Оживший роман

День прошел в суматохе. На меня все странно косились, что связано было видимо с моим особенным вниманием к Дубровскому накануне, однако это быстро улеглось, стоило только Маше благородно напомнить, что с ним танцевали вообще-то практически все. «Всех» это успокоило, но не мою бабушку. Старушка прочитала мне лекцию, а затем вдруг вспылила, напомнив, что всегда всё спускала мне с рук, но тут уж, когда я оказывала внимание какому-то учителю, который в последствии оказался к тому же преступником, она не может стоять в стороне. Моя репутация безнадежно испорчена, пусть Троекуров и остальные делают вид, что всё в порядке, что псевдо-Дефорж оказывал всем знаки внимания, но никто из них не забудет, что накануне вечером мне он уделял особое внимание.  Н-да, несколько танцев подряд и мужчину записали чуть ли не в твои любовники. Ну и нравы! Решение об отъезде обжалованию не подлежало, хотя я пыталась уговорить бабушку остаться, но та была непреклонна. Такой позор на её седую голову она пережить спокойно никак не могла, а потому приняла решение уехать из Покровского – гнезда сплетен о моей связи с Дубровским и уже не таким надежным местом. Мы переезжали в другое поместье к её старинной подруге, ныне вдове с взрослым сыном. Понятно чем это может закончиться… Ехать туда мне не хотелось, ещё больше не хотелось выходить за какого-то незнакомца. Может к тому времени меня примут обратно, в Петербург? Следующий день я встретила с грустью. Погода была со мною полностью солидарна: небо затянулось тучами, в отдалении слышался гром и сверкали молнии, однако дождь до самого Покровского пока не дошел. Вещи мои были уже собраны, и я только удивленно глазела на чемоданы, сидя на краю кровати. Послышались осторожные шаги и в комнату ко мне заглянула Маша осторожно постучав в приоткрытую дверь. – Можно? – спросила она.  – Маша, – воскликнула я, вскакивая. Я не видела её со вчерашнего утра, когда та вступилась за меня. Было видно, что она меня ни в чем не винит, даже если верит слухам. Маша улыбнулась и с печалью поглядела на чемоданы.  – Вашу коляску запрягают, – тихо сказала она. – Знаю, – так же тихо ответила я. Мы ещё минуту стояли молча, позволяя комнате пропитаться печалью. Маша тоже грустила, и я этому, признаться, была рада, ведь значит, что мне удалось даже обзавестись подругой. Хотя, может Маша была такая добрая душа и искренне сочувствовала всем. – И как я его не узнала? – наконец нарушила тишину девушка.  – Неудивительно, – пожала я плечами, – вы ведь давно не виделись. – Да… – потупившись ответила Маша. Снова воцарилось молчание, затем мы обе подняли взгляд друг на друга и неожиданно так растрогались, что накатили слезы. Мы обнялись.  – Так глупо! – шмыгнула я носом, – Вся эта ситуация такая глупая. И почему вечно я вляпываюсь во что-то такое? – Ничего, Мариша, ничего. Всё образумиться, вот увидишь. Господь никогда не посылает нам таких испытаний, с которыми мы бы не справились. Я горько усмехнулась, но говорить, что атеистка не стала. А ещё я заметила, как вдруг серьезно ко всему отношусь, будто все происходит в действительности. Особенно остро это я почувствовала вчера, когда события книги начали меняться.  – Барышня, – осторожно позвали меня от двери, – барышня, вас коляска ждёт. Осталось только чемоданы донести. Мы с Машей наконец отлипли друг от друга. Чемоданы были погружены, я уже вышла под прохладный свежий ветер, Маша меня сопровождала, но бабушки не было. Троекуров, впрочем, тоже не стал выходить, ограничившись коротким прощанием в гостиной.  – Где же бабушка? – удивилась я. – Ох, господи, – воскликнула Маша, – совсем запамятовала о поручении Анны Васильевны! Мне передали записку от бабушки. Ей нездоровилось, и она решила остаться в Покровском ещё на пару дней, но меня она оставлять здесь не собиралась и настоятельно советовала начать моё короткое путешествие немедля. Я была несколько удивлена, но спорить не стала. Маша ещё раз обняла меня на прощание, и я наконец забралась внутрь кареты. Несчастный транспорт ужасно трясло, и я никак не могла сосредоточиться, чтобы обдумать происходящие и возможно принять какое-то решение. На улице же ещё пошёл дождь, сначала морось, а сразу за ней и ливень, сопровождаемый громом и молниями. У меня вдруг появилось стойкое ощущение сказочности происходящего.  – Барышня! – кликнул возница, – как ехать-то? Объезжать или по прямой? – Как быстрее?  – По прямой, конечно! – отозвался тот, явно сомневаясь в моих умственных способностях. – Ну так давай! Чем быстрее, тем лучше, – вздохнула я. К чему был вопрос я не сразу поняла… – Но! – воскликнул возница и лошади понесли. Дождь успокоился и снова перешел в морось, тучи ушли куда-то в сторону, а я заметила, как мы въезжаем в лес. Дорога на удивление стала получше, но темный густой и тихий лес заставил меня напрячься. Сказочность крепко была связана с готикой, а где готика, там какой-нибудь монстр. – Эй, – теперь настал мой черед звать возницу, – что за лес? – Так, Кистеневский лес-то, барышня, – ответил он. Я удивленно застыла, даже забыв вернуться внутрь, так и осталась моя голова высунута, да под моросью. – А если разбойники? – Дык, дождь же, неужто им охота по лесам, да в дождь? – искренне удивился возница, – И дороги той тут чуть да маленько, дольше б объезжали. Я вполне удовлетворённая таким беззаботным ответом вернулась на место. Раздался гулкий звук грома, и я вздрогнула. Снова начался ливень. Тут коляска наша вдруг бухнулась в какую-то яму, а я подскочила внутри так, что умудрилась удариться макушкой о потолок кареты. Заржали лошади, а я испуганно застыла, но нападения не последовало, и я решила, что разбойники всё ж не дураки и по дождю, как некоторые, лазить не собираются. – Ну что там? – крикнула я из кареты.  – Застряли, барышня! Ей Богу! Ну не было тут этой ямы! – заверял меня возница.   И что теперь прикажите делать? Ни служанки, ни ещё одного слуги со мной не было, хотя бы потому, что неполный день пути до места моей ссылки казался слишком коротким, чтобы брать лишних людей. Самой что ли выходить, толкать? Видимо, придется. – Ну что ты там делаешь? – снова крикнула я. – Оставь пока. Дождь же. Потом разбираться будем. Возница воспринял это благосклонно, он завернулся получше в плащ, прихваченный по такому случаю, и стал сбоку у козырька кареты. Я замешкалась: предложить ли ему войти? С одной стороны, как-то стыдно, ведь человек мокнет, а с другой… Не положено ведь. Я вздохнула и открыла дверь: не положено-то, не положено, но человек мокнет. – Заходи.  – Барышня… Да ну что же вы? Я и так тут… – Заходи, больше приглашать не буду. Или заходишь или мокнешь. Возница взвесил все «за» и «против», но, поняв, видимо, что дождь может идти и несколько часов, а его здесь явно ругать не станут, он забрался внутрь кареты, стараясь отодвинуться от меня подальше. Ни мне, ни ему разговаривать не хотелось, так что мы сидели в тишине. Звуки дождя действовали, как хорошее снотворное и я, к стыду своему, совершенно обо всём забыв, уснула. Пробудилась я от шума и громкого голоса моего возницы. – Барышня! Барышня! – Он, не стесняясь тряс меня. – Просыпайтесь! Разбойники! Дремоту как рукой сняло. Я даже не успела ничего толком понять, как вдруг открылись сразу обе двери, возницу выволокли, хоть тот и успел съездить кому-то по носу, а на меня уставились сразу несколько любопытных глаз. Все мужчины мало чем отличались от моего возницы – крестьяне как крестьяне, но разбойники. – Ну надо же! А барышня-то с простыми людьми водится! Никак замерзла? – поинтересовался один из разбойников. Его поддержал дружный смех остальных. Он, криво ухмыляясь, оглядел своих собратьев. – Уважаемый, вы грабить? Ну так грабьте! И раз уж вы здесь, то может и коляску из ямы мне достанете? – скрывая страх за напускным безразличием поинтересовалась я. – А барышня-то смелая! – хмыкнул он.  – Вы люди Дубровского? – спросила я наконец. – Ну мож-т оно и так, тебе-то что? Есть разница кто тебя грабит? – недовольно спросил мужик. – Если Дубровского, то просто прекрасно! Он-то мне и нужен! – воскликнула я, пытаясь выбраться на улицу. Впрочем, моя попытка была мгновенно пресечена, меня вновь усадили на место.  – Сиди уж, Дубровского ей… Иш ты! – Я Мартынова Марина Павловна!  – И что? – Просто скажите ему! – Да ты, никак засланная? Ах ты… – Мадмуазель! – раздался вдруг знакомый голос. Разбойники расступились, пропуская… Дубровского. О да, это был он. Всего за пару дней он преобразился из учителя в разбойника.  – Владимир Андреевич! – обрадовалась я. – Ну что же это в самом деле? Ваши люди так грубо себя ведут! И намеки у них… двусмысленные… – Приношу свои извинения, Марина Павловна, – улыбнулся Дубровский, поддерживая меня, пока я выбиралась из кареты. – Могу я поговорить с вами? Тет-а-тет. Дубровский ответил кивком. Его люди расступились и сдвинулись чуть в сторону, тихо о чем-то перешептываясь. Мы с Дубровским отошли к краю дороги, укрывшись за каретой от любопытных глаз. Как только мы остались наедине, я накинулась на него: – Помните вы, какое дали мне обещание всего пару дней назад? – напряженным шепотом спросила я. – Помню, – лицо Дубровского сохраняло серьезность. – Не думала, что так быстро это время настанет… Но только вы сможете мне помочь! – жарко воскликнула я. – Что случилось с вами, сударыня, почему вы на дороге? Одна?  – Это долгая история, всё что вам нужно знать – меня хотят выдать за нелюбимого. Вы должны меня спасти!  Я несколько приукрашивала обстоятельства, но лишь для того, чтобы Дубровский проникся и помог мне. Он, к слову, сейчас стоял, поджав губы. На мои глаза навернулись слезы, а я поставила себе «отлично» за актерское мастерство, сестра была бы в восторге. Мне было немного стыдно так его обманывать, но я ведь совсем не далека от правды. Дубровский вдруг сделал шаг, оказавшись вплотную ко мне, и подхватил мои руки, поднимая их к своему лицу, словно хотел коснуться пальцев губами. – Не сомневайтесь Марина Павловна, я что-нибудь придумаю, а пока… Много ли вы знаете о разбойничьем логове?  Я лучезарно улыбнулась: – Всегда мечтала ознакомиться лично!