***
Пока они с горем пополам плелись по улице, Арвид понял, что Господь любит его по-прежнему. Вот только этого ему и не хватало, чтоб разбираться с полицией, откуда у него дома труп подростка. Поверите ли - сам пришел! В форточку залез, попросил водички попить - и тут же окочурился… Фидель шел молча, не спрашивая ни о чем и еле переставляя ноги. Пару раз его начинало мутить, они останавливались подышать. Арвид хотел было предложить ему сигарету, но передумал. Когда идти оставалось всего ничего, Фиделя стошнило, едва не на туфли спутнику. С трудом распрямившись, Фидель пробурчал какие-то извинения. «Пошли скорей, - поторопил его Арвид. – Там разберемся, что с тобой такое». На второй этаж они поднимались целую вечность. Арвид уже сто раз пожалел, что не может, как верный Фердинанд, закинуть побродяжку на плечо и взлететь по лестнице, даже не запыхавшись. Ползти пришлось долго, пока наконец не добрались до апартаментов. Примечательно, что за все это время ни один из них не вымолвил ни единого бранного слова. Прежде чем Фидель грязной кучей упал на кровать, Арвид успел кинуть на разворошенную постель какую-то тряпку. Вопрос любовных утех отпал сам собой. Предстояла игра в больницу. К этому времени Арвид уже не сомневался в происхождении бурых жестяных пятен на штанине у адского ангелочка. Итак, у нас тут приемный покой. Первым пунктом – раздеть и вымыть, потому что в комнате запах рвоты, высохшей крови и немытого тела начинал действовать на нервы. Интересные нынче в Кильоте проституты, подумал Арвид и спросил: «Ты до ванной дойти сможешь? Или обойдемся обтираниями? Раздевайся давай». Фидель мотнул головой и попытался подняться. Арвид стащил с него драный красный свитер – из какой помойки он его выудил? - под свитером была темно-зеленая футболка. Фидель умолял не трогать, он сам, в ванной… Футболка кое-где присохла к спине, влажная и почти липкая от пота и грязи. Когда футболку наконец сняли, Арвида слегка замутило. Он велел полуголому Фиделю посидеть спокойно и пошел в кабинет. Там в аптечке хотя бы перекись и какие-то влажные салфетки… йод тоже был, хотя и на самом донышке. Потом настала очередь джинсов. «Это электропроводом, - сказал Фидель, когда они вышли наконец из ванной. – А это – они сигары тушили. И сигареты. Сигара только у одного была… к счастью. И током еще… Они там еще мне спину резали и смеялись. Что там, Арвид? А нога - уже не они… это потом…» «Ты точно не хочешь курить, Фиделито? – спросил Арвид. – Может, кофе? И… слушай, я зову доктора. У меня есть знакомый… знакомая… Нога – это уже серьезно, там чистить надо, шить… воспалилось уже все к чертовой матери». - «Кофе – если с молоком, - ответил Фидель. – Извини, что все так… Давай я уйду, как стемнеет. Чего тебе со мной… Меня ищут уже, наверное. Я Мигель, Мигель Моралес». Арвид хмыкнул: «Ну тогда, конечно, другое дело! Раз уж ты Мигель Моралес… Тебе кофе с сахаром или как? Никуда ты не пойдешь, не пизди, ладно?» Мигель кивнул и внезапно заплакал, вцепившись Арвиду в руки.***
К вечеру действие лекарства прошло, а Арвид так и не вышел из своего кабинета. Мигель маялся, пытаясь устроиться поудобнее, на спине лежать было больно, на животе – невыносимо, он покрутился и лег на бок, скрючившись и пристроив поудобнее забинтованную ногу. Есть хотелось зверски, а еще, кажется, поднялась температура – мир стал каким-то размывчатым, и в ушах стучало. Арвид говорил, что вечером придет синьора Роха, надо будет открыть ей дверь, поэтому Мигель очень боялся отключиться и пропустить звонок. - Вылечишься, – сказал он сам себе. – Не трясись, трясучка. Вылечишься и все забудешь. Русского ему, наверное, ангел-хранитель послал. Тогда, на улице, он не знал, куда дальше идти и что делать. Сознание то и дело ускользало, что-то кричали два каких-то хлыща, кажется, хотели, чтобы он убрался подальше. Палило солнце, и болезненно резкие тени падали от стен обшарпанных домов, подплывая по краям густым ультрамарином. Потом пришел этот русский, говорил с ними, и Мигель звериным каким-то чутьем доверился, шагнул вперед и ухватился за тощую руку. Все равно уже было, даже если донесет. Он сбежал, когда его перевозили на виллу “Глория”. Глава здешних милитарес иногда любил вести допросы дома, хотя говорили, что у него хорошая семья – жена и две маленькие дочки. Как будто за неделю в тюрьме не поняли, что узнать у него совершенно нечего. Но от Мигеля отреклись собственные товарищи – сразу, как только их взяли и держали еще всех вместе, Хорхе сказал охраннику – что, мол, всякую шушеру с нами держите, этого-то сопляка за что? А за красивые глаза, ответил пиночетовец и засмеялся. Мигель сидел, прижавшись к стене, оглядывал пленников – Хорхе, Хавьера, эль Сомбро, Эдоардо. Те отводили глаза, отказывались с ним разговаривать и упорно делали вид, что видят его впервые. Может быть, опасались, что выдаст. Это было горько, и Мигель помолился, чтобы не дрогнуть и не сказать на допросе ни слова, даже если его будут страшно пытать. Но у него ничего не спрашивали. Сначала было терпимо, только голодно и потряхивало от усталости, а потом Эдоардо увели и кинули в камеру только на следующий день – избитого, почти без сознания. Обе руки у него посинели и отекли, пальцы жутко вывернуты. Тогда Мигель сломался, а его еще даже не трогали. Он бы, наверное, все рассказал – было такое состояние, будто бредишь и не можешь выбраться из кошмара. Все что угодно, только не руки, не глаза. Хотя, наверное, Эдоардо так и не сознался, кто рисовал те плакаты, – через день его расстреляли прямо в камере, без лишних разговоров, поставили на колени и выстрелили в затылок, и Мигель несколько часов просидел рядом с остывающим телом, тупо глядя прямо перед собой, раскачиваясь и твердя молитву, потому что больше не знал, что делать. Потом он услышал тот ночной разговор, тихий, без сантиментов. Переговаривались Хорхе и эль Сомбро, глава их маленькой ячейки, Мигель так и не узнал, как его на самом деле зовут. – Пожалей мальчишку, – негромко говорил Хорхе. – Тебе ж это раз плюнуть, а у меня дети, я не могу. Прошу. Эль Сомбро что-то неразборчиво ответил, потом оглянулся на Мигеля, который лежал в углу, скрючившись и подложив под себя куртку – кроватей тут никаких не было. Мигель смотрел на товарищей сквозь ресницы – свет в камере не выключали – и его продрало по спине холодом. Он медленно сел, все еще надеясь, что спит, вытянул перед собой руки, словно отталкивая. – Пожалуйста, не надо, – сбивчиво зашептал он. – Не нужно… Por favor… Хорхе, я все выдержу, скажи ему… hermanos… мне страшно! Не надо этого делать! Узники мертво замолчали, словно и не было этого разговора. Хорхе некоторое время смотрел на Мигеля, растирая жидкие усы костяшками пальцев, потом коротко кивнул и отвернулся к стене. Заснул. А на следующее утро за Мигелем пришли. Оглушительно зазвенел будильник, Мигель вздрогнул, посмотрел на дверь кабинета. Оттуда донеслись приглушенные проклятия, что-то грохнуло, стукнуло, потом звон прекратился. Через минуту в комнату вошел Арвид, совершенно нормальный, спокойный, без той нервной торопливости, которая так удивила Мигеля с утра. Он даже слегка улыбался. – О, проснулся, Майки-бой, – весело поздоровался он. – Как нога? – Гораздо лучше… спасибо большое. – Ай, какие мы вежливые! В церковно-приходской школе воспитывался? Мигель промолчал, не зная, что ответить. Арвид пощупал ему лоб, хмыкнул, выдал пару таблеток алказельцера, пояснив, что ничего другого от температуры не нашлось, а димедролу приличному юноше из хорошей семьи на сегодня хватит. Потом ушел в кухонный закуток, чем-то там опять загремел, напевая. За окном уже стемнело, и дождик прекратился. – Футболку не снимай, – велел Арвид, ставя на тумбочку очередную чашку бульона с накрошенной куриной грудкой. – Со спиной твоей сами разберемся, нечего старой карге на такое любоваться. – Хорошо, я понял. Спасибо бо… – Арвид поднял бровь, и Мигель заткнулся. Бульон был такой вкусный, будто его варили в раю. Хватило на четыре жадных глотка, Мигель даже закашлялся от торопливости, потом опомнился и виновато перекрестил пустую чашку. – Вот, другое дело, детка. Еще? Мигель хотел было сказать, что ему хватит, но тут в дверь позвонили, и русский пошел открывать, все еще напевая себе под нос и шаркая ногами в войлочных тапочках. Может… может, и ничего… можно тут немного пожить… Сеньора Роха вне ночной одури оказалась кругленькой невысокой дамой с пучком черно-седых волос, тяжелыми золотыми серьгами и смачно накрашенными губами, кривыми и пухлыми. На руках звенели браслеты самого цыганского вида, а ногти были устрашающе алыми. – И как тут наша деточка? – осведомилась она низким прокуренным голосом. – Как деточкина ножка? Разоблачайся, ниньо. Мигель спустил ноги с кровати, отодвинул одеяло, сеньора Роха стала отмачивать перекисью присохшие бинты, он привычно терпел тупую боль, подбирая и ворочая в голове нужные слова. Ему было мучительно неловко, но деваться некуда. – Арвид… ты меня прости, – пробормотал он, слепо глядя в пол и заливаясь жаром. – Ты не мог бы выйти? Мне надо… надо поговорить с сеньорой. Мигель приготовился давать какие-то пространные объяснения, закусил губу, но русский только пожал плечами и ушел обратно в кабинет, где через некоторое время застучала письменная машинка.***
Цветное море расплескалось и медленно погасло. Черти в аду разом грохнули рогами по сковородкам… Это надрывался будильник: через полчаса пожалует старая перечница – сеньора Роха, благослови ее Господь. Арвид встряхнулся от теплой стеклянной одури и вышел в сумерки несовершенного мира. Мигель завозился на кровати – ему тоже сон пошел на пользу, подпольщик слегка порозовел и явно передумал умирать. Сон да еда – и беда не беда, отметил Арвид. Бульон, конечно, уже остыл, был чуть теплый, но зато настоящий, не из кубиков. К такому бульону полагались бы сухарики из белого хлеба, но не все сразу. Пришла сеньора Роха, от нее пахло привычной смесью духов, женского пота и дезинфекции, Арвид приготовился вновь ворковать и любезничать, но нужды не было. Старая сова мельком приняла пару комплиментов и сразу решительно двинулась к мальчику. «Какая бы из нее была ведьма!» – уважительно подумал Арвид, а впрочем, почему и нет? Отчего бы сеньоре Рохе не летать над Кильотой на метле, сотрясаясь голым пышным телом под голой луной? Арвид представил, как стремительно пикирует ведьма, как вытягиваются ее алые когти, как желтые клыки налезают на пунцовой помадой очерченные губы… что там такое? Ах, невинная жертва! Хрупкая девственница в белой сорочке, прозрачные ручки, золотистые локоны…. Нет, сеньора, не надо, сеньора! Хррррряп! – и нету девственницы, а довольная, сытая ведьма тяжело взмывает ввысь с хриплым смехом. Мигель морщился, пока его перебинтовывали, а потом, отчаянно краснея, попросил Арвида выйти и оставить их одних. Глупый мышонок! Здесь же все равно все слышно! Из любой точки этой сраной дыры… Арвид пожал плечами и пошел работать – отгородившись от страшных тайн стрекотом машинки. Будем надеяться, Мигель достаточно осторожен, чтобы и дальше прикидываться мелким подранком-шлюшкой за пару песо. Сеньора Роха вошла к нему через пять минут – лицо ее не предвещало ничего хорошего. Внутри неприятно похолодело: кем-кем, а дурой-то старая сова точно не была. Она встала в дверях, грозная, как построившееся войско. Сеньор русский, сказала она. Вы никогда не задумывались, что некоторые вещи могут довести до полицейского участка? Вашему «нежному другу» можно только посоветовать быть осмотрительнее, а вам, сеньор… стоит воздержаться на ближайшую неделю. Арвид сглотнул, улыбнулся и нахально спросил, что же теперь им делать. Сеньора перечислила, какие свечи нужно купить в аптеке, и еще вот эти таблетки… на всякий случай, сеньор… минимум десять дней. И лучше бы обоим. И строго велела не давать мальчику никакого алкоголя и курить, и ничего соленого, острого и кислого в ближайшее время. И неделя полного покоя. Полного, сеньор русский! Если невмоготу – приходите к нам. Вы добрый человек, судя по всему, и щедрый… спасибо, сеньор… Но помните, что Бог видит каждое наше деяние. Все прочее у него в порядке. Продолжайте перевязки, вы же сможете сами? Хватит мне уже вас разорять. Если что, зовите, я приду. Арвид закрыл за ней дверь, вздохнул и повернулся к Мигелю. «Я в аптеку, Майки-бой. Пива тебе нельзя, курить, как видишь, тоже… Может, мороженого?» Мигель лежал лицом в подушку. Ясное дело, он слышал все до последнего слова. После дождя на вечерней улице было свежо, почти прохладно. Аптека уже закрывалась, но Арвид скорчил умоляющую физиономию – и ему в порядке исключения выдали пакет коробок, баночек, свитки бинтов – по списку, что небрежно нацарапала сеньора Роха, не полагаясь, очевидно, на память этого сомнительного русского. Он вернулся, выставил на кухонный столик пару банок холодного, только из морозильной камеры, пива, рожок мороженого, бутылку молока и ворох лекарств. Пиво мгновенно запотело, по золотисто-зеленым банкам ползли капли. Мигель не шелохнулся, скорчившись на кровати. Кажется, он лежал так с самого его ухода. “Ну что, подпольщик, сперва полезное, потом приятное? – весело спросил Арвид. – Вот тебе таблетки, уж не знаю, на черта они сдались, но доктор прописал… А вот смотри – это свечи. Сам поставишь? Мне выйти? А на десерт мороженое, раз уж пива тебе не велено!” Мигель судорожно кивнул. Арвид сложил перед ним коробку с суппозиториями, таблетку, рожок в блестящей бумажке – и вышел на балкон. Всласть потянулся, добыл из банки-пепельницы недокуренную сигарету и выглянул вниз. Второй этаж – всего-то ничего. На соседнем балконе валандались на веревках какие-то тряпки, цветные простыни, наволочки в подсолнухах, заново выполосканные дождем. На улице в сумерках перекрикивались дети, девочка вела по тротуару таксу на цепочке, парой этажей выше верещал младенчик, где-то отчаянно грохотал мотоцикл без глушителя, по радио два мужика распевали что-то жизнеутверждающее. Почему у него всегда так тихо? Вспомнил, что не взял пиво – оставил на столике. Вернулся в комнату. Курить, прихлебывать холодное пивко и созерцать тихую жизнь на задворках вечернего города – это ли не счастье? Вторую банку – на ночь, пригодится. Господи, как надоели, осточертели, задолбали эти карамельные увлекательные истории. Тянешь, тянешь их из себя – ради чего? Хоть кто-нибудь их вообще читает, кроме нас с редактором? Ну, может, корректор еще… Для того ли Ты меня хранил и берег, чтобы надежда курса, выпендрежник и умница Юлнайтис давился на херовом испанском этой блевотиной – день за днем уже полгода где-то в Тобою же забытой дыре? Чпокнул открывашкой-ключиком и вспомнил, что в комнате он не один. Мышонок сжимал двумя пальцами толстую желтоватую палочку, она таяла в руках, пальцы блестели от жидкого жира, Мигеля колотила дрожь. Ладно, Боже, вздохнул Арвид Юлнайтис, все понял, беру свои слова обратно. Я теперь тут за старшего, сталбыть. Не киснем. - Не бойся, мышонок, – сказал Арвид, вынимая исковерканный суппозиторий из трясущейся руки. Кинул в ведро. Не попал. – Просто не бойся. Повернись ко мне спиной и лежи спокойно, ладно? Это совсем не больно – можешь мне поверить. Ляг удобнее, коленки повыше, вот так. Твердая округлая свеча проскользнула, куда следовало. Арвид поправил футболку, укрыл Мигелито простыней. Через полчасика растает, впитается – можно будет и спиной заняться. Мазь он тоже принес. – Почему? – безразлично произнес Мигель. – Что почему, – не понял Арвид. – Почему я мышонок? В самом деле, почему? – Ну… ты такой мелкий, смешной… глазки-бусинки. Мышонок и есть. Мышата вообще симпатяги… – Мигель то ли усмехнулся, то ли всхлипнул. Арвид погладил его по голове. – Арвид… тебе не противно, что я тут… лежу… на твоей постели? – А что с тобой не так? – искренне удивился тот. – Все со мной не так. Уличный шум долетал сюда вместе с запахом сигареты. “Всю комнату сейчас провоняю, а ему дыма нельзя, – сокрушенно подумал Арвид. – Бедный глупый мышонок”. – Все с тобой нормально, Майки-бой. Это мир у нас говно, а ты хороший. Давай ешь свое мороженое. Раз уж не куришь... – Шоколадное? – снова всхлипнул Мигель. – Нет? Ну… все равно… спасибо большое.Мы плывем, рука в руке в деревянном сундуке По асфальтовой раздолбанной реке. Капля мутная дрожит на конце твоей иглы – Это нужно, чтобы дальше можно плыть. За закрытыми глазами Плещется цветное море, Штукатуркой осыпаясь по углам. Солнце – серая зола. Если нас сожрала мгла, Значит, будем делать добрые дела. Птицы в небо сорвались и летят в глухую высь, Расшибаясь о бетонную плиту. Я не знаю, что сказать. Невозможно описать Бесконечное паденье в пустоту. Нас ласкает, друг мой милый, Блядский ветер из могилы, Омывая наши скудные тела. Я лежу с тобою рядом. Если небо стало адом, Значит, будем делать добрые дела. Нам реально повезло, что мы вдвоем. Нереально повезло, что мы вдвоем... Мы же раньше так не жили, Нас о камни размозжили, А мы очнулись, осмотрелись и плывем К цветному морю, в сундуке, по асфальтовой реке, налегке… Свист и скрежет из бездонной высоты. Это синие горбатые киты. Проплывают вслед за нами Меж бетонными домами, Невесомы и прекрасны, как мечты. В деревянном сундуке Мы плывем - рука в руке, Наше прошлое сгорело на песке. Солнце – серая зола. Нарисуй мне два крыла, Чтобы вместе делать добрые дела.
***