Глазами Смерти

Я наблюдал за удаляющимся черным внедорожником из окна своей палаты. Очередная встреча с ещё одним родственником подошла к концу. Казалось бы, за прошедшее время я должен бы привыкнуть к постоянным визитам этих людей. Должен бы — да не выходило. Большая часть навещающей меня родни — довольно неприятные личности. О нет, они улыбались, соболезновали и сокрушались как о моем состоянии, так и о случившееся, но... Не знаю. Они мне не нравились с первого же взгляда. И не сказать, чтобы с течением времени моё мнение менялось. В большинстве тех, кто сюда приходил было что-то неприятное. Склизкое, оставляющее противное послевкусие во рту. С ними было неприятно иметь дело — это я понимал. Но вот природу своих ощущений объяснить не мог и самому себе. Впрочем, не шибко я и пытался. До меня довольно быстро дошла одна простая истина: между мной и всеми остальными была проведена невидимая черта, с тех самых пор как я вновь открыл глаза. Нечто неосязаемое, но при этом бездонное, отделяло меня от всех вокруг так же верно, как это делала бы вполне реальная каменная стена. Иногда я видел, в глубине глаз говоривших со мной докторов, медсестёр, приезжающих членов семьи и даже других пациентов — они тоже это замечали. Некую отчуждённость, дистанцию и фундаментальное непонимание между нами, словами неразрешимое. Просто некоторые вещи, которые подсознательно понимали они, были чуждыми для меня, и наоборот. Чем больше я пытался понять окружающих меня людей, тем очевиднее становилось существование этой незримой линии между нами. Наверняка все дело было в том, что я буквально жил в другом мире, нежели люди вокруг. Возможно, очнись после комы сама маленькая девочка Шики, даже потеряй она все свои воспоминания, когда-нибудь у неё бы вышло вернуться в норму. Но я не был Шики. Я был... чем-то сломанным, разорванными на части ошмётками когда-то жившего человека. И я, как нечто вернувшееся оттуда, уже не мог видеть мир так же, как это делают другие люди. И дело было не только в пережитом опыте и знаниях, но и в нынешнем моем восприятии. Все же перед моими глазами плясали совершенно иные, недоступные взору других, краски. Да, пожалуй, в конце концов все сводится именно к этому. Для всех остальных, врачей ли, пациентов или медсестёр... даже для Доктора, не было никаких уродливых швов, что держали вместе, готовый развалиться в любой момент, мир. Они не ощущают той хрупкости всего вокруг, которую всем своим нутром чувствую я. С того момента как я очнулся, я знал, чем были линии перед моими глазами. Ощущал это своими костями, вместе с потусторонним холодом, что морозил кровь в венах в мгновение того далёкого осознания, что настигло меня при пробуждении. В этом и была простая правда. Никто вокруг не понимал, насколько они хрупки. Они не понимали, как близко они ходят к границе, за которой лежала только пустота. И, конечно же, они и понятия не имели о всем ужасе, холоде и чуждости того, что неизбежно ждёт их. И поэтому я не мог стать одним из них. Хотел я того или нет, но память о пустоте отпечаталась в самом моем естестве. Это и делало меня другим. Долгим взглядом я обвёл двор, что виднелся из окна моей палаты. Впрочем, этот «двор» плавно переходил в сад, а оттуда в небольшой парк. Больница, в которой я жил все это время, была большой. Даже огромной. И её от остального мира огораживал высокий забор из причудливого белого камня. Именно в пределах огороженной территории и простирался сад. Аккуратные дорожки, множество деревьев, скамей и цветов в клумбах у самого здания, даже небольшой сад камней, правда он находился с другой стороны корпуса и отсюда его было не видно. Словом, здесь было на что посмотреть, и я далеко не один так думал. Многие из медперсонала предпочитали обедать снаружи, да и пациенты тоже любили погулять при ясной погоде. Некоторых из них я знал. Большинство только в лицо... некоторых и по именам. Смотреть на то, как эти люди проводили свой досуг сейчас, посреди дня, было по-своему забавно. Обычно я и сам был бы там, и устроившись под одним из клёнов глядел на облака. Но не после этой встречи. Не сказал бы что я устал. Скорее просто... злился. Меня бесило, что мне приходилось встречаться с приезжающими сюда людьми. Бесило, что приходилось выслушивать их, и бесило втройне, что я не должен показывать своего раздражения. Моя «семья» была большой. А также могущественной. Со смертью моих родителей и в день, когда Шики попала в кому, в семье началась борьба. За ресурсы, за влияние, за власть. В первый раз, когда я узнал о размере моей семьи, у меня, помнится, мелькнула подобная презрительная мысль... или вернее она мелькнула где-то на поверхности сознания. Ведь я сам почти ничего не знал ни о структуре самого клана, ни о правах наследования, ни о ведомых им делах, ни даже о личностях, что в этом клане состояли. В тот момент просто промелькнула одна из тех бесполезных, полупустых ассоциаций из прошлой жизни... Кажется фрагмент из какого-то сериала? И на основании его я сделал все выводы. Впрочем, я не так уж и редко делал ошибочные выводы основываясь на исковерканных ассоциациях из прошлой жизни. Конечно же истина, которую мне преподнесли, оказалась куда сложнее. И оттого моя собственная позиция — ещё более шаткой. Меня просили ничего не делать. Просто оставаться тут, довериться другим и ждать. Возможно, для «Химе» клана это и был дельный совет. Но он совершенно не годился для того, чем ныне был я. Мой взгляд сам собой остановился на тонком, почти эфемерном отражении в окне. Отражении меня самого. В ответ глубокие тёмные глаза смотрели c аккуратного, приятного взгляду девичьего лица, обрамлённого ореолом коротких волос... Как ни странно, но к своему лицу я привык за считанные дни. Наверное, потому что не помнил своего прошлого... за прошедший месяц многое произошло. Мелочи, вроде долгожданного визита парикмахера, а также события куда более важные. Одно из таких вот событий, касавшееся непосредственно меня, наступило совершенно неожиданно. Словно удар молнии посреди ясного дня. Да-да, как бы странно это не звучало, но по началу я и сам не заметил, как мои глаза перестали пылать изнутри голубым огнём. В тот день я даже не сразу понял, с чего так переполошился вусмерть надоевший, но знакомый врач, что в очередной раз меня осматривал. Вокруг меня тогда поднялся настоящий кипиш. И это серьёзно раздражало, ведь я понятия не имел в чем была проблема. Лишь вечером, расспросив Доктора, мне наконец удалось разложить всю сложившуюся ситуацию по полочкам. Пусть и с несколькими... пробелами. Пожалуй стоит начать с того, что мой цвет глаз изменился. Только сверившись с зеркалом в ванной комнате я понял, что это и правда так, и мои, ранее пылающие голубые глаза сейчас были достаточно темными, чтобы с ходу было сложно даже разглядеть зрачки. На мой резонный вопрос «Что с того?» Доктор, привыкший к пробелам в моих знаниях, пояснил, что для людей менять цвет глаз не нормально. Это помогло. Уже тогда стало понятно почему это так всех обеспокоило. По ходу «расследования» открылось множество интересных вещей. Оказывается, с тех самых пор как я очнулся у меня были голубые глаза, и никто банально не придал этому значения. Потому как никто в больнице понятия не имел, какого цвета должны были быть глаза попавшей к ним девочки. Лишь когда этот цвет изменился, появились вопросы. Сверили какие-то документы, где было написано, что, оказывается, у Шики всегда были темно-карие глаза, как у меня сейчас. А то, что они были ярко голубыми какое-то время, никто и никак объяснить не мог. Может я не слишком хорошо понимал людей, но я не был дураком. Доктор отказывался что-либо объяснять. Чуть ли не впервые на моей памяти. Но и без его слов все было ясно. Многие знакомые лица, будь то медсестры или врачи, перестали встречаться мне в коридорах. А те, что встречались, смотрели на меня странно. С куда большим страхом чем раньше. Все вопросы и попытки узнать, что случилось с моими глазами, оставили на следующей же день. А время моей реабилитации сократили с месяца, как было до того, до жалкой недели, после чего я должен был вернуться в поместье. К семье. На этом этапе не понять, что кто-то в семье очень испугался из-за случившегося — было бы сложно. Впрочем, и ни до чего действительно неприятного не дошло, ведь пораспрашивав как следует, я узнал, что всех тех «исчезнувших» врачей банально принудительно отправили в отпуск или перевели в другие крылья больницы. Учитывая, что я уже успел узнать о «делах» моей семьи, это вызывало только облегчение. Стыдно признать, но без пояснения я, наверное, никогда бы и не понял, из-за чего началась вся суета. Если бы буквально случайно не нашёл небольшую статью в научном журнале, что дала мне подсказку в своё время... Подсказку что лишь неделю назад наконец помогла мне нащупать нужную ниточку. Ниточку, что стала моим шансом к спасению… У меня ушло несколько дней, чтобы понять, что всё же случилось с моими глазами. Почему они изменили цвет. Осознание причины несколько напугало меня. Потому как связан он был не с телом самой Шики, а со мной. Дело было в том, что даже я могу смотреть на мир по-разному. Когда я привык к людям, когда начал понемногу проникаться их темпом жизни, когда я поставил перед собой цели... Моя перспектива сменилась. Возможно, я просто отвлёкся, возможно стал просто уделять меньше внимания тому, что вижу... Но иногда я даже мог забыть о окружающих меня линиях. Пусть как правило и совсем ненадолго, но их присутствие все равно ощущалось где-то на задворках сознания... Тогда мои глаза и становились темными омутами, в которых только приглядевшись можно было различить карий оттенок. Такими же, какими были глаза мое... матери Шики. И такими же, какие, судя по всему, были у самой Шики. Но стоило мне обратить своё внимание на линии... Как мои глаза вспыхивали потусторонним огнём, водоворотом алого и голубого. Эти глаза создали для меня массу проблем. И очень много дотошных вопросов от врачей. Даже Доктор выглядел несколько обеспокоенным. В тот первый день, до того, как всё случившиеся резко всеми «забылось». Именно из-за этих глаз я впервые соврал ему. Сказав, что и сам понятия не имею что произошло, хотя уже тогда догадывался о причинах... Страх... мои глаза, моя смерть, эти линии... все это было завязано на страхе. Леденящем. Удушающем. Засунув руку в карман больничных штанов, я вытащил оттуда свою небольшую добычу после вчерашней прогулки. Лежащий в центре моей ладони кленовый лист слегка пожелтел по краям, но все ещё был налит сочной зелёной краской. На листке в моей руке я видел их. Сетку маленьких, алых трещин, что словно тонкая паутина покрывали всю зелёную поверхность. Они, эти разломы, всегда были прямо передо мной, занимали собой всё вокруг, стены, пол, мебель... людей. Если я отрешался от них, настойчиво загоняя мысли о линиях в глубину собственного сознания, то те меркли. Они никогда не исчезали полностью, как бы я ни старался, но если я был осторожен и не заострял на них слишком много внимания, то они тускнели. Я всё ещё видел их, словно на периферии своего взгляда, но немного по-другому. Словно линии были чуть... дальше, чем все остальное в окружающем мире. И пока я смотрел и думал, о чем-то другом, линии были куда более блеклыми. Большую часть времени я отрешаюсь от них. От этих разломов. Но сегодня... сегодня я опять сделаю кое-что иное. Мой взгляд пробежался по поверхности маленького листка в моей руке. Зелёный, мягкий, живой... Громко сглатывая комок в горле, я плотно закрыл глаза. Когда я их открыл секундой позже, я смотрел уже не на свою ладонь и не на покоящийся на ней лист клёна, а глубже. Мир изменился Акценты сместились. Алые линии вспыхнули, словно затмевая собой все остальное, но в то же время совсем не создавая света. Мир будто слегка выцвел, или... отошёл на второй план. Трещины, они были всюду. Они тянулись во все стороны, покрывая собой пол, мебель, кровать, землю за окном, деревья, здания, людей, меня, листок в моей руке... «Нет! Хватит!» — в груди вновь вспыхнул неконтролируемый страх. Я осознал себя только стоя на коленях, тяжело дыша. По моему лицу градом стекал холодный пот. — Опять, — тихо выдохнув, я попытался медленно привстать, опять чуть не рухнув на кафельный пол палаты. Лишь спустя долгие секунды, с ощутимым трудом, да постоянно опираясь на подоконник, я все же поднялся, заглянув в сжатый кулак моей правой руки. Там лежали ошмётки листа, после того как я опять сжал его в приступе паники. — Я не могу. Это слишком... слишком... — Собственный голос звучал слабо. Жалко. Но я отметил это лишь краем сознания. Сердце все ещё бешено стучало в груди, и я отчётливо чувствовал привкус собственного страха. — Это не становится проще. Никогда не становится проще... — Звучание собственного голоса успокаивало. Помогало отстраниться. Но этого было недостаточно. Поэтому я просто отпустил свой страх. Свой стыд и отчаяние за очередной провал. Долгие мгновения я не чувствовал ничего. Как тогда, в самый первый день. Теперь чтобы выйти из этого состояния мне потребуется время. Как обычно. Я опустил свой взгляд вниз, к саду под окнами моей палаты. Кажется, никто и не обратил внимания на происходящее здесь. Хорошо. Глупо было делать это прямо у окна. Если бы мой страх и панику заметили, были бы последствия. Из тех, что мне были совсем не нужны. Мне лишь недавно дали ту свободу, которой я распоряжался сейчас. И лишаться её мне было нельзя... не сейчас, когда я все ещё не смог даже проверить действия линий. Не просто опираясь на имеющиеся у меня знания, а... на практике. В ответ на эти мысли где-то в глубине вновь начал разгораться страх, и на этот раз я не стал его подавлять. Вместе со страхом возвращались и другие эмоции. Медленно, словно просачивающаяся через трещины в каменной кладке вода... «Страху меня не остановить», — прогремела в моей голове одинокая мысль. На этот раз не пустая бравада, просто факт. Не имеет значения, что я чувствовал по поводу трещин. Не имеет значения, как сильно те меня пугали. Мне нужно было разобраться. Понять больше. Линии во всем этом были лишь первым шагом... и возможно тем самым кусочком пазла, что даст мне возможность избежать возвращения в семейное поместье в течение недели. Я вовсе не ожидал ничего сверхъестественного от себя. Не пытался достичь контроля над... этим, как и не старался искоренить в себе страх. Я просто хотел разжечь в себе достаточно храбрости, чтобы иметь возможность заглянуть в глубины бездны, когда это будет нужно. Я знал, чем являются видимые мной линии, знал их суть, цель и настоящую природу. Вернее, подспудно ощущал все это с того самого момента, как увидел иссекающие мир линии впервые. И именно это осознание заставляет меня впадать в панику каждый раз, когда я смотрю на них. Дело в том, что трещины, что я вижу, воспринимают отнюдь не мои глаза. Потому, когда погружаюсь глубже, я «вижу» их со всех сторон от себя. Ощущаю как они покрывают каждый миллиметр всего вокруг, спереди, сзади, сверху и снизу. За какое-то мгновение я будто вновь оказываюсь в мире, где нет ничего кроме этих разломов. В мире, который может распасться на части от одного прикосновения. И это так сильно напоминает мне о том месте, что рациональные мысли исчезают в тот же миг, оставляя только непередаваемый ужас. Я уже давно понял что то, как я смотрю на трещины, отличается от зрения. Хотя бы тем, что я не могу закрыть те, другие «глаза», как бы сам не пытался. И даже когда я отстраняюсь от линий, стоит мне начать активно о них думать, и они, словно слыша мои мысли, становятся чётче. Все ещё недосягаемыми, но будто чуть ближе ко мне. Каждый раз, когда я как сегодня вглядывался в линии, я попадал в замкнутый круг. Меня охватывала паника, мысли и рассудок полностью меня оставляли, были только разломы и я. Чем больше я концентрировался на окружающих меня трещинах, тем отчётливее они становились. И чем отчётливее они были, тем сложнее было думать о чем-либо ещё... Это продолжалось без конца. В первый раз, когда я посмотрел в глубину, я вглядывался все глубже пока не потерял сознание от ужаса. Потому как просто не мог прерваться. Так же было во второй и в третий раз. В какой-то момент у меня получилось самому вынырнуть из этого транса, пусть я и при всем желании не смогу описать «как». С тех пор прошла неделя. И каждый день я заставлял себя смотреть. Уже сейчас, мне понадобилось только несколько минут чтобы восстановить дыхание, да относительно привести мысли в порядок. Это был прогресс. Смехотворный и жалкий, как и многие вещи, что были связанны со мной, но тем не менее, прогресс, по сравнению с первыми попытками. — Шики-сан? — раздавшийся в палате знакомый женский голос, заставив сначала вздрогнуть от неожиданности и мгновенно напрячься, а затем, секундой позже чуть расслабиться, когда до моего лишь недавно отошедшего от паники сознания наконец дошло, кто именно со мной заговорил. — Асагаи. — Не знаю, чего в моем голосе было больше. Раздражения на себя, из-за того, что не заметил, как в мою палату кто-то вошёл, или же злости на саму девушку, что так не вовремя меня прервала. А может это была даже радо... нет! Точно не она, да! Так до конца и не разобравшись в своих чувствах я развернулся от окна ко входу, окинув свою гостью недовольным взглядом. Обычно подобное её совсем бы не смутило, и её лицо не изменилось бы в выражении. Но в этот раз во взгляде Хаи Асагаи я прочитал не только обычную для неё внимательность и собранность, но и нарастающее беспокойство... потому и поспешил отвернуться. — С... С вами все в порядке Шики-сан? — Я только дёргано кивнул, и стараясь скрыть своё лицо за волосами, двинулся к кровати держась к девушке боком. Слишком уж хорошо Асагаи понимала выражения этого лица. Пожалуй, лучше, чем кто-либо ещё из ныне живущих. — Все в порядке, просто я... устал. — За спиной послышалось тихое, почти не различимое шуршание одежды. Моя «гостья», носившая традиционное, подобающие «химе» уважаемой семьи, кимоно, очевидно двигалась ко мне. — Я же говорила, что тебе стоит прекратить говорить о себе так, Шики, — тихо сказала девочка, присаживаясь на край кровати. Второй раз на моей памяти она назвала меня просто по имени. — Даже если тебе так тяжело встречаться с семьёй... теперь тебе не стоит использовать «оре», даже если ты думаешь, что ты одна. (прим. Автора: если вкратце, то «Ore» это одна из вариаций того, что у нас используется как местоимения, который и звучит грубо (в том плане, что услышать его незнакомец может в основном от хулиганья, да задир), да и является чисто мужским местоимением. Можно даже сказать «мужицким».) — Пусть слова Хаи и были, по сути, упрёком, злиться на неё совсем не получалось. Пусть я и так был несколько... не в себе, и обычно в таком состоянии мог нагрубить даже когда сам того не хотел. В конце концов Асагаи меня раскусила. Пусть и неправильно поняла причину моего дурного самочувствия. — Не думал, что ты навестишь сегодня, — тихо сказал я, нарочито проигнорировав упрёк. — Я и сама уже не ожидала, — недовольно поджав губы согласилась Хаи. Судя по тому, какой она бросила на меня взгляд, к теме правильных обращений мы ещё вернёмся... — Обычно в это время у меня дополнительные занятия, но родители разрешили мне посещать тебя вместо них. Я... все волнуются о тебе, Шики. — У меня не было ответа на это. У меня вообще было прискорбно мало ответов для кого бы то ни было. Как для семей Асагаи и Кизоку, так и для самой Хаи. Люди — странные существа. Я не буду врать, что понимаю их. Не буду я также врать, что понимаю хотя бы самого себя. Именно поэтому для меня все происходящее было смехотворно. Я даже не был Шики, но казалось, никого кроме Хаи да здешних врачей это не заботит. Было важно лишь то, что я был назначен наследником семьи. Ещё своими родителями. Обманом. Я мало помнил об окружающем мире по обрывкам имеющейся у меня памяти. Слишком уж неупорядоченной и рваной она была. Иногда я не знал даже вещей что считались «здравым смыслом», но помнил совершенно бесполезные детали вроде счета товарищеского баскетбольного матча между Бразилией и Испанией в сентябре 2009-го. Потому даже ситуация в которой оказался я, или вернее «Шики Кизоку», от меня ускользала очень долгое время. И, наверное, я так бы и не понял ничего если бы не Хаи. В этой стране наследовать семейное дело может мужчина. По нынешним законам конечно главой родительской корпорации может быть и женщина... но старые семьи живут по старым заветам, и «дело» моей семьи не было ограничено лишь легальной и задокументированной частью. Среди самой семьи, мало кто готов был принять над собой девушку, для дочерей глав подобных семейств была уготована другая доля, и заключалась она в бытие «принцессой» семьи. Таковы обычаи, и в этой стране они зачастую держат не меньше веса чем полноценные законы. Именно этот порядок вещей по какой-то причине и отвергли мои родители. Шики была у них первым ребёнком. И единственным. Мать Шики больше не могла родить. Даже то, что сама Шики появилась на свет — уже было чудом, по словам Хаи невозможность моей матери зачать ребёнка была известным фактом. Обычно в такой ситуации в семью усыновляют сына, и готовят из него наследника. Но отец Шики почему-то не хотел этого. Но и пойти против обычаев открыто не мог. Потому сам пол Шики держался в тайне. Её воспитывали как наследника, круг общения ограничили даже от других членов семьи. В то время единственным другом девочки была её ровесница, девочка из другой не менее «знатной» семьи, с главой которой тесно дружил отец Шики. Для всех вокруг их встречи и поездки к друг другу в поместья выглядели естественно. Как помолвка... Но по факту Шики Кизоку и Хаи Асагаи были просто очень близкими друзьями. Которые знали друг о друге все. До той аварии. Тогда многие секреты совсем неожиданно были открыты. Не знаю на что рассчитывал отец Шики, как собирался убедить собственную семью в праве его дочери на наследие, когда девочка бы выросла, но, в сущности, это и не важно. Какой бы план он ни готовил — той затее не суждено было увидеть свет. О поле Шики узнали сразу — больница ведь не знала, что подобное было секретом, а потому и информацию предоставила вполне однозначную. Легально — Шики все ещё была наследником контрольного пакета акций компании. По факту же для всех влиятельных людей в семье, ещё лёжа в коме, она стала костью в горле. Химе, воспитанная как наследница. Которая также по совершеннолетию должна была унаследовать всю «легальную» часть семейного бизнеса. В таких обстоятельствах не удивительно, что никто особо не печалился известию о том, что Шики с пережитыми ей травмами скорее всего не очнётся. Прогнозы врачей были однозначны - Шики Кизоку уже, по сути, не имела шансов на реабилитацию. Затем я открыл глаза. Не помнящий ничего, умеющий ещё меньше... Смешно. Если и сама Шики в столь юном возрасте почти не имела шансов быть признанной наследницей, то уж я... Наверное, это даже по-своему хорошо, что своим пробуждением я смешал всем все карты. Улёгшаяся было, борьба за власть внутри семьи начала вновь набирать обороты. Как-никак умирать я не планировал, и теперь учитывая «висящее на мне» наследство, мне была уготована роль стать важной фишкой в этой самой борьбе. Конечно, сам я никогда все это бы не осознал. Даже если бы не лежал все это время в госпитале, имея возможность видеться только с несколькими «высокопоставленными» членами семьи, которых ко мне пускали. Нет, понять все это мне помогла именно Асагаи Хаи. Та самая сидящая передо мной с озабоченным личиком девочка. Ровесница Шики, и её лучшая — единственная подруга. Я помню, как её лицо, не выражающее и малой доли той «отчуждённой холодности», что она постоянно пытается на себя напустить, было залито слезами в день нашей первой встречи. Помню, как мне пришлось провести долгие часы с ней на руках, пытаясь подобрать слова, найти что сказать человеку — что считал тебя себе близким. Родным. И кто плакал за тебя. Это... прошло. Слезы я имею ввиду. Но иногда я все ещё получал эти взгляды полные боли и жалости... Ей было больно оттого, что я не помнил. Это было сложно упустить. Не один и не два раза я видел, как во время особо жарких споров, стоило мне переспросить значение непонятного слова или термина, Хаи вздрагивала. Будто от удара током. Именно те моменты осознания приносили девочке больше всего боли, когда забывшись в разговоре она вспоминала, что знакомое лицо перед ней не делило с ней общие воспоминания, общий опыт, что делал их однажды столь близкими. Но Хаи это не остановило. Скорее наоборот, её визиты стали достаточно частыми. Я лишь позже узнал, что мои родственники вообще пускали ко мне кого-то от семейства Асагаи только потому, что Доктор так долго настаивал, что мне нужен был контакт с кем-то из «прошлой жизни». Как можно более положительный, и главное — необходимый как воздух. Обеспокоенная Хаи помогла мне осознать, что вообще происходит вокруг меня. Буквально пояснила на пальцах абсолютно все, что я должен был понимать о своей нынешней ситуации. — Обо мне нечего волноваться, Асагаи, — улыбнулся я, кинув взгляд в сторону окна. — Немного утомился, да и только. — Ты всегда была никудышной лгуньей, Шики, — тихо ответила та. — И никогда не могла врать, глядя мне в глаза. — Кто бы что ни говорил, но я не залился краской. Не залился, я сказал! — Но я не вру! Сегодня правда не случилось ничего особенного, — уже куда тише закончил я. На несколько секунд воцарилось молчание. — Тебе все же стоит привыкнуть говорить как подобает до того, как ты вернёшься в поместье, — тихо, и как-то печально сказала девушка. — Твои учителя там будут куда строже меня. — Мне не нужно было смотреть на лицо Хаи в тот момент. Даже глядя в сторону окна я знал, что увижу. Плотно сжатые губы. Нахмуренные брови. Тяжёлый взгляд, направленный куда-то сквозь меня. А также написанная через все лицо боль. Я встал. Медленно направившись к окну. — Возможно... Возможно, я никогда и не вернусь туда. — Мой голос прозвучал тихо. Сдавленно. Едва ли громче шёпота. Но я знал, что Хаи меня услышала. — Шики? — Голос подруги Шики, что сделала для меня так много, звучал куда звонче моего. — Скажи, Асагаи... — Я облокотился на подоконник спиной закинув голову назад. Мой взгляд упёрся в белоснежный, аккуратно составленный из множества панелей, потолок. — Чего нам стоит смерть? — Я... Я не понимаю, — тихо, но твердо ответила она. — Да... — прикрыв глаза согласился я. Лучше слов было и не подобрать. Она и правда не понимала. Никто в полной мере не понимал. — Шики? — Лениво приоткрыв левый глаз я перевёл взгляд на сидящую на кровати передо мной девочку. — Все будет хорошо. Это... Это не так уж и страшно. Жизнь в поместье — совсем не конец света. — Я вновь закрыл глаз. Даже сейчас алые линии горели вокруг. — Да, наверное, это не так уж и плохо, — согласился я. Для Хаи и, возможно, для Кизоку Шики это было бы так. В тот день мы с Хаей проговорили ещё долго. О всяких мелочах, о предметах, новостях, о многих, многих вещах. Тогда я забыл много своих забот и просто отдался разговору с кем-то. Возможно, уже тогда я знал... чувствовал, что стоило отдаться моменту. Это был последний визит Асагаи Хаи.