Глазами Смерти

— Семья, да? — тихий, и уже привычный девичий голос мягко разнёсся по больничной палате. Я и сам несколько удивился, как же устало он сейчас звучал. Само слово «семья» значило для меня удивительно мало. Это была одна из тех концепций, которые я понимал благодаря прочитанным книгам, но не мог по-настоящему примерить на себя. Для Хаи семья значила очень много, а для меня... для меня в этом понятии нет никакого «веса». Я не понимаю, чем люди, приходящие в мою палату и прикрывающиеся этим словом, отличаются от остальных. Я видел, что Асагаи, в отличие от меня, воспринимает всё совершенно иначе. Видел, что для неё семья не пустой звук и не просто ещё одно слово. Долгое время я даже пытался понять, что же именно я упускаю, но... безрезультатно. Для меня моя «семья» оставалась лишь препятствием, которое нужно было преодолеть, как я ни смотрел на ситуацию. Я чувствовал, что стоит мне отступить, замешкаться хоть на миг, и менять уже хоть что-то будет поздно. Я уже знал куда мне было нужно… нет, было необходимо попасть, и между мной и точкой назначения стояла лишь моя семья. Интересно, имела ли Хаи те же проблемы? И если да, то, как у неё получалось говорить без намёка на холод об этих людях. Не понимаю. Наконец вырвавшись из раздумий я окинул взглядом шторы, что прикрывали, казалось, ещё недавно закрытую за Хаи дверь. Я перевёл взгляд к окну. Там не было видно закатного светила. Все же моё окно выглядывало на юг больничного двора. Но даже так, перед глазами предстал небольшой сад, залитый багровыми тонами. А также небо, отливающее бронзой, с редкими металлическими прожилками облаков. Даже спустя месяц я не перестаю удивляться красоте подобных моментов. Какое-то время я просто смотрел, безмолвно сидя на месте, наслаждаясь великолепием момента. Лёгкий ветер сквозь колышущиеся занавески и открытое окно, доносил запах цветущих деревьев и растений, а также далёкий, приглушенный, но все же различимый гул изредка проезжающих аж за больничным забором машин. Длинные тени отбрасывались деревьями за окном, а в их зелёных кронах играли отблески гаснущего заката. Ещё один спокойный летний день подходил к концу, об этом, казалось, кричала сама природа. И на долгие, растянувшиеся на почти что вечность мгновения я потерялся в этом чувстве. Я прикрыл глаза. Когда я открыл их вновь, они уже сияли потусторонним светом. А, и без того залитый красной краской, вокруг меня мир, вспыхнул иными, неподлежащими осмыслению оттенками. Это было иронично, если подумать. Я ненавидел эту часть в себе. Меня до скрипящих зубов бесила своя искажённая, осквернённая, нечеловеческая суть. Уже факт того, что я мог видеть чужую смерть был непростительным в первую очередь в моих собственных глазах. Я много думал об этом. Меня пугало, до дрожи, до скользящих по спине мурашек, что я могу отобрать у кого-то нечто столь ценное как жизнь одним касанием. Всего лишь касанием... превратить человека в истекающий блестящей алой влагой кусок содрогающегося мяса. Но в то же время именно этот мой дефект, это моё отличие, было ключом к тому, что позволит мне сбежать от игры за власть, что вскоре разгорится в клановом поместье. Я не был человеком, скорее, был ближе к тому, кого называют «монстр». Или, по крайней мере, я знал, как легко могу им стать. Потому до этого самого момента я колебался. Делал ли я правильное решение, пытаясь уйти? Мог ли я доверять самому себе в подобном? Имею ли я право на эту частичку эгоизма, что подводит ожидания фактически всех знающих меня людей? Много, много глупых вопросов, часть из которых даже толком не оформлялись в моей голове, оставаясь лишь докучающим набором полусознательных образов. И все они меркли, стоило мне посмотреть в лицо истинной сути всех вещей. Линии вокруг меня ярко горели в полумраке освещаемой закатным солнцем комнаты. Куда ярче, чем лишь едва проклюнувшаяся на небе луна, и даже ярче чем умирающее солнце. И тем не менее они не ослепляли. Никогда не ослепляли, просто притягивали взгляд. Смерть была такой. Противоречивой по своей природе, потому и в моих глазах она представала схожим образом. Мой взгляд так и норовил зацепиться за линию, мои мысли пытались к ним соскользнуть, и конечно же в груди уже начал разгораться знакомый, терпкий страх... как и ряд других эмоций. Когда-то давно, я не смог бы различить, что именно чувствую в этот самый момент. Когда сама моя перспектива восприятия мира меняется. У меня просто не хватило бы опыта распознать заполняющий меня противоречивый коктейль. Конечно, даже просто сказав, что я боялся Линий — я бы не солгал. Как же иначе? Ведь они были живым напоминанием о невозможном, исковеркавшем меня кошмаре, что казалось остался позади. Но проходили дни, недели, и вот уже месяц, эти Линии все продолжали цвести на периферии, всегда были там, на границе поля зрения. И страх что они пробуждали – был столь же неизменен. Я не перестал бояться Линий, нет, не важно сколько много пройдёт времени, пока я не забуду агонию моей истлевавшей в той пустоте сущности, я не перестану бояться. Однако изменения все же были. Ранее ощущаемый, как клинок в брюхе, страх теперь не сковывал. Не забирал дыхание, не парализовывал конечности и не порабощал мысли. Этот страх пожирал меня день и ночь, иногда усиливаясь, а иногда слегка угасая, но он никогда не исчезал, а потому… я уже начинал забывать, каково это — не бояться. На самом деле уже долгое время отступать на полпути, не давая мне даже притронуться к горящим Линиям Смерти — меня заставляло нечто иное. Это был не застарелый ужас перед памятью и вечным напоминанием о бездне, где нет ничего, нет, скорее страх перед моей собственной новоявленной природой. Я боялся того, на что теперь способен. Потому что смерть — ужасна. Потому что я никогда не пожелал бы никому этой участи. А также потому, что меня тянуло к ней, к смерти, как не тянуло ни к чему иному. Больше всего меня вымораживала мысль о том, что я получу желаемое. Мир отдалился. Как всегда, смена перспективы прошла просто, но ощутимо. Терзающие меня взаимоисключающие сомнения, эмоции, даже вечные страхи, остались где-то там, на периферии восприятия, чуть дальше, чем на дистанции вытянутой руки. Сейчас они не имели значения. Важен был лишь океан алого вокруг. Поистине завораживающие тончайшие ручейки правды, что перечёркивали и в то же время держали вместе всё вокруг. Я встал с кровати, мягко ступая по прохладному кафельному полу, остановившись лишь у вазы с цветами. Каждую неделю их заменяли на свежие. Едва сдерживая скручивающую меня изнутри неестественную нужду, я поднял один из цветков. Провёл пальцем по стеблю, листьям, лепесткам и бутону... В некоторых местах, где скользили мои пальцы были линии. Но я их не касался. Коснуться линий случайно было невозможно. Для этого требовалось осознанное усилие, желание, у меня было в достатке и того, и другого, но пока выходило их сдержать. С самого начала, даже будучи одержимым эмоциями, я знал это. Я не мог коснуться смерти случайно, не мог забрать жизнь сам того не желая, нет, стань я убийцей по-настоящему и у меня не было бы такого лёгкого оправдания. Линии казались мне близкими, и отчасти, так оно и было. Линии Смерти лежали внутри всего, что существует, они были словно артерии, скрытые под плёнкой самой реальности, что, впрочем, не умаляло лежащей в них силы. Потому попытаться коснуться цветка и попытаться коснуться его смерти — это два совершенно разных усилия, что совершенно не связаны между собой. Я убрал руку с мягкого бутона. Росчерк пальца. Хватило всего лишь росчерка пальца. Обрезанный на середине стебля, лишённый всего кроме воды, цветок был близок к смерти и без моей помощи, потому коснуться его линий было едва ли не проще, чем самого бутона. Мои пальцы не ощутили сопротивления, лишь лёгкое покалывание, и живое растение в моей руке увядает за считанные мгновения. Так просто. Так красиво. Но... Этого мало. — Нет. — Мой голос звучал глухо, и едва ли был громче шёпота. — Этого... достаточно. Я бессильно сполз на пол. Моё дыхание отдавалось эхом в голове. Моё тело тряслось, но не от страха или боли, а от чувства едва сдерживаемого волнения. Я ощущал его лишь на периферии сознания, когда отстранялся, но сейчас, стоило мне полностью вернуться в своё тело, и меня начало трясти. А сам я едва сдерживал порыв то ли зарычать, то ли взвыть. Понадобилось несколько минут просто чтобы забраться назад на кровать, собственные конечности отказывались меня слушаться. Но как ни посмотри я прошёл точку невозврата. Пути назад уже нет. В этот раз я смог сдержать свои импульсы в узде. Но... с огромным трудом. Потому как меня тянуло отнюдь не к смерти цветов или находящейся в палате мебели. Как... как долго я пытался отрицать это? Как долго надеялся, что это просто минутные наваждения? Будь в этой комнате ещё кто-то, привлеки он моё внимание хоть на секунду... Я вновь содрогнулся. Лишь с опозданием и некоторым облегчением осознав, что на этот раз — от отвращения и страха. Может, я и шагал близко к границе, после пересечения которой обратного пути уже не будет, но... я все ещё надеялся. Пока я все ещё могу бояться самого себя, того, что могу сделать, всё будет в порядке. Должно быть в порядке. Потому... что я тоже хочу попытаться. Жить. Откинувшись на подушку, и заворачиваясь в толстое одеяло я почувствовал, как меня клонит в сон. Моё тело, что и без того устало после насыщенного дня, требовало отдых, и я ощущал, как мои и без того беспорядочные мысли периодически соскальзывали в совсем уж странный бред. Почему-то я дрожал. Потому мне оставалось лишь крепче закутаться в одеяло в поисках тепла. Даже в этом странном состоянии между сном и реальностью мои мысли скользнули к теме, что терзала меня уже долгое время. К месту, в которое я стремился уйти. В Академ-Сити, город эсперов, о котором я так много читал.

***

Конец недели. Слово «Академ-Сити» мелькало в таком количестве телевизионных новостных сводок, газет, радио-подкастов и научных статей, что не заинтересоваться «что же это такое» было бы достижением даже для столь оторванного от жизни человека, как я. Впрочем, одного интереса здесь было бы мало. Свою роль тут также сыграла прочитанная мной информация. Учить катакану и хирагану (прим. Автора: Две ходовые японские алфавитные системы) было не слишком сложно, настоящим вызовом были кандзи (прим. Автора: Японский аналог иероглифов, где каждый символ — отдельное слово), где каждый незнакомый символ приходилось либо различать по контексту, либо сверяться со словарём. Сами мои занятия с нанятым учителем начались где-то три недели назад, потому кроме навыков письма, да счета мы почти ничем не успели плотно заняться, затем же, когда моё скорейшее возвращение в семейное поместье стало неизбежным, наши уроки вообще прервались, уделив освободившееся время обследованиям и тестам, которыми меня терзали добрую половину дня каждый день прошедшей недели. Меня вполне однозначно раздражало такое резкое завершение занятий. Забавно, ведь по началу я испытывал очень смешанные чувства касательно необходимости этих уроков. Обязательное общение с людьми, в любой форме, мягко говоря, не вызывало у меня энтузиазма — здесь и пояснять особо нечего. Уроки с учителем же, так или иначе сводились именно к личному общению. Но в то же время, сами вещи которым меня обучали были очень интересными, да, и как оказалось, отнюдь не бесполезными. Словом, в те дни я и сам не понимал, что должен был чувствовать. Как я уже сказал, сам учитель меня не раздражал, но и сказать, что он мне нравился, как человек, я не мог. Потому и встречаться каждый день с необходимостью разговаривать с ним без возможности даже отмолчаться — было странным опытом. Я не слишком хорош в общении. Даже моя близость с Хаи и Доктором это заслуга этих двоих, не моя. Тем страннее, что работающий подход к обучению все же был найден. Учитель просто говорил вещи — я запоминал. Я спрашивал важные вещи — он отвечал. Ничего сверх того, и, как ни странно, так было куда проще нам обоим. Пусть поначалу учитель и пытался разводить разговоры ни о чем или пояснять одни и те же вещи несколько раз к ряду, довольно скоро и он понял, что общение с ним и перерывы на разговоры меня не интересуют, да и весь материал у меня переспрашивать бессмысленно... запоминал все изученное я с первого раза. Даже жаль, что мои глаза сменили цвет. Возможно, если бы не это… Не важно. Впервые услышал о Академ-Сити я из какой-то программы на радио, что стоит на первом этаже, в приёмной. Конечно же первым делом я спросил «что это» у Доктора, как правило я делаю так со всеми заинтересовавшими меня вещами. Уже то что он рассказал хватило, чтобы по-настоящему меня зацепить. А уж когда я наконец мог читать, и у меня появилась возможность изучить газеты и журналы, которые в избытке лежали на столике в моей палате с самого первого дня… Это был шанс. Место, что собирает людей со сверхъестественными способностями? Место, где даже самые странные люди могут спокойно жить? Меня тянуло туда. Те, другие, так называемые «эсперы» жили в том городе как нормальные люди. Несмотря на их способности, несмотря на то что, просто обладая такими силами — они уже не были людьми, это не мешало им жить на своём месте. Именно эта идея так сильно зацепила меня. Жизнь в фамильном особняке? В месте, где как я точно знал — мне не найти покоя, в месте, где даже самой Шики была уготована то ли роль запертой принцессы в замке, то ли шахматной фигуры для чьих-то амбиций. Выбирая между этим и тем причудливым местом, что смотрело на меня со страниц журнала, я знал, куда меня тянет больше. Я до сих пор не уверен в том, принял ли я правильное решение, самостоятельно попытавшись определить свою судьбу. Возможно, я совершал ошибку. Но выбирая между местом, где я точно не видел для себя надежды, и местом, где эта надежда была хотя бы обещана, правильный вариант казался очевидным. Белая дверь с именной табличкой, что находилась на другом конце комнаты напротив меня, — открылась. Сидевший за столом секретарь ободряюще мне улыбнулся, но я и так в тот же момент встал и двинулся навстречу стоящему в проёме мужчине. — Кизоку-сан, вижу, вы идёте на поправку. Это отрадная новость, действительно отрадная, особенно учитывая, как настойчив был ваш дядя относительно вашей скорейшей выписки... — Передо мной стоял мужчина средних лет, с небольшой, аккуратной бородкой и круглыми очками. В отличие от Доктора они не выглядели как два толстенных куска стекла, с трудом удерживаемые стальной рамкой, а скорее напоминали аккуратное украшение. — Здравствуйте, Танака-сан, — кивнул я. — Извините, что отвлекаю, но у меня к вам дело. Хотелось бы поговорить наедине. Я не пропустил, как Танака Акира на мгновение вскинул бровь, видимо, от моего способа обращения к самому себе, после чего быстро перевёл взгляд куда-то к находящейся у меня за спиной стойке секретаря, и с некоторой задержкой все же кивнул. — Что же, юная леди, раз у вас ко мне дело, то я действительно не могу отказать. — Мужчина слегка отошёл и, придерживая дверь, пропустил меня внутрь. Сам кабинет главного врача этой больницы не сильно отличался от такого же у Доктора. Разве что на его рабочем столе монитор был больше, а также было куча всяких непонятных штук. Вроде закреплённой на пружине золотистой статуи улыбающейся и задравшей правую лапу кошки. — Вы присаживайтесь, Кизоку-сан, и рассказывайте, чего такого вы хотели именно от меня, — вновь заговорил мужчина, лишь присев в большое чёрное кресло, и кивком указав мне на один из стульев. Его голос был ровным, говорил он без пренебрежения или ещё какой явной эмоции, потому сказанное им совсем не звучало как предложение, несмотря на аккуратно подобранные слова. — Как много вы знаете об эсперах, доктор? — после некоторой задержки все же спросил я. Все же я понятия не имел как ещё можно было подступиться к интересующей меня теме. Услышав мои слова, мужчина нахмурился: — Кое-что знаю. Но Кизоку-сан, с подобными вопросами вам все же лучше обращаться к вашему курирующему врачу, он сможет пояснить не хуже меня, и помогать вам — его прямая обязанность, — сухо ответил Танака Акира. Теперь уж наступила моя очередь нахмуриться. Я не умел подбирать правильные слова и не умел говорить вежливо и деловито, как многие из встреченных мной людей. Потому я решил просто сказать все как есть. — Нет, я не пришёл спрашивать об эсперах... — покачал я головой, — я пришёл показать. — Я достал из кармана небольшую стопку жёлтых «липучих» бумажек. После чего зажав их двумя пальцами продемонстрировал их сидящему передо мной мужчине. До того, как он успел что-либо спросить, я уже отстранился. Росчерк. Две неровно разрезанные половинки толстого брикета бумажек разрозненно упали на пол. Одна часть — с едва-слышным шлепком, другая же, та, что не была склеена вместе, разлетелась каскадом мелких листиков. — И что же именно я только что увидел, Кизоку-са?.. — Я видел, как сидящий передо мной мужчина напрягся, осёкшись на полуслове. И я знал, что такую реакцию вызвала не распавшаяся на части бумажка, а то, что мы с ним встретились взглядом. — Я вижу мир, не так как вы, Танака Акира-сан... — улыбнулся я, ровно под тем углом как при мне это однажды делала Хаи. И от моей улыбки сидящий напротив меня мужчина вздрогнул. — У каждого существующего предмета есть слабое место. Нечто, что позволит мне его уничтожить, также легко как эту стопку бумаг. Я вижу его. Не имеет значения идёт ли речь о хлопке, дереве, стали или о человеческой плоти... все распадётся от единственного касания. — Я чувствовал, как мои слова производят эффект. Видел это по тому, как и без того прямая спина мужчины, казалось, превращалась в вытянутую струну. — Потому, и пришёл я не для того чтобы, как вы выразились, «обратиться с подобным вопросом»... — продолжал я говорить. Мой голос был пуст, ровен, как это бывало всегда, когда я отбрасывал в сторону эмоции, что впрочем не мешало мне говорить размеренно, вежливо и расставляя интонации в нужных местах, подражая речи услышанной мной от других людей. — Я здесь лишь для того чтобы донести все это. — Чт... чего вы хотите от меня, госпожа Кизоку? — тихо спросил мужчина, продолжая напряжённо смотреть мне в глаза. Я вновь улыбнулся. — Я хочу, чтобы обо мне узнали. Я читал о подобных мне. Эсперы-самородки, шанс на появление которых невероятно низок, очень сильно ценятся. Потому я хотел попросить вас рассказать наконец обо мне в Академ-Сити, так чтобы они хотя бы связались со мной и моей семьёй. Это все. — Мужчина продолжал судорожно вглядываться в мои глаза, словно стараясь там найти что-то, кроме сияющего потустороннего света. — Вы точно в этом уверены, Кизоку-сан? — Я развернулся, направившись на выход. Разговор уже был окончен. — Не больше, чем были вы, когда две недели назад вас попросили содействовать в сохранении этой тайны... — Я остановился у двери из кабинета. Откинутые мной эмоции начали постепенно возвращаться, потому, когда я оглянулся через плечо, я смог уже куда более искренне улыбнуться глядящему мне в спину взрослому. — Я просто хочу попытаться найти счастья среди таких же как я, Танака-сан. Мне нет дела ни до чего ещё, и... я знаю, чувствую что мне нет места среди обычных людей. Я... боюсь, что могу натворить в один единственный неудачный день. Вы можете проигнорировать мою просьбу так же, как вы игнорировали предупреждения моих лечащих врачей, и вас никто не осудит, даже я сам. Сейчас, после увиденного, только вам решать, как поступить. — Я вышел не прощаясь, впрочем, и оставшийся в кабинете врач меня не окликал. Пусть эмоции скачками возвращались ко мне, вместе с неуверенностью, волнением и даже стыдом за собственную бесцеремонность, но остатки холодной логики чётко говорили мне, что все слова что я мог сказать — я уже сказал. Сейчас от меня уже ничего не зависело. И это было удивительно неприятным ощущением.