Оживший роман

Прошла ещё неделя, полная непривычного быта и уроков музыки, от которых я отмазывалась как могла. В ход шли самые разные предлоги, к счастью, чаще всего они прокатывали. Однако во мне росло желание поскорее увидится с Дубровским, наверное, сказывалась романтизация девятнадцатого века. По крайней мере, именно так я себе говорила. Периодически я сверялась с книгой в телефоне, чтобы знать, чего ждать (хотя бы примерно). Совсем скоро Дубровский раскроется и меня это несколько пугало. Что дальше? Я с волнением ждала того самого дня, а когда Маша вдруг заговорила о празднике и сказала, что он уже завтра, я была в шоке. Мне казалось, что у меня ещё полно времени и я успею придумать мало-мальски приличный план. Но «День Х» наступил неожиданно. Я не имела ни малейшего представления о церковном празднике, который наступил, даже не спросила. Другие же это прекрасно знали и считали само собой разумеющимся, что все остальные тоже знают.  – Мариша, скорее, коляска ждет! – объявила бабушка за дверью. До меня не сразу дошло что за коляска. Как оказалось, коляской была карета с шестью (шестью, Карл!) запряженными в неё лошадьми. Маша в праздничном платье, бабушка, лениво обмахивающаяся веером и помпезный, довольный собой Кирила Петрович стояли у её дверей. Маша села рядом с отцом, а я с Анной Васильевной. По пути старшое поколение говорило о погоде, о количестве гостей и замечательной церкви, которой помогал Троекуров. Когда мы подъехали, я была ужасно счастлива, что мне теперь не придётся трястись в коляске. Народа у каменной церкви было много: простые люди, крестьяне, в само здание попасть не могли, ведь там нестройной толпой высокопоставленные особы, ожидали прибытия Кирилы Петровича, а с ним и нашего. Я физически ощущала колючие изучающие взгляды, а ещё меня наверняка сравнивали с Машей, и я ей, очевидно, проигрывала. Всю обедню, я стояла рядом с бабушкой и взглядом пыталась найти Дубровского, но быстро оставила эту затею: не с моим зрением искать кого-то в толпе. Когда всё закончилась, а мне уже полчаса как катание на карете не казалось чем-то ужасным, дамы обступили нас с Машей отвешивая льстивые комплименты. Бабушка по пути к коляске только прошептала: «Змеюки». Я в целом была с ней солидарна. Когда мы снова оказались в знакомых стенах, а все уже уселись за стол, ожидание стало невыносимым. Теперь я легко смогла найти Дубровского, который сидел на конце стола рядом с Сашей. Мы с Владимиром обменялись случайными короткими взглядами и отвернулись в стороны. Наконец, томительное ожидание прервал Троекуров: – Это кто? – спросил он, глядя как во двор въезжает карета.  – Антон Пафнутич, – ответили ему. Я превратилась в слух, человек, важный для этого дня, наконец прибыл. Антон Пафнутич оказался довольно старым, с огромным животом, круглым лицом и бесконечным количеством подбородков, он был похож на большой шарик со складками, который еле-еле ходил на коротких ножках. В общем он был именно таким, каким его описывал Александр Сергеевич. Антон Пафнутич буквально ввалился в столовую, запыхавшись и вытирая испарину на лбу.  – Прибор сюда! – крикнул Троекуров.  Усевшись, толстяк поведал свою историю о поломке колеса, о деревне, поиске кузнеца и тут же был упомянут Кистеневский лес, который этот, без сомнения достойный, господин взялся объезжать. Здесь он был ожидаемо прерван Троекуровым: – Эге! Да ты, знать, не из храброго десятка! Чего ты боишься? – Как чего боюсь, батюшка Кирила Петрович? – искренне удивился Антон Пафнутич. – А Дубровского-то? Того и гляди попадешься ему в лапы. Он малый не промах, никому не спустит, а с меня, пожалуй, и две шкуры сдерёт. – За что же, братец, такое отличие? – Как за что, батюшка Кирила Петрович? А за тяжбу-то покойника Андрея Гавриловича. Не я ли в удовольствие ваше… то есть по совести и по справедливости, показал, что Дубровские владеют Кистеневкой безо всякого на то права, а единственно по снисхождению вашему. И покойник (царствие ему небесное) обещал со мною по-свойски переведаться, а сынок, пожалуй, сдержит слово батюшкино… Троекуров ещё перебросился ещё парой слов с толстяком и обратился к сидящему рядом с Лжедефоржем мужчине: – А что, поймаете хоть вы Дубровского, господин исправник? – П-постараемся, ваше превосходительство, – заикнувшись и нервно улыбнувшись, ответил тот. Я выразительно посмотрела на сидящего рядом Владимира, мне хотелось смеяться от комичности этой ситуации. Последний же одарил меня понимающей ухмылкой, появившейся на его лице буквально на мгновение. Пожалуй, если бы не подобные разговоры о Дубровском, который сидел сейчас за тем же столом и периодически делал замечания Саше, я бы умерла от скуки, а так хоть поразвлеклась. Правда один раз бабушка меня одернула: – Голубушка, ты бы не поедала глазами своими месье Дефоржа, – прошептала она. Я покраснела. Ну вот, теперь она думает, что у меня какие-то виды на учителя. Следует быть осторожнее, вон, даже Маша поглядывает. – И ты, Анна Савишна, полагаешь, что у тебя был сам Дубровский? – громко спросил Кирила Петрович. Я вздрогнула и повернула голову к Троекурову. Похоже, я упустила «занимательную» историю. Впрочем, диалоги этого пиршества были перечитаны мною столько раз, что я их даже во сне наизусть могла зачитывать. – Очень же ты ошиблась, – хмыкнул Троекуров, обращаясь к полноватой даме среднего возраста. – Не знаю, кто был у тебя в гостях, а только не Дубровский. – Как, батюшка, не Дубровский, да кто же, как не он, выедет на дорогу и станет останавливать прохожих, да их осматривать? – почти возмущённо поинтересовалась дама. – Не знаю, а уж верно не Дубровский. Я помню его ребёнком, не знаю почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренькой мальчик – но знаю, что Дубровский пятью годами старше моей Маши, и что следственно ему не тридцать пять лет, а около двадцати трёх. – Точно так, ваше превосходительство, у меня в кармане и приметы Владимира Дубровского, – вставил исправник, сжимая означенный карман, – в коих точно сказано, что ему от роду двадцать третий год. – А, – воскликнул Кирила Петрович, – прочти-ка, и мы послушаем, не худо нам знать его приметы, авось в глаза попадется, так не вывернется! Исправник вытащил из кармана лист бумаги, который до этого, похоже, много раз сворачивался, а потому выглядел не самым лучшим образом, дело усугубляли и многочисленные пятна. Исправник, впрочем, считал этот документ достоянием общественности, видимо, а потому прокашлялся и с особой важностью зачитал:  – «Приметы Владимира Дубровского, составленные по сказкам бывших его дворовых людей. От роду двадцать три года, роста среднего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось». – И только, – фыркнул Кирила Петрович. – Т-только, – снова заикнувшись, ответил исправник, сворачивая-комкая листок и запихивая его в карман. – Ай да бумага! – саркастично воскликнул Троекуров. – По эдаким приметам немудрено будет вам отыскать Дубровского. Да кто же не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос, да не карие глаза! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь говорить с самим Дубровским, а не догадаешься, с кем Бог тебя свел. Нечего сказать, умные головушки приказные. – И то верно, голубчик, – заметила бабушка, – эдак все под подозрение попадают! Даже месье Дефорж! «Месье Дефорж» покосился в нашу сторону, пока исправник рядом с ним, заедая стресс, принялся за гуся с капустой. Бабушка прищурилась, силясь разглядеть учителя, но быстро оставила эту затею и перешла к закуске на тарелке. Дубровский заметно расслабился. – Ха! И то верно, Анна Васльевна, – хохотнул Троекуров. – Здоров ли ваш медведь, батюшка Кирила Петрович, – спросил Антон Пафнутьич, когда одобрительные смешки утихли.  – Миша приказал долго жить, умер славною смертью, от руки неприятеля. Вон его победитель, – Троекуров указал на псевдо-Дефоржа. Таким образом, остаток вечера был посвящен почившему медведю и храбрости «месье Дефоржа». Тот в свою очередь если что и слышал, то делал вид, что его это не касается. Когда обед был окончен, все перешли в гостиную. Анна Васильевна тут же реквизировала кофе для себя, а мы с Машей сели рядом. – Как же я устала! – шепотом заметила я. – Правда? – удивилась она. – Я думала, в столице приемы пышнее и дольше. – Эм… Да, но я всё равно устала. Знаешь, к этому нельзя привыкнуть. – Точно, Маришка, точно, только и знать, что эти лицемеры вокруг увиваются, – фыркнула бабушка, отпивая кофе. Маша скромно улыбнулась, так будто разделяла эту точку зрения, но вслух сказать о таком бы не осмелилась. Очень скоро вокруг нас собрались дамы и некоторые кавалеры, жаждущие услышать новости из столицы. К счастью, роль рассказчицы взяла на себя Анна Васильевна, которая явно попала в свою стихию, и теперь в красках расписывала приемы и балы. Через некоторое время нас прервал уже явно пьяный Троекуров, который громогласно объявил мужчине, стоявшем рядом и собиравшемся уже уходить, а также всем остальным, что до утра никого не отпустит и даже приказал запереть ворота. Загремела музыка, все так быстро перенеслись в залу и начали танцевать, что мне казалось, будто они использовали телепортацию. И тут начался ад – танцы! Это, пожалуй, даже хуже, чем уроки музыки. Я безуспешно пыталась затиснуться в угол, но постоянно настигалась то Машей, то другими дамами («Ах, почему же вы не танцуете»), то кавалерами («Позвольте пригласить вас»). От одного танца с довольно молодым, но не сильно симпатичным молодым человеком мне уйти не удалось. Впрочем, очень скоро он ретировался под натиском моих подошв, а особенно каблуков.  – Танцуете вы, как я погляжу, не лучше, чем говорите по-французски, – едва слышно с насмешкой произнес Дубровский, выходя из тени.  Он только что закончил танцевать с Машей. Собственно, мне не удалось отделаться от партнера по танцу именно из-за того, что я засмотрелась на то, как Дубровский пригласил Машу и они начали танцевать, кружа по залу. – По крайней мере, я теперь немного играю на фортепьяно. Одобрительно хмыкнув, Дубровский обошел меня и учтиво поклонился, протянув руку ладонью вверх. – Вы что? На танец меня приглашаете? – удивилась я. – Почему нет? – Я же не умею! –Как вы отметили, я прекрасный учитель. И мы будем танцевать медленно. Я одарила его скептическим взглядом. – Очень медленно. С улыбкой, я приняла это приглашение. – Просто доверьтесь мне, сударыня. Я поведу.  Сначала я танцевала излишне напряженно, но очень скоро поняла, что от меня особо ничего и не требуется, только постоянно отступать и редко делать шаг вперед. Дубровский вел уверенно и легко, как дышал, мы ловко обходили все пьяные пары. – Она меня не узнала, – прошептал вдруг он. – Маша? – я даже вздрогнула. Наверняка, он этим огорчен. Подруга детсва, к которой он испытывает тёплые чувства… – Она тоже, разумеется, – усмехнулся Владимир, – но я говорил о вашей почтенной бабушке. – А! Ну да, зрение её подводит. На этом наш короткий разговор был завершен. Дубровский ещё несколько раз танцевал со мной, что вызвало добрые шутки со стороны Маши, насмешки других барышень и строгий взгляд бабушки. Я же пыталась утихомирить свое сердце и переживала о предстоящей ночи. Время, когда Дубровский сам выдаст себя было не за горами, и я не знала, что следует предпринять.