ерунда, — машет рукой девушка, изображая беспечную улыбку, — я развожусь, — и добавляет: — вот хотела сообщить… что поживу в семейном доме. — И отступает к двери. — Не берите с меня пример, буду должна подарок. До свидания. В день их свадьбы Эффи танцевала. Она была прекрасна: идеально очерченные алые губы, элегантная прическа, тонкое шелковое платье, струящееся по соблазнительным изгибам её тела. И-снова-мисс-Тринкет кружила как в последний раз по темной комнате, освещенной размытым пятном подсветки огромного аквариума у стены, прикладываясь к бутылке шампанского и усиленно уговаривая себя пожелать ему счастья. Сквозь слезы и боль. И причиной им были не тесные туфли, хотя вскоре Эффи сбросила их, оставшись наедине с душой. Она мечтала раствориться в музыке, чтобы убежать от нежелания признать, что все её девичьи фантазии разбились в щепки о взрослую жизнь. Он не любит её, не любит эту девицу с полотенцем на плече… Принять это Эффи отказывалась наотрез. И эмоции душили, угрожая тесной петлей обвиться вокруг шеи и перекрыть кислород. Страшный кошмар творился наяву и сколько бы она не пыталась рвать нити, сердце упорно возвращало ее в исходную точку. Ей хотелось напиться в хлам, провести ревизию всего отцовского бара, расставленного на стеклянных полках, а потом спуститься в винный погреб и выбрать что-нибудь безумно дорогое и уникальное, являющееся жемчужиной коллекции и спрятанное в холодном каменном полумраке. Она заслужила. Её жизнь разрушена во имя того, чтобы погреб мог пополняться подобными бутылками и бочонками, чтобы деловые щупальца семейства Тринкет могли и дальше отхватывать всё большие территории, самые аппетитные куски… Она дорого заплатила за свободу, с которой теперь не знает, что делать. Но она придумает, справится. Именно в тот вечер на место наивной девочки пришла новая Эффи Тринкет. Элегантная, манерная, немного взбалмошная и стервозная. Спрятавшаяся за ярким макияжем и экстравагантными привлекающими внимание нарядами. Нет, она не сомневалась в том, что где-то есть любовь, но лично она в ней разочаровалась. Всё хорошее, сделанное ею позднее, базировалось лишь на одном правиле: «какая польза будет лично мне от этого». Никакого сочувствия и меценатства. Жизнь изредка сталкивала её с Эбернети, делавшего успешную карьеру в выбранной профессии, и, как отмечала Эффи, он не был похож на человека несчастного в семейной жизни. Чувствовала ли она по этому поводу досаду? Тринкет не знала, но достаточно расторопно научила себя абстрагироваться, а потом и вообще не чувствовать боли в душе от этих мыслей. Взаимопонимание, отличное знание болевых точек друг друга, на которые они нет-нет, да давили и досада сделали своё дело. Эффи и Хеймитч стали очень странными друзьями. Они не больше чем люди с общим прошлым, у каждого из которых свой путь, и при этом им удалось сохранить вежливость и доверие по отношению друг к другу. Вскоре нашелся полезный мужчина, ставший вторым мужем, и дверь в прошлое с грохотом закрылась. Эффи Тринкет перестала им жить, вынеся из него все полезные уроки и запомнив ошибки.***
— Значит, именно досадная оплошность натолкнула тебя на план дальнейших действий? — возвращается Эффи к волнующей ее теме. Хеймитч неопределенно жмет плечами. — А ты не подумал, что я буду идеальным подозреваемым? Сам же говорил, достаточно тень бросить. — Это ты говорила. Как по мне, так хватило бы твоего алиби на один эпизод и ты вне подозрений. Твои счета девственно чисты, по подворотням с сомнительными личностями ты не якшаешься. Ты же не начала водиться с плохими парнями? — Общение с тобой компенсирует их отсутствие с лихвой, — отфыркивается Эффи. Хеймитч заинтриговано играет бровями. В ответ женщина хмурится, призывая не развивать тему во избежание травматизма. Она все еще на него злится и хочет огреть по голове пресс-папье, скучающим на столе. — Хорошо, допустим на складах не многолюдно, но как ты у жилья моего третьего мужа остался незамеченным? Там же район бодрствует круглые сутки. — О, малышка, для этого у меня был целый шкаф возможностей. Ну почти…***
Третья свадьба члена совета Капитолия Эффи Тринкет являла собой олицетворение сдержанности и вкуса. Глупо устраивать феерию невинности и романтического счастья. Этот вывод Хеймитч смог сделать, увидев месяц спустя фотографии в каком-то журнале, валявшемся на столике в приемной адвоката, занимающегося его разводом. Видимо, это был странный юридический юмор, подсовывать такое расстающимся. Как оказалось, от себя не уйдешь. Слишком поздно он понял: кольцо на пальце и свидетельство, в котором они вписаны под одной фамилией, не сделают их родными. Он честно пытался найти в жене то, что восхищало его в Эффи, лелеял надежду, что сможет ответить на любовь Мейсили. Он очень ценил эту женщину, восхищался ею, по-своему был к ней привязан и может даже влюблен. Но боготворил он другую. Именно её он видел в своих снах, именно она не вытеснялась из воспоминаний никак, давая о себе знать в самые интимные моменты, просачиваясь под темную пелену закрытых век золотыми искрами и всполохами. А прибывание рядом нелюбимой женщины медленно, но верно начинало раздражать. В ней раздражало всё: манеры, речь, голос. Хеймитч бесился от того, что Мейсили пыталась заполнить собой пустоту в его душе, злился на себя, что считает её доброту и заботу назойливой и отторгает, вместо того чтобы принять. Он начал пить, наслаждаясь ощущением тумана и нереальности в голове. Вот только доза, чтобы оказаться в воображаемом мире, каждый раз требовалась всё больше и больше. Как назло, Эффи стала достаточно публичной персоной. Её звонкий голос разносился из динамиков радио, а новый образ восторженно демонстрировался телевизором. Она в очередной раз развелась и в этот раз ей не пришлось возвращать свою девичью фамилию, она, вступая в брак, при ней и осталась. Эбернети казалось, что это какой-то знак всевышнего. Разумеется, в подобном толковании он опять не преуспел. Как и в понимании женщин. А они видимо всегда чувствуют, когда есть другая. Нет, не физически, олицетворенная ароматом мускуса и фиалок, пропитавшим форму мужа, длинными светлыми волосками на темно-синем рукаве пиджака и алой помадой на воротнике рубашки. С такой хоть как-то можно бороться. Но вот когда эта соперница в мыслях и мужчина не принадлежит тебе целиком и полностью, и каждый раз, когда он задумывается и замолкает, начинаешь подозревать, что он думает об этой другой, мечтает, вспоминает… И в один из обычных дней после работы Эбернети вернулся в пустую квартиру. Не было ни скандалов, ни нравоучений и оскорблений. Может, взорвись Мейсили в праведном негодовании, всё сложилось бы по-другому. На столе рядом с вазой полной фруктов лежала записка с кратким и понятным содержимым: «Я ушла». Хеймитч механически опустился на стул и просидел так несколько часов, пытаясь понять свои чувства и мысли. И сам соглашался с тем, что он ужасный человек, ведь кроме радости от свободы, которую Мейсили ему дала своим бегством, ничего не ощущает. Ему же должно было быть стыдно… Развод состоялся быстро, насколько это возможно. Им, в общем-то, нечего было делить, а то, что было… Жена не забрала ничего, даже оставила почти все свои вещи. Эбернети не знал, не хочет ли Мейсили иметь что-то хоть как-то напоминающее ей о нем, будь то даже зубная щетка или платье или дает таким образом понять, что он должен её вернуть. Адвокат миссис Эбернети по этому поводу ничего не говорил, сам же мужчина никаких попыток не предпринимал. Так что со своей женой он в первый и последний раз после расставания встретился за пять минут до того, как миллион подписей были расставлены в нужных графах и они стали друг другу никем. Мейсили уехала на другой конец Панема к сестре в Двенадцатый и позднее от общих знакомых до Хеймитча доносились обрывки слухов, о том что она вышла второй раз замуж за какого-то учителя, они воспитывают ребенка и она счастлива. Эбернети мог только порадоваться за бывшую жену.***
— Да ладно, я видела Мейсили, она же худее меня, — кривится Эффи. — Была такой, пока врачи не посадили ее на гормональный курс, которым лечили бесплодие, — как-то устало сообщил Хеймитч, словно выдал военную тайну, которую уже не хотел хранить. Тринкет хмурится. Слишком много информации. Меньше всего ей хочется добавлять еще и этот кусочек в картину своей жизни. А уж знать насколько они с женой далеко зашли… После своего развода Эбернети так и не прекратил делать кассу в барах и магазинах, торгующих алкоголем. Однажды его даже приходилось забирать из участка. Пока Эффи устраивала разнос на собрании Комитета по благоустройству, ее секретарь внес залог и доставил бранящееся тело домой. И уж когда Эффи освободилась, она дала себе волю, устроив разнос, огрызающемуся и ехидничающему Хеймитчу, одновременно с этим уничтожая его запас. Она не знала именно это возымело эффект или сумма залога в документах, но тогда еще лейтенант Эбернети прекратил откровенно нарушать устав, втаптывая свою карьеру в грязь. Зато на место бутылки пришли женщины. Наблюдая за легионом, дружно марширующим в закат, через кровать бывшего Эффи не могла определиться, нравится ей это или нет. И бесилась, что ей не все равно. — Ты вообще понимаешь, что происходит? — утомленно спрашивает Эффи. Она сидит на диване, опирается рукой на подлокотник и тонкими наманикюренными пальчиками, непонятно как не сломавшимися под весом украшавших их колец, прикрывает рот. Вся картина самыми сочными красками расписана в её голове и, несмотря на то, что не хватает еще некоторых акцентом и моментов, от этого не менее страшно. — Если ко мне придут с вопросами, то чтобы не стать соучастницей, я должна буду все рассказать. Мне не хочется тебя топить… — Всегда можешь спрятаться за свой статус. — Я не могу это сделать, когда вокруг кружит столько стервятников и гиен. Они же ухватятся за любую возможность сожрать меня. Без соли, — Тринкет внезапно поднимается и начинает ходить из угла в угол по светлому ковру. — Эффи, — зовет ее Хеймитч, надеясь прервать этот суетный забег, — Эффи… — только раза с пятого ему удается обратить на себя внимание, — прекрати, ты сделаешь то, что должна. И не вздумай ставить себя под удар. Я не для этого все тебе рассказал. Мэр Тринкет до боли кусает нижнюю губу, тянет и смотрит на Эбернети, словно видит этого испачканного сажей мужчину на диване впервые, даже щурится. Затем делает шаг, еще один… неуверенный, по направлению к нему. — Помнишь, ты задал мне вопрос, а я так и не ответила? — Эффи садится на кремовый диван, складывает руки на коленях. Она нервно перебирает пальцы, крутит кольца, стаскивая их и оставляя на натянутом полотне юбки. — Еще не поздно? — Срок давности распространялся только на отрицательный ответ, — улыбается Хеймитч, недоуменно глядя на женщину перед ним. У мисс Тринкет бледное лицо, а губы красные от того, что она их постоянно кусает. — Тогда мой ответ да, — между ее указательным и большим пальцами появляется кольцо, которое она предъявляет капитану. И его сердце предательски пропускает удар. Тонкий золотой ободок с мелким, словно зернышко бриллиантом. Его зарплаты рядового пожарного подразделения едва хватило на него. — Ты его до сих пор носишь? Даже под размазанными слоями макияжа видно как Эффи покраснела, словно пойманная с поличным на воровстве косметики в магазине. А он смотрит в ободок кольца и как будто нашел окно в прошлое, в котором, как кино на ускоренной перемотке мелькает история двоих: бедного и богатой. Банальна до жути. Он любит её, она его и зеленые яблоки. Вот только вскоре Хеймитч убедится, что скорее всего только яблоки. — Хеймитч?.. Я… — тянет Эффи, испуганная молчанием. А он улыбается и отвечает ей теми же словами, как когда-то давно, когда она прибегала на место встречи с опозданием и в глазах ее плескались опасения, надежда и радость от того, что он её дождался, и она быстро тараторила о запретах, препятствиях и ругани с родителями. — Ты всегда вовремя.