***
На улицу его погнал страх. Арвид с каждым днем отдалялся все больше, Мигель маялся, не мог толком спать, не знал, куда себя пристроить. В доме стало невыносимо жить, а снаружи поджидали страшные люди и красивый белый дом с фонтанами. Пока Арвида тошнило в туалете, он посидел немного, ковыряя пальцем старую клеенку, в сотый раз перебирая в голове, чем же так не угодил русскому, что тот ходит мрачный и нелюдимый, цедит слова по одному или натужно шутит. Может, тем, что выздоровел? Позаботиться о больном ближнем сам бог велел, а теперь живет тут здоровый парень, пользы никакой, мешает, наверное, квартира маленькая... и ничего общего. В глубине души Мигель догадывался, что думает глупости, но опыта общения с чужими людьми у него было немного. Одно было понятно - как ни осточертей Арвиду приблудный щенок, он его никогда не сдаст и не выгонит, будет терпеть до последнего, лучше самому свалить. Да. Лучше так. Без всяких сцен, встать, да и уйти. Одеться поприличнее, чтобы никто не примотался. Очнулся он в чужом квартале, где-то совсем на окраине, стоял, привалившись спиной к оштукатуренной стене. Какой-то замкнутый круг. Солнце садилось, по улице прогуливались люди, парочками и поодиночке, в пыли валялись собаки. Надо дойти до железки, сесть в поезд - даже денег немного есть. Вернуться в Сантьяго, найти товарищей. Опасно, но возможно. Юлнайтис, как он без него тут? С героином и печатной машинкой. А товарищи обязательно спросят - почему ты живой? Почему не умер со всеми. Мигель шмыгнул носом, утерся, потом вывернул карманы плащевой куртки - вытряс несколько мелких купюр, тяжелые монетки - покупал девочкам печенье. Скомканный листок со списком продуктов, моток цветной проволоки, обкатанное морем шершавое стекло - на улице нашел, одинокий простенький ключ от двери Арвидовой квартиры, весь поцарапанный, с привязанной к нему бисерной рыбкой. Рыбку подарила Конехита в обмен на какой-то рисунок. Мигель тупо посмотрел на красно-синий брелок, застыл, потом рассовал добро обратно по карманам. Пошел вперед, уже осмысленно глядя по сторонам.***
- Я подумал, что раз уж вышел, то могу найти какую-нибудь церковь и на исповедь сходить. Не выдаст же меня священник, - сказал он Арвиду уже утром, вернувшись, когда русский перестал его трясти и ругательски ругать, мешая испанские и русские слова. Глаза у Арвида были тусклые, обведенные красным, наверное, не спал всю ночь. - Исповедался? - Ну да. И мне сказали, чтобы я перестал себя жалеть, - Мигель уткнулся носом в костлявое плечо и закрыл глаза. Уйти от русского оказалось совсем невозможно. За эти месяцы между ними выросло что-то вроде веревки - на расстоянии она натягивалась, и становилось больно. Арвид помолчал, потом отстранил его, цепко придерживая руками. В очередной раз осмотрел, придирчиво - то ли вернули? - различий никаких не нашел, чувствительно щелкнул по носу и снова прижал к себе. Пробурчал очередного "идиота" и надолго умолк. - Арвид? - Ну? - Ты... не сердишься? - Идиот. - Ясно. От недосыпа подплывало сознание, Мигель сидел, покачиваясь и слушая стук чужого сердца, улыбался, то и дело проваливаясь в сон. Поэтому в первое мгновение ему показалось, что он ослышался. - Что? - Что слышал. Сказал, что завязываю. Хватит. Они никогда, никогда не говорили про Арвидово зелье. Мигель все знал, Арвид не прятал шприц и свои коробочки, когда хотел уколоться - спокойно уходил в кабинет. Но никогда не обсуждал это со своим найденышем. Дождь идет, солнце светит, Арвид Юлнайтис колется и скоро умрет, что тут обсуждать. Мы все воспитанные люди. Правда, Мигель теперь знал, что это именно героин, потому что девочки в заведении синьоры Рохи ему сказали. Знал он и как часто Арвид покупает, и у кого, и какую дозу берет - все это узнавалось тайком, как бы между делом. Может, потому что от жизни русского зависела и его собственная. Поэтому сейчас Мигель удивился. Сел ровно, открыл глаза. Арвид совсем не выглядел решительно, он выглядел ужасно. Как высушенный мертвец. - Я… это хорошо, - сказал наконец Мигель, тщательно подбирая слова. - Я помогу. Буду за тобой ухаживать. Возьми отпуск в "Калейдоскопе".***
Сказать и решиться было просто - Арвид позвонил своему хозяину, долго с ним разговаривал, Мигель не хотел подслушивать и ушел на балкон. Сделать оказалось гораздо сложнее. Арвид сказал, что взял отпуск на месяц, до Рождества. Мигель обрадовался - ему-то никто отпуск не давал, рисунки надо было сдавать в срок - деньги, которые платили в "Калейдоскопе", теперь приходилось забирать самому, но на этот риск пришлось пойти. Те же немногие песо, что были в доме, он, крепко подумавши, оттащил к своей подружке Конехите и попросил спрятать. Оставил только на самое необходимое. И оказался прав, Арвид с каждым днем становился все мрачнее, плохо спал, у него все болело. Ел с пятого на десятое, неохотно, ко всему цеплялся, его часто тошнило, а потом и вовсе начался страшный понос. На третий день он позвал Мигеля и неприятным, учительским каким-то, голосом велел вернуть деньги. Мигель отказался наотрез. Последовал скандал. Арвид наговорил ему отвратительных вещей, пришлось слушать и все-таки упираться. После нескольких часов криков и ругани Арвид хлопнул дверью и ушел к себе, Мигель теперь был враг, и ему не дозволялось ночевать в кабинете. Пришлось провести бессонную ночь, карауля дверь: вдруг Юлнайтиса понесет на улицу. У него были припасены какие-то таблетки, которые, по идее, должны облегчить ломку - теперь это слово можно было произносить, а раньше Мигель его избегал даже в мыслях, - но таблетки, похоже, плохо помогали.***
Утром Арвид пошатываясь добрел до сортира да так там и остался. Его долго бесполезно выворачивало насухую, потом рвало водой, которой его пытался напоить Мигель. К середине дня он начал бредить, кричал, цеплялся за руки, потом вдруг приходил в себя и костерил перепуганного Мигеля на чем свет стоит, добывая из памяти все самое мерзкое, что там было. Сначала было очень страшно, а потом стало все равно, тем более, что испанских слов становилось все меньше, а русских все больше. Наверное, Арвид рассказывал, какой ему попался лживый гаденыш, еще и ворюга, но было, слава Господу, уже не разобрать. Ночь прошла в полном отчаянии, потом Арвид отключился, Мигель укрыл его тремя одеялами, перекрестил, надвинул бейсболку на глаза и, озираясь не хуже перепуганной мыши, побежал на точку, где русский покупал наркоту. Точка располагалась рядом с издательством, и там-то Арвид в свое время и подобрал его, грязного, замученного, с гниющей ногой и полным отсутствием надежды. Подобрал и как-то выходил. С тех пор, кажется, прошла уже тысяча лет, а два прилизанных парня в щегольских костюмах так и отирались на том же месте, как прибитые. Мигель подавил желание убежать, посопел немного, а потом подошел с независимым видом, поздоровался. - А, русского торчка мальчик, здорово, ниньо, - немедленно приветствовали его. Все знали всех, все ходили в один бордель, и Мигеля запоздало и бесполезно продрало холодом. Потому что да, все знают всех. И только дело времени... - Русского ломает, - он сразу перешел к делу. - Так купи ему, что ж тебе, для дружка жалко? - охотно предложили прилизанные. - В долг не подаем. - Да нет, он завязал. Но его тошнит и... Прилизанные так же дружно, как трепались, замолчали и неуверенно, жалко как-то заухмылялись. Мигель только сейчас сообразил, что нашел к кому идти: словно есть им дело до тех, кто пытается слезть с иглы. И суть их ухмылок была самая ясная - потому что никто и никогда не слезает навечно.***
Если ад существует, а ад, конечно, существует, он весьма многолик. Несколько дней назад Мигель не сомневался, что в аду пол и стены выложены кафелем, а еще никогда не гасят свет по ночам. Но он и представить себе не мог, что ад разверзнется перед ним прямо здесь, где плитка, а на плитке закипает чайник, где занавески постираны, а пол вымыт, в той самой комнате, где когда-то несколько простых внятных слов, сказанных мимоходом, заставили двери преисподней захлопнуться. Арвид орал уже полтора часа. Он исчерпал все средства, чтобы убедить Мигеля немедленно вернуть украденные вещи, и теперь просто выл от боли, злости и отчаяния. Ни успокоить его, ни остановить было невозможно. Ад рвался из глотки русского, ад пах вонючим больным потом, ад заставлял все тело Арвида выламываться, как тряпичную куклу. Ад выглядывал из кабинета глазами-пуговками, у него было кошачье отвратительное лицо. Вещи, которые искал ад, лежали в бельевом ящике дивана. Это были горелка, коробка со шприцами и резиновый жгут. Выбрасывать чужое Мигель не решился. И тут в дверь позвонили - и сердце снова оборвалось. В сущности, Мигель последние дня четыре обреченно ждал, что соседи, утомившись воплями, вызовут полицию - и все для него кончится в тот же момент. Ну или придет хозяин квартиры и велит убираться подобру-поздорову. Но в дверь неспешно вплыла синьора Роха. Она отодвинула Мигеля, замешкавшегося в коридоре с замком, и по-хозяйски прошла в комнату. В руках у нее был ее серый саквояж. Арвид бился на полу и верещал, выкатив остекленевшие глаза. “И что это мы так кричим? - холодно осведомилась синьора. - И отчего же сеньор Юлнайтис обижается? Кто же во всем виноват? Может, наш ниньо виноват, что возится с вами, как с малым ребенком? Стыдно, Арвид!” Мигель не поверил своим ушам: в комнате внезапно стало тихо. Арвид замолчал и смотрел на синьору Роху. “Слушай-ка, мальчик, - повернулась к Мышу старая ведьма. - Вы совсем тут оба рехнулись? Давно это продолжается? Почему меня не позвали? Арвид, вот это лекарство надо скушать. Надо-надо. Нечего кривиться!” Мигель был готов целовать ей руки. Он, чуть краснея, объяснил, что уже пятый день, как идет… вот все это. И Арвид сам сказал ему, что надо делать, и купил все необходимое, но вот теперь совсем плохо… ночью он чуть не умер, так показалось. Сеньора Роха, Бог вас благослови, спасибо вам большое, что вы пришли! Сеньора Роха, ангел Господень, фыркнула и кратко объяснила Мигелю, что умирать тут не от чего - не так уж ему и больно. Но, ниньо, у твоего друга, кажется, совсем вскипели мозги. Он что, не мог поехать в лечебницу или вызвать врача? Его вопли на улице слышны! Мигель только вздохнул. О лечебнице не приходилось и мечтать. Денег на это не было никаких. “Ладно, ниньо, покажи, чем ты его кормишь, и рассказывай подробно, день за днем. Ты ведешь записи? Это хорошо. Давай-ка поглядим”. Юлнайтис, проглотив горсть таблеток, перебрался на диван и лежал там, закрыв глаза. Ад, злобно шипя, отполз, изгнанный ангелом с рубиновыми крыльями и серым медицинским саквояжем. Мигель внезапно уверовал, что все будет хорошо, и странным образом тут же разозлился на Арвида, взрослого мужчину, который довел себя до такого постыдного состояния. Вот лежит сейчас на диване - кучей разлагающейся… трухи. Он послушно записал все рекомендации - кефир, детский творожок, тепло - и вдруг понял, что донья Роха обращается к нему с каким-то вопросом. Оказалось, она спрашивала, не прислать ли к нему одну опытную девчонку, которая очень хорошо разбирается в особенностях данного недуга. Мигелито дрогнул, представив, что в их конуре внезапно угнездится неведомая девица, знаток героиновых ломок… С одной стороны, одному все-таки страшно. С другой… Он собрался с духом и отказался. “Ну, ниньо, как знаешь, - пожала плечами синьора Роха, - тогда запомни простую истину: твой дружок отлично и сам со всем справится. Сердце у него еще крепкое, легкие тоже. А ты не бери в голову, что бы он сейчас ни вытворял. Это его отрава из него выходит. И да - не особо ведись на его охи-ахи. Еще пару дней - будет как новенький. И вот что: как освежится, предупреди его, чтоб дозу уменьшил. Прежняя для него сейчас - как двойная. Ну все в хозяйстве экономия, правда?” За плечами ангела медленно вздымались кожистые перепончатые крылья. Сочувственный взгляд сеньоры Рохи оказался ехидной ухмылкой гаргульи. “А разве… - пробормотал Мигель, - разве он это... не чтобы навсегда?” - “Ох, детка, - вздохнула гаргулья. - Это уж как повезет. Но я бы на твоем месте приготовилась заранее. Арвид, душенька, чао! Мальчики, ведите себя хорошо”. Когда она ушла, в комнате стало совсем темно и мрачно. Надо было сесть и нарисовать очередную обложку - и пару иллюстраций. Арвид больше не бесновался, очевидно, заснул. Думать о Марибелль не хотелось - это все из-за нее, проклятой дурищи, Арвид пичкал себя этой дрянью, это из-за чертова Нура, капиталиста и хищника, он постепенно превращается в ходячий труп, верещит по-бабьи, клянчит дозу и готов сожрать Мигелито с потрохами… ради ложки, горелки и старого шприца с погнутой иглой. В церкви было прохладно, сумрачно, пахло воском, побелкой, деревом. Он опустил монетку в ящик перед электрическим подсвечником - вспыхнул ряд лампочек-миньонов, словно и вправду свечи. Арвид стал наркоманом раньше, чем познакомился с Нуром, раньше, чем приехал сюда. Он же рассказывал. Арвид как раз шел договариваться о дозе, когда заметил тех подонков на углу. И вернулся домой не с героином, а с подыхающим посторонним… Сказать, как его звали? Мигель вздохнул, укрыл спящего Арвида, записал на тетрадном листке: “Уснул в 18.28” и сел рисовать Марибелль. Завтра нужно будет отнести рисунок Алексу, а до этого зайти к Крольчонку, взять у нее денег, на обратном пути купить кефира и что там велела синьора Роха? Она даже ни песо не попросила за визит. Сама пришла проверить, благослови ее Господь! Теперь набросаем картинку. Так, будто взгляд из рубки, вот персонал пробегает мимо какой-то непонятной штуки с лампочками. Арвид честно говорил: не знаешь, что рисовать, рисуй много лампочек и накладных штурвалов с клепками, желательно латунными. А на обложке у нас что… На обложке у нас мертвый пленник и красотка над ним убивается. Лежи спокойно, Арвид, поза у тебя самое то, да и вид, в общем-то, соответствующий… Красотки не хватает, конечно, но ничего, ее с легкостью домыслим. И цепи пририсуем, от каменной стенки. Цепи и вправду есть, хотя рисовать мы их будем совсем по-другому, не как на самом деле. Русский лежал в одной из бесчисленных своих драных футболок, разметавшись - и по желто-коричневой, с запавшими убитыми венами левой руке тянулась отвратительная цепочка синих точек. Солнце стремительно падало за крыши домов, улица нежилась под его прощальными лучами, чирикали какие-то пичуги, приближалась ночь - и с нею темнота, голова отяжелела от страха, усталости, обреченного какого-то непроходящего, сиротского одиночества. Мигелито положил карандаш, но вместо того чтобы встать и зажечь свет, внезапно для самого себя прилег на узенькую кромочку продавленного пыльного дивана, рядом с Арвидом. Тот, не просыпаясь, сгреб его в охапку, прижал к себе, и молодой сеньор Моралес, добрый католик, измученный четырьмя днями ада, всхлипнул и почти мгновенно заснул. С этого дня началось медленное, шаг за шагом, восхождение наверх, к свету. Теперь они часто болтали, иногда даже смеялись. Мигель, махнув рукой на все, рассказывал русскому про свою жизнь в Сантьяго, про город, про мастерскую старшего брата. Тот лежал, закрыв глаза, слушал его, словно радиопередачу, не спрашивая ни о чем, иногда измученно улыбался. Когда Мигель замолкал, то жестом просил его продолжать. Мигель старался выбирать рассказы посмешнее, передразнивал своих учителей в колледже, выгребал из недр памяти всякие забавные истории из детства. Как странно. Во времена революции, в те полгода, как он был отчаянно законспирированным подпольным художником, было много всего смешного и даже просто уморительного, с товарищами. Но об этом не то что говорить, и думать было нельзя. Со стороны все эти разговоры трудно было бы назвать веселыми: Мигель и так-то был не склонен к особенному оптимизму, а последние дни исчерпали его до донышка. Арвид порой застывал, потом резко вставал и торопился к сортиру, где его мучительно тошнило - или опять понос, никакого разнообразия. Он пытался потом убрать за собой, но на ногах держался плохо, Мигель его прогонял обратно на диван, тот, шаркая, плелся, ложился. Он не кричал больше, не требовал, не обзывал Мигеля последними словами. Он просто отворачивался к спинке дивана, но чаще лежал, безучастно глядя в потолок, или сидел в углу, чуть раскачиваясь. Через некоторое время Мигелито уверовал, что бесы наконец-то наигрались и отшвырнули свою куклу, оставили в покое. И теперь мышь может быстро-быстро утащить ее к себе в норку. Скорей, чтобы когда ад вернется, он никого не нашел.***
“Что тебе приготовить? Может, хочешь чего-нибудь?” - спросил однажды Мигель. Арвид посмотрел на него с какой-то тихой, стариковской благодарностью (Мигеля передернуло) и сказал: “Да все нормально, Мышмыш. Но вот супу бы сейчас… из белых грибов… с перловкой! Мы летом у бабушки, знаешь, часто в лес ходили. Там столько белых было…” “Белые грибы? - не понял Мигель. - Шампиньоны? Вы собирали в лесу шампиньоны? Давай я куплю, в супермаркете они есть! А перловка… а, это ячмень! Русская еда такая сложная...” Арвид усмехнулся, покачал головой. Не шампиньоны, Мыш. Тут нет таких грибов…***
Бабушка варила суп в синей эмалированной кастрюльке. Скользкие кусочки шляпок с полуразварившейся бахромой колыхались в коричневом грибном бульоне, как медузы. Морковка и перловка, тогда он их терпеть не мог, а теперь мечтает о бабушкином супе, как о черной икре никогда не мечтал. Сам Арвид сидел за столом и нанизывал на нитку ломтики белых и подосиновиков. Собирать их было весело, а вот чистить и готовить быстро надоедало. Но ничего не поделаешь: с бабушкой не спорят. Кроме того, это им с мамой запасы на зиму, так что Арвид вроде как добытчик. На всю кухню пахло грибами, как в лесу. И еще теплым, жилым, - это от газа. Горели все четыре конфорки, в кухне стояла африканская жара - сохли бесчисленные грибные ожерелья. В открытой духовке тоже сушились грибы - рассыпанные по листу бумаги. Мама приедет за ним - обрадуется! Странно, что он это вспомнил. В августе они с мамой возвращались в Саратов, везли с собой в чемодане огромные полотняные мешки, набитые пахучими сушеными грибами. Когда он в последний раз вспоминал это все? Где это хранилось, в каком уголке памяти? Была такая семья: мама и Арик, оба Юлнайтисы, он был белобрысый, мелкий шкет, а она темноволосая, полная, с янтарным кольцом на пальце и с брошкой-паучком. А теперь их опять двое. Он и его Мыш. Странно, что он об этом забыл. Сколько бы это ни продолжалось. Даже если через пару месяцев все кончится, и Мыш уедет к себе в Сантьяго… Если там уже утихло все это их бедствие, пытки, похищения, террор… Если Мышонок, конечно, захочет уехать… Вот тогда и посмотрим, как дальше быть, а пока у него семья. И его мелкого шкета зовут Мигель. Надо помнить об этом всегда. Через пару дней позвонил Нур, явно удивился, услышав по телефону Юлнайтиса. Поинтересовался, как дела, можно ли надеяться, что “Калейдоскоп” не останется без ценного сотрудника еще на месяц? Времена-то сам знаешь, какие. А мальчишка как? Алекс его хвалит. Забавный он паренек, этот твой Ратон. Знаешь, по нему не скажешь, а мальчонка-то не промах. Ты ему скажи, Айша интересуется, что там с портретом, ну и вообще… В Рождество где будете? Тут вроде идея есть: на Новый год корпоративный сабантуй организовать. Так ты учти: художник тоже сотрудник, так ему и передай.***
Рождество они отмечали в самом изысканном обществе. Синьора Роха лично передала им приглашение через Конехиту. Мигель долго мялся, не знал, как бы начать, но потом махнул рукой и попросил у Арвида подарить ему на Рождество мессу. То есть пойти туда с ним, ну а если Руссито не захочет быть в церкви, то просто подождать его снаружи. Это недолго, всего час. Девочки и синьора Роха тоже, конечно, пойдут, но они ходят в кафедральный, а он бы хотел в другую. В ту самую, где исповедовался. Конечно, они пошли туда вместе. И вместе были на мессе, где-то у самого входа, среди довольно плотной толпы. Мыш, замотанный шарфом чуть не до ушей, в теплой куртке, нервно цеплялся за руку Арвида, а тот вышагивал себе и с удивлением отмечал, как странно вот так вот идти со всеми к мессе. Возможно, первой рождественской мессе в его жизни. Улицы, магазины, забегаловки - все было засыпано и завешано разной блестящей и сверкающей дребеденью и мишурой: всюду мигали разноцветные гирлянды, ангелочки из лампочек трубили в трубы или благословляли прохожих, Санта-Клаус мчал на пузатых оленях. Из-за каждой двери лились рождественские песенки. Витрины заметал крупитчатый пенопластовый снежок, из сугробиков торчали красно-белые огромные леденцы и полузасыпанные подарочные коробки. Причащаться Арвид, разумеется, не стал. Так, постоял, подержал свечку. Послушали рождественское поздравление от епископа Эмилио, хор пел тот же репертуар, что раздавался по всей Кильоте. После мессы возбужденные, ликующие тетки-прихожанки сто раз потрясли руку Арвиду, поздравили его с огромным праздником, кто-то подарил эмалевый рождественский бантик на булавке. Зато обратно Мыш летел как на крыльях, сияя глазами и улыбаясь во весь рот. Они зашли домой, чтоб захватить подарки и вина к столу, а потом за ними забежала нарядная Конехита - и все отправились на званый праздник. У девочек Арвид не бывал никогда, максимум они болтали внизу, на улице. Зато Мигель чувствовал себя как дома. В главной комнате, или, как ее называли, в зале, стояла пушистая пластиковая елка с игрушками, шарами и бантами. На дверях висел венок, под елкой обустроили глиняный вертеп с овечками, пастухами и Святым семейством. Маленький Иисус лежал в глиняных яслях на клочке настоящей соломы. “Это Мария, все она, - похвасталась Конехита. - Она и пирожков напекла, сама!” Мария скромно улыбнулась и ушла с Мигелем в коридор - пока никто не видит, рассовывать принесенные подарки по рождественским чулкам - для каждого - свой, именной чулочек. Стол тоже был засыпан соломой, на счастье. Наконец из кафедральной церкви вернулись синьора Роха и все остальные, можно было начинать. За стол сели чинно, поздравили друг друга со светлым праздником, Конехита с заячьими ушками на ободке раздала всем подарки из-под елки. А дальше начался сеанс бесконечного обжорства в честь Ниньо Хесуса. Несмотря на дефицит и дороговизну, стол ломился. Мигель прикипел душой к блюду с пирожками да почти все и прикончил. Синьора Роха на правах хозяйки обхаживала Арвида и еще одного синьора - доктора Перро, и то и дело подкладывала на тарелку Руссито исключительно диетические салатики, чтобы боже упаси, ничего острого, ничего жирного.***
Никогда еще у Арвида не было такого веселого Рождества, особенно к тому времени, как пришла пора отдохнуть от еды. Он тряхнул стариной и встал к столу делать коктейли. Кола, писко, лед, лимон, яйца, сахар - простенько и со вкусом. Девушки уже вовсю танцевали, ластились к бармену, осаждали Мигеля, который наскоро рисовал рождественские картинки-скетчи, вечеринка удалась. Доктор Перро и синьора Роха уединились на балконе с сигарами и бокалами, и тут Анита, новенькая, предложила поиграть в фанты. Идея всем понравилась, стали собирать фанты. Арвид, не отрываясь от коктейлей, выдал Аните булавку с бантом и начал взбивать сауэр для синьоры Рохи. Кто-то уже рассказывал стишки, стоя на одной ножке, Мария танцевала под аплодисменты, сама Анита на четвереньках проползла под столом и вернулась на свое место, и тут Конехита достала бант Арвида. “А этому фа-а-анту, - протянула Анита, стоя лицом к елке, - этому фа-анту… поцеловать молодого синьора художника!..” Мигелито залился пунцовой краской. Девушки хохотали, а громче всех - сама Анита, когда увидела, как дело обернулось. Конехита возмущенно фыркнула и потребовала перезагадать задание для фанта: это нечестно. “Точно, перезагадать! - поддержала ее Лусия. - Давайте лучше я! Обоих!” Арвид с минуту стоял столбом, потом решительно направился к елке, галантно поблагодарил Лусию и сказал, что он вот лично только за, но фанты есть фанты, и чинно чмокнул Мигеля в лоб. И тут Мыш, отчаянный и пьяный, встал, положил руки Арвиду на плечи и… никогда в жизни ничего подобного с Арвидом не было. Просто никогда. Ни с Марией, ни с кем из ее подружек, ни даже в той далекой жизни, которой он почти не помнил. Да он вообще в какой-то момент перестал соображать, просто старый дурак, до краев полный стыдом и счастьем. Они стояли под елкой и целовались как сумасшедшие. В комнате стало тихо. Мигель оторвался от Арвида, выдохнул и сказал немного шокированной Аните: “Спасибо за фант, сестричка!” Конехита взвизгнула и бросилась обнимать обоих, а за ней Лусия и все прочие затормошили, задергали и мышонка, и ужа, но тут из дверей балкона высунулась синьора Роха и недовольно потребовала у Арвида свой коктейль уже наконец! Или она пойдет в другой бар, раз тут так относятся к посетителям. “Сию минуту, синьора, простите за задержку! - покаянно откликнулся тот. - Следующие две порции за счет заведения! И синьорите Аните - вне очереди!” Через некоторое время за окном загрохотали фейерверки, и все бросились на улицу, смотреть на рассыпающиеся звезды, римские серебряные ракеты и пышные султаны, с воем уносящиеся в черное небо. Мигель и Арвид крепко держались за руки. Это было лучшее рождество в его жизни. Кто же знал, что последнее...