***
Что произошло в Сантьяго в 1973 году, Арвид так и не понял. На те поры он еще не очень разбирался в политических делах, кроме того, аккурат в июне Мария в первый раз послала его лесом, и свободный, хотя и опечаленный, Арвид чрезвычайно увлекся одной милой Амандой. Милая Аманда все имевшееся в наличии время занималась тем, что изводила Арвида, то приближая, то отстраняя от себя, а потом отправилась с ним в путешествие стопом, имея в мыслях добраться до Перу и научиться там инкской манере пения, как Сумак. Ничего из этой затеи толком не вышло, но факт остается фактом – в стране произошла революция, путч, террор, а Юлнайтис, как и вся Гасиенда, почти не обратил на это внимания. Ну что-то дешевело, что-то дорожало, волнами шли какие-то социальные истерики, поговаривали о каких-то ужасах типа стадиона-концлагеря, где студентов растаптывали сапогами и били прикладами, но толком никто ничего не знал, да и не хотел знать. Осталось только смешное словосочетание «марксистский мусор» - в Гасиенде так называли любую дрянь, которую можно было сдать за деньги, – например пустые бутылки или жестянки из-под колы. Дрянь, которую только выкинуть и оставалось, называлась «генетическим мусором». Теперь «марксистский мусор» спал на его кровати, приносил ему чай и бутерброды, встречал его резким тревожным взглядом, а потом улыбался. Арвид чувствовал, что постепенно прикипает к нему, и отлично понимал, что делать этого нельзя ни в коем случае. При первом же удобном случае Мышонка надо будет убирать отсюда, увозить прочь из Кильоты, куда-нибудь в безопасность, где его никто не знает и не ищет. В том числе и от него, Арвида из Гасиенды, потому что никогда еще и никому не доводилось слышать, чтобы кто-то жил с нарком и не подсел заодно. «Какой ты нарк, барахло одно, стыдно сказать!» - говорил внутренний голос. Тот же самый голос однажды убедил Арвида, что нет в этом мире вещей, которые стоили бы плеска Цветного моря, а если и есть, то не ему, рухляди, на них заглядываться. Тот же самый голос, который уговаривал его спуститься вниз и поклянчить в кредит. Голос этот был очень хорошо знаком, лучше, чем бы хотелось. Мигель заботливо прополоскал дурацкую кисточку, набрал краски на волосяной хвостик, и в два штриха раскинутая, длинная безнадежная пустыня засверкала желтым песком. По пустыне яростно и стремительно катился живой танк, злая железная тварь с красными глазками. Мигель рисовал, поправлял, что-то соотносил, шепотом, про себя, ожесточенно ругался на краски, на непослушную кисть. Танк ухмылялся и рвался с листа. Арвид сел поудобнее и залюбовался своим подпольщиком.***
Алекс, понятное дело, скорчил недовольную гримасу: что это ты такое притащил! Тоже, подумаешь, шедевры, менять шило на мыло. Но когда пролистал всю пачку, посмотрел внимательно и спросил, сколько рассчитывает получать соискатель. «Ну, - протянул Арвид, - ты ж понимаешь, нет предела совершенству. Во-первых, надо купить всю эту ихнюю арт-дребедень – карандашей там, мольберт, бумаги хорошей. Сам видишь, на чем это нарисовано. Во-вторых, он в общем, цену-то себе знает…» «Ладно, - прервал его Алекс. – Я Нуру отнесу, пусть сам решит, брать его или нет. На всякий случай, передай своему гению, пусть особо губу не раскатывает, сам понимаешь, какие сейчас времена. А живет он где?» Арвид обворожительно улыбнулся и как само собой разумеющееся обронил: «Живет-то? На первых порах у меня». Алекс недовольно пожевал губами и стал до смешного похож на умного кролика. Пуганного жизнью, всезнающего, толстого кролика. "Ну... у тебя, так у тебя. Но точно не колется?» - «Чист, как роза на рассвете! Его и так прет не по-детски!" На листочке из школьного альбома синюшный осьминог сжимал в объятиях небоскреб, тот разваливался на куски, из окон вырывалось неопрятное черно-оранжевое пламя. И пламя, и осьминог были прорисованы с тщательной аккуратной безжалостностью; несмотря на лубочный сюжет, картинка откровенно пугала. «А чего же парень твой сам в редакцию не пришел?” Арвид пожал плечами и объяснил, что художник хромой. Вот такая незадача, еле ходит, ну так ведь ему ноги-то не особо нужны, чай не танцор, не пастух… В целом разговор получился нормальный, ясно было, что картинки понравились - по крайней мере, не сравнить с доморощенной мазней их нынешнего иллюстратора, - но что-то мутное, недосказанное оставалось, Алексу откровенно не хотелось брать невесть откуда взявшегося субъекта без солидной рекомендации, да еще с такими странностями и по наводке сомнительного Руссито. Денег на краски он тоже не выдал, сказал, пусть Нур решает, а так не предусмотрено. И как звать его, этого твоего? К этому вопросу Арвид был готов: имя они придумали заранее. Ратон. Алехандро Мигель Ратон. Вот у него и подпись - видишь? Мышь с карандашом. Алекс с сомнением взглянул на мышонка в углу альбомного листа и наконец не выдержал, спросил, где это Руссито выкопал себе такое счастье. Руссито пожал плечами: в подполе завелся. Серенький такой, плюшевый. Очень старательный, очень. Весь следующий день лил дождь, обычный холодный дождь. Он то переставал, то опять припускал, и в сущности, дождь за окном - это было бы даже ничего, почти уютно, если б не сырость в доме, не вечно зябнущие руки, не общая серая тоска. Мигелито куксился и нервничал, Юлнайтис мрачно смотрел в одну точку, пустая оболочка, шелуха человека. Когда вечером в дверь позвонили, обоих пронзил острый ужас. Мигель помертвел и застыл на месте. Арвид прошептал одними губами: “Быстро... ко мне…” Будто хоть что-то можно было сделать, будто они не обыщут все помещение. Вот и сказочке конец… конец… Звонок раздался еще раз. Потом в дверь начали стучать. “Руссито, ты заснул там, что ли!” Арвид выдохнул и пошел открывать, хотя больше всего ему хотелось разбить в кровь морду Нурову шоферу. Фелиппе приехал с распоряжением доставить к хозяину этого нового хромого художника, вот прямо сейчас, так что собирайтесь, братцы, поехали. “Чем Нур думает, - взвился Арвид. - То есть как это - поехали. А предупредить нельзя было? Парень вообще болеет, черт знает во что одет…” “Не кипи, Руссито, - меланхолично заметил Фелиппе. - Нур велел, чтоб собрались и ехали. Ему пофиг, хоть он у тебя без штанов будет. Главное - чтоб явился. Ты что, Нура не знаешь?” Нура Арвид знал и пошел обрадовать Мигеля. Тот стоял, прислонившись к стене, все еще серовато-зеленый. Арвид хлопнул его по плечу: слыхал, Мышонок? Собирайся на прогулку. Дядя Фелиппе покатает нас по городу. Вообще-то Юлнайтис был готов к тому, что Мигелито наотрез откажется, прямо вот плюнет - и что хочешь, то и делай. Но Мышонок как-то быстро кивнул и пробормотал: “Да, сейчас”. Потом прохромал в туалет - и его вырвало. Арвид было подумал, не переодеться ли ему для такого случая в замызганный банный халат, но все же решил не утрировать. И без того парочку они с Мигелем представляли колоритную. Злой как черт старый уж, томящийся без дозы, и его взъерошенный Мыш - в клетчатой мятой рубахе и джинсах, обкромсанных тупыми ножницами. На самом деле Мигель тоже злился - на себя, на отвратительного Нура, на эту чертову машину, что как нарочно тащилась по улицам Кильоты - медленно, чтобы все видели, кто это съежился там, на кожаном сидении. Фелиппе и правда не слишком торопился: машина плыла по воде, почти не поднимая брызг. “Пристегнись, Руссито, - посоветовал Фелиппе. - Зачем нам лишние проблемы? И без того жизнь поганая!” - и хохотнул. Арвид молча защелкнул ремень. Разбухшие от воды улочки, зеленые и красные неоновые надписи над пабами и закусочными, окна с цветными занавесками - и всепроникающий, холодный сентябрьский дождь. Дождь барабанил по белому пластиковому столику перед кафе, по вазонам, свисающим с крюков, светофор мигал оранжевым, отражаясь на мокром асфальте. Райское местечко эта Кильота, если бы не дождь, не тоска, не безысходность. Ловушка заперта, детки. Вам не убежать отсюда. Их обогнала полицейская машина, проехала мимо. Фелиппе аккуратно заехал в кирпичные ворота роскошного особняка, припарковался на площадке - ему еще предстояло везти их обратно. Мигель вылез, зябко передернул плечами и принял самый чопорный вид. Юлнайтис взглянул на него - и перестал злиться. Здесь он не был довольно давно: Фелиппе перестал привозить его сюда с тех пор, как Нуру доложили, что его новый автор время от времени позволяет себе лишнее. Доложили, конечно, сразу же - мальчики на точке тоже были Нуровы. Арвиду нравилось бывать у Нура, да, в сущности, нравился и сам Нур, но не настолько, чтоб переживать по поводу своей опалы. А теперь, значит, любопытство оказалось сильней принципов. “Хозяин в беседке, - сказал Фелиппе. - Проводить тебя, Руссито, или помнишь, куда идти?” Нур был сама любезность. Они уже час болтали с Юлнайтисом о том о сем, попивая кофе и куря на свежем воздухе. Дождь прекратился, пахло мокрой зеленью, розы, разворошенные ливнем, осыпаются на траву, а Мышонок в это время трудится над листком бумаги. Нур велел старшей дочке принести молодому человеку кисточек, краски - ну сами там посмотрите, что надо - и пускай нарисует что-нибудь. Прямо здесь. Все равно что. Разговор шел о журнале, о России, о том, как замучил несносный этот дождь, нет, ну тоже мне, зима эта летняя! Говорили по-русски, и это доставляло удовольствие обоим. Время от времени поглядывали туда, где пристроился Мигель, но не торопили, не дергали. Нур умел ждать. Наконец мальчик подошел, протянул рисунок. Дождь, мокрый сад, Нуров особняк, смутное серое небо над красно-коричневой крышей - хоть в рамку вставляй да на стенку вешай. А танки, осьминогов и все прочее Алекс и так сюда притащил, это уж точно, иначе за ними бы не прислали. Ай да Мигель, хитрюга! Нур предложил Алехандро Ратону ликера, сигар. Мигелито вежливо поблагодарил, попросил кофе с молоком. Нур широко улыбнулся и вызвал кого-то из своих - Арвид никогда не мог запомнить всех этих людей Нура. Велел показать рисунок сеньоре Айше, принести кофе юному сеньору художнику, а потом можно будет и отужинать. «Ну и откуда ты его выкопал, Арвид? - спросил Нур рассеянно, как бы вскользь. - Только мне-то не заливай про мышку в подполе, я-то не Алекс”. Арвид пожал плечами и разразился честной и правдивой историей, как совершенно случайно встретил мальчика на улице, у самой редакции, в крайне плачевном виде… Думал, бродяга, а оказалось - студент. Сирота, сбежал из приюта, попал в переплет. Натерпелся лиха - кажется, его даже трахнули какие-то добрые люди. Но мальчик-то хороший, вежливый, воспитанный. Дома такой порядок навел - все прям блещет. Откуда взялся - не говорит, о том, чтоб вернуться, и слышать не хочет. И лично его, Арвида Юлнайтиса, такое мнение, что надо дать мальчику успокоиться, нервишки подлечить - а пока употребить талант на пользу дела. От каждого, так сказать, по способностям, каждому - по потребностям, а потребности у него самые простые. Мигель напряженно прислушивался к русской речи, понимая, что говорят о нем. Нур не перебивал, кивал и усмехался. От усмешки Нура Арвиду всегда было не по себе. Так бы мог улыбаться волк, небольшой, коренастый волк в белой рубашке, с сигарой в хищных клыках. Вот уж точно - не хотелось бы когда-нибудь становиться ему поперек дороги. Но волк - не собака. Ему нет нужды докапываться до правды, если правда не принесет выгоды. Волк отлично видел, что Арвид врет ему в глаза, но не возразил ни словом. Повернулся к Мигелю и спросил, уже на испанском, что тот оканчивал и где работал. Мигель пробубнил, глядя на стол: - Художественный колледж в Сантьяго, год назад. Пока нигде не работал… Ну… по профессии. Так-то грузчиком, уборщиком… “Уборщиком, - задумчиво кивнул Нур. - А так что любишь? Танцевать любишь?” Мигель пожал плечами. Он не знает, любит ли танцевать. Скорее нет, чем да. “Ничего, - жестко улыбнулся Нур. - Потанцуем, ниньо. Немножко танго до ужина, для аппетита!” - и включил кассетник на столе. Арвид не любил сигары, он курил сигарету и отстраненно наблюдал, как Нур буквально выдернул Мигелито из-за стола. Все это слишком кинематографично, слишком по-латиноамерикански, слишком похоже на сериалы, которые смотрят по телевизору женщины с их двора. Что-то такое - липкое, пахучее, парфюмерное. Арвид смотрел, как хищный Нур и растерянный Мышонок спустились из беседки по мокрой садовой дорожке, плотское, потное танго ритмическими толчками выбивалось из кассетного магнитофона, безупречный азиатский мужчина и чилийский неловкий подросток-оборванец. Какого черта Нур все это затеял? Что за игра у игра волка и мышонка. Но Уж ничего не может поделать. Прошипи он сейчас: “Нурислам Джанибекович, оставьте мальчика в покое!” - и ничего не произойдет. Меньше всего это походило на танец. Больше всего - на войну, захват, аннексию личного пространства. Нур властвовал, подавлял, он практически смял Мышонка, под тошнотворную, насилующую музыку они кружились по дорожке, задели розовый куст, дождевые капли посыпались вместе с лепестками. Это неестественно настолько, что никак не может быть красивым, это слишком даже для сериалов. Арвид ни черта не понимал в танго. Он только увидел, что Мышонок, противу всех ожиданий, не сдался, выпрямился - и внезапно перехватил инициативу. На аннексированной территории вспыхнул бунт - так что захватчик вынужден с ним считаться. Внезапно Мигель стал гибким и ловким, повинуясь ритму - он сам диктует свои условия, непонятным образом противостоит Нуру - да что там, еще немного и… Кода, танго закончено. Нур о чем-то спросил Мигелито, зазвучали первые такты следующего танго - Мышонок отстраненно улыбнулся, поблагодарил сеньора Нура за чудесный танец и вернулся за стол. “Вот сучонок! - выдохнул чем-то довольный Нур и заметил: - Ну да, хромает. Но не слишком-то. Ври, да не завирайся, Юлнайтис!” За ужином они обсудили перспективы работы нового сотрудника “Калейдоскопа”, все шло прекрасно, что касается денег, тут Нур ожидаемо предложил довольно скромную сумму. К чему переплачивать, если и так понятно: деваться Алехандро Ратону некуда, и никто, кроме Нура Всемогущего, ему не предложит ни копейки. Тем не менее Мигелю сумма предложена “на первых порах”, “там посмотрим” - и Арвиду в любом случае платят меньше. Ну так тебе и тратить меньше, парировал Нур, - ленту для машинки тебе поменяли, бумага дешевая. И немедленно отсчитал ссуду на закупку всякого рода художественных принадлежностей - хороших, а не того… той ерунды. Чеки отдашь Алексу. Арвид игнорировал красноречивый взгляд Мигеля, потому что все кончилось хорошо - и это главное. Фелиппе отвез их обратно уже ночью. “Отлично танцуешь, Мышонок, - заметил Арвид, как только они добрались до дома. - А что ты ему сказал такое, ну после этих ваших плясок? Нур аж в лице изменился?” - “Ничего особенного, - засмеялся Мигель, - просто… ну ты, наверное, не знаешь правил танго, Руссито… Если тебя после первого танго благодарят… Это я его как бы послал. Довольно хамски. Но видишь - ему понравилось. Вы, русские, действительно странные”.***
*** Заказов стало много, и в доме появились деньги. С хорошими материалами жизнь Мигелю казалась райской. Арвид сиял и то и дело поминал Нура - благодетель, мол. Насчет благодетеля Мигель бы поспорил, антипатия возникла мгновенно и проходить не собиралась, но работа есть работа, и нужно быть благодарным. Он безропотно и с удовольствием рисовал красоток и инопланетных чудищ, всяко получалось лучше, чем у того косорукого, который работал на “Калейдоскоп” раньше. И самое главное - оставалось время для собственных задумок. “Мышмыш, сколько можно бумагу марать, пойдем погуляем вокруг дома, - звал его Арвид. - Вечер, никто не увидит.” Мышмышем ему быть не нравилось, а вот гулять с Арвидом… Да, хорошо. Под покровом темноты они пробирались в крошечный парк в двух шагах от дома, бродили по мокрым дорожкам, разговаривали обо всем на свете. Перистые кроны пальм стряхивали на них холодные капли. Сильно пахло лавром, словно листья растер в пальцах кто-то невидимый. Над низкими крышами сочилось краснотой вечернее небо. Мигель поглядывал на резкий профиль русского, машинально прикидывал тона - охра и кобальт, холодные тени, розовый, лиловый, серебряный - приглушенные, еле звучащие, ледяные. Нур победительно вонял сладким одеколоном и мускусом, Арвид не пах ничем. Не занимал внимание, пространство, не лез в душу. Просто был. Возвращаясь домой, Мигель делал бесконечные наброски, прятал в папку. Арвид смеется. Арвид злится. Арвид спит в кресле. Арвид курит. Русский смотрел на него с листов прозрачными глазами, переплетал руки, изламывался, сливаясь со стеной или балконной решеткой. Арвид тоскует. Арвид хочет уколоться. Арвид лежит, бессильно откинув голову, выронив жгут и шприц, и в глазах у него плещется Цветное море. К октябрю Мигель понял, что влюблен в героинового наркомана, с силой и пылом своих восемнадцати лет, безоглядно и бесполезно. По утрам он просыпался с чувством такого оглушительного счастья, что некоторое время лежал с закрытыми глазами и слушал стук сердца. Где-то под веками качались соленые волны и шелестящей завесой сеялся дождь. Рядом неподвижно лежал Арвид, тощий, костлявый, в его груди подозрительно похрипывало, а еще он цеплялся за простыню и так спал, зажав изношенное полотно в кулаке. Мигель воровато терся носом о твердое плечо, обтянутое футболкой, потом поднимался и шел ставить чайник. Обсуждать свои чувства с русским он не собирался, все это… неладно. Их нынешнее благополучие было тонким, как мыльный пузырь, и играло такими же радужными переливами. Дотронься - и лопнет. Прозрачные переливчатые стенки отделяли Мигеля от событий этого лета, от смерти, от боли, от бесконечного страха. Не нужно касаться. Ожидая, пока согреется вода, он придвинул к себе лист бумаги, очинил карандаш и набросал очередного Арвида. Русский смотрел на него с любовью и улыбался. Хороший художник может нарисовать все что угодно, любую выдумку. Мигель опять вспомнил цепкие руки Нура и самодовольную ухмылку, передернул плечами. Зато такие, как он, вырастают на улицах, под дребезг расхлябанного аккордеона и взвизги скрипки. Будь как вода, храни свою гордость, слушай музыку, помни о равновесии. Этому не научиться на холодных просторах Советского Союза. После рассказов Арвида Мигель представлял себе СССР как что-то серое, ледяное и полное одинаковых людей в унылой одежде. Попав сюда, эти люди оттаивали и становились поедателями, как Нур, или… или не оттаивали. Нельзя представить, что Арвид танцует. Он всегда только смотрел. Мигель вздохнул, поднялся со стула, поймал баланс и неожиданно сам для себя сделал стремительное ганчо, короткий взмах ногой. Приглашение, на которое никогда не ответят. Замер, нерешительно оглянувшись на дверь. На кухне было тихо, только шипел закипающий чайник. Бесполезно. С таким же успехом можно надеяться на взаимность трупа. С октябрем пришла и жара, дома сидеть стало невыносимо. Мигель маялся, перечитал все испанские книги, которые нашлись в доме, попробовал освоить русский, но Арвид не очень хотел с ним заниматься, так, выучил паре десятков слов и нескольким ругательствам. В приоткрытую балконную дверь задувал ласковый ветер, пахнущий пылью и цветами. Мигель перебрался с кухни на пол жилой комнаты, целыми днями сидел под этой самой дверью в полосе солнечного света, грелся, подставляя руки и плечи благодатному теплу. Дикая радость, переполнявшая его после спасения, куда-то утекла, как вода в дырявое решето. Болели плечи, ребра, колени - не сильно, но нудно и все время. Наверное что-то в них повредилось после электрических подвальных забав. На спине лежать все еще было больно, но тут Мигель притерпелся. Внутри тоже было что-то...не так. Лечение синьоры Рохи помогло, и он не умрет, это точно, но только весной стало понятно, что прежняя радость и сила здорового тела никогда уже, наверное, не вернутся. С Арвидом об этом говорить не хотелось, русский и так с ним много возился и теперь, наверное, радовался благополучному исцелению, поэтому Мигель пару раз тайком поплакал в ванной и философски решил оставить все на волю Господа.***
К концу октября стало совсем припекать, пришлось выбраться на балкон, с бумагой и карандашами. По улице прогуливались красивые разодетые девки, иногда с кавалерами, с них удобно было делать быстрые наброски. Арвида девки хорошо знали и иногда останавливались позубоскалить с “мальчиком сеньора Руссито”. Они были добрые и нестрашные, Мигель сначала отмалчивался, а потом набрался смелости и попросил разрешения прийти к ним днем порисовать - если не помешает, конечно. Знала бы его добрая матушка, где проводит время дорогое дитя вместо того, чтобы бороться за свободу родины. Дом порока, куда он прокрался дворами, надвинув на глаза бейсболку и прижимая к груди альбом вместо доспеха, оказался довольно скучным местом. Днем там пахло дезинфекцией и всякой едой, а стены большой гостиной были увешаны пасторальными картинками с цветами и котятами - по мнению Мигеля, верх непристойности. Его гостеприимно попотчевали растворимым кофе и какой-то невероятной смесью из дорогих конфет и полузасохшего печенья, наверное, остатками того, что дарили посетители. Девицы охотно позировали, голые и одетые, денег за это не хотели, правда, постоянно вертелись и болтали друг с дружкой - а самому Мигелю задавали неудобные вопросы. Он кое-как отшучивался, не чинясь раздаривал рисунки пачками и даже умудрился написать портрет синьоры Рохи - небольшой, но удачный. Важная синьора сидела в красном кресле, в парадной мантильке и бархатном платье с огромной брошью (брошь с непомерным выпуклым изумрудом Мигель сочинил и пририсовал потом, стараясь угодить даме), а на коленях у нее спал пушистый белый кот. Ближе к вечеру красавицы выталкивали его за дверь, потому что начиналась работа, а сами бежали наряжаться. Да Мигель и сам старался убраться поскорее: в веселый дом часто заглядывали милитарес. За месяц он уже выучил, что у Лусии есть маленькая дочка, у Марии с зимы болит зуб, а вырывать страшно и жалко красоту, что Конехита - Крольчонок - работает тут с малолетства, потому что надо помогать семье, а Мерседес просто считает, что все мужчины - скоты и пусть лучше платят за “это самое”, чем получать задаром. И все до единой считали своим долгом посоветовать, чтобы малыш Алехандро ни в коем случае не тратил зря денежки, которые наверняка платит ему синьор Руссито за любовь, а откладывал их на будущее, ведь по всему видать, что русский долго не протянет. А жаль, такой хороший, уважительный и добрый синьор.