Волчица и время

Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет, Господи, дай ты каждому, чего у него нет: Умному – дай голову, трусливому дай коня, Дай счастливому денег… И не забудь про меня. - Можно задать вопрос мудрейшей волчице? - Можно. Если, конечно, не страшишься. Но Антон справедливо решил, что страшиться ему уже поздно. Ночь была невероятна. В широтах Талькова – обычное явление, но Антон благословлял каждое мгновение этой морозной, до боли прозрачной ночи, которое ему посчастливилось увидеть. Небо. Тут оно и правда было высокое, многообразное. Живя Березин здесь, а не в смурном Тамердорфе, он бы не стал ночами, изучая восхитительное полотно звезд, планет и расчерчивающих великую пустоту космических болидов. Живя он здесь – стал бы звездочетом. Завтра, а если быть дотошным – уже сегодня, ведь времени было за полночь, они снова погрузятся в поезд, и уедут во Владич. Быть может, для Антона это будет последняя в жизни спокойная ночь, когда тишиной и безмерным простором дышит воздух. И он ни в коем случае не хотел пропустить и минуты ее. Когда стемнело, Антон уже смирился со своей участью. Его свободно выпустили с территории ЧК, на воротах даже не спросили пропуск. Все было демократично и как будто бы даже мирно. Антон дошел до продмага, где все было по карточкам, и, конечно же, ничего ему там не светило. Тогда он перешел по главной площади города к большому партийному дому, где круглосуточно работал партийный магазин. За совершенно грабительские семь Злотых, он приобрел все ему необходимое, и вернулся назад, в Комитет. Выход на крышу оказался не заперт. Крыша, наложенная железными ржавыми листьями, скользила и гнулась под его сапогами, так было недолго и навернуться головою вниз – на дорогу. Но Антон решил, что уж точно не убоится такого. У него была краюшка хлеба, мешочек вяленого мяса и зеленоватая бутылка согревающей настойки, оставшаяся, должно быть, в городе еще с царских времен, и извлеченная народной властью из погреба. Все это – нехитрый его ужин и сугрев для предстоящих ночных бдений. Он надеялся, что будет не мерзнуть, сидеть на крыше, и безгранично сливаться с Космосом, размышляя о судьбах мира. Но за ним увязалась Хоро. Он встретил ее в коридоре первого этажа, с чайником кипятка и котомкой, дурно пахнущей столовскими котлетами. - Куда ты? – спросила она с опаской. - На крышу. Пойдемте со мной. - Но не помешаю ли? - Отчего. Вместе молчать приятнее. Они пробрались на крышу через узкий лаз люка, через старые деревянные перекрытия, и сразу же в мороз. Антон разложил свое пальто на крыше, и они сели на него, молча размышляя над своими внутренними трагедиями. Когда молчать стало невмоготу, а ведь и такое бывает, Антон осмелился спросить Хоро вопрос, который его терзал: - Волчица, ладно я, я глупый. А как ты попалась? Как они заставили тебя им служить? - Я не служу. Я консультирую. - Два слова, обозначающий одну суть, - Антон отмахнулся от ее слов – Ты способна перепрыгивать реки и разрушать, если захочешь, населенные пункты. Ты же ничего не боишься, потому что нет на свете того, что ты ни видела. А они все равно тебя настигли. Хоро потянулась неловко к горлу, упорно делая вид, что поправляет шарф. - Позволь не отвечать. Это стыдно. Стыдно, видите ли. Антон в душе посмеялся. - Должно быть, они посулили тебе что-то очень и очень драгоценное. Но не свободу, ведь так? Ты и так свободна? А что тогда? - Это трудно объяснить. Чтобы пойматься на их удочку, пришлось прожить тысячи лет. Ты, должно быть, думаешь, что они глупые. Но у власти всегда стоят самые умные и хитрые. Ум редуцирует их мораль, а великая цель затмевает разум. Эти люди – самые умные люди. Самые лучшие из вашего рода. Однако, это не значит, что их дело – неукоснительно верно и неоспоримо. Они постоянно в своих идеалах с головой – и не видят грязи на своих ботинках. - И тебя нисколько не смущает, что они убивают людей и сеют хаос? - Нет, Березин, нет такого состояния как хаос. Все в этом мире упорядочено. Жизнь, смерть. Рождение новых идей. Даже смерть от голода и холода – все это наше существование, это ведь всего лишь песчинка в пространстве их идей. Великую идею сопровождает великий идеал. И этот идеал – штука злая. Беспринципная. Послезавтра днем они будут во Владиче. Захватят телеграф, и оборвут в городе всю связь. Растащат по кусочкам инфраструктуру, разобьют беспомощные гарнизоны одним легким тычком в самое сердце. И если не погибнут там – то увидят, как над Владичем взовьется бордовый флаг. - Я совсем запутался, - признался Антон - Я уже совсем не понимаю, где во всем этом бардаке моя судьба, а где – чужая. И вообще – мне в последние дни вечно стыдно. - Не стыдись. - Как все просто. Нет, позволь я все-таки буду стыдиться. Скоро, может, мы все умрем, но я сделаю это хотя бы осознавая, что творил последний год. - Что в сущности ты натворил? Хоро пододвинула к Антону чайник с кипятком, горячий, живой, и Антон с благодарностью взглянул на нее. Он грел руки над чайником, и говорил медленно, подбирая слова. - Легче сказать, что я не натворил. Сама же теперь знаешь. Сначала я подвергся влиянию одного мятежного идеала – и все шло наперекосяк. Страшно сказать, какие же мы были все-таки неудачники, и как много народу полегло от наших рук. Потом я убежал. Отверг этот идеал ради физического спокойствия. Друзья погибли. Я один. Теперь вот – взял, да и подписался еще на одну авантюру. Флаг сменил, а мозгов – ведь их же больше не стало, ровно как и удачи. - Ты все еще маленький мальчик, Антон, - констатировала Хоро – Ты можешь доказывать обратное, но для меня вы все – суть, просто дети. Дети постоянно ошибаются – они так познают мир. Вот и ты наломал дров. - Плевое дело дрова. я все больше ломал людей. Антон вспомнил, как в последний раз, замахиваясь, лупил рукояткой револьвера по лицу молодого солдата в безразмерной шинели. Его глаза были серыми и округленными от ужаса, а Антон тогда был настолько озлоблен, что не почувствовал даже песчинки сострадания. Он убил солдата, и убежал домой – в Комочум, шел по темным улицам, запинаясь и падая, обнимая стены. В сущности, ведь это и неплохо, что скоро его убьют. Он так легко принял эту максиму, что ему осталось жить совсем немного. Все после того, как Кац собрал их в кабинете Авена и долго объяснял диспозицию, и с каждой минутой становилось все понятнее, что дело их – самоубийственное, и вряд ли Антон сможет уйти из телеграфа. Гарнизон Владича – почти пять тысяч человек. При должной сообразительности, под ружье можно поднять еще не меняя десяти тысяч молодых и крепких армейцев, подтянуть бронеавтомобили, снять матросов с кораблей флотилии – благо, город стоит на самой кромке океана. А сколько их будет. Человек пятьдесят, если все пройдет ладно и не застопорится. Это – совсем несерьезно. - Однажды, - прошептал он – я читал одну притчу. Давно дело было. Там столкнулись на дороге два человека. Один был мудрецом-аскетом. Он спал всю жизнь на траве. Другой – был торговцем. И вот, они встречаются на дороге в город. Нормальный торговец, не будь дураком, отогнал бы бродягу бичом, или бы просто прикрикнул. А этот чудак заговорил с мудрецом, и изложил ему свои мысли о мире. И оказалось, что все это время он живет неправильно, не по судьбе, не по правилам. - Такое случается с торговцами, - кивнула Хоро – В поисках денежного довольства, они часто существуют в ином мире, нежели мудрецы. - Так и вышло. Торговец спросил у мудреца о смысле существования человека. И получил меняющий всю его жизнь ответ. Однако, этого ответа я так и не узнал. Кто-то испортил книгу, в которой я нашел эту притчу. Вот я и решил спросить – ты же мудрая, наблюдавшая за этим миром много лет. Что же такого могло быть в словах мудреца? - Да много чего. Притча же древняя. Мудрец мог призвать мыть руки перед едой, а мог воззвать к подсознанию торговца, и сделать из него божьего человека. А мог и заставить отдать себе все богатство. Мало ли исходов. - Верно. Сплошная неопределенность. А что бы ты сказала торговцу? - Я? - Ты вполне сойдешь за мудреца. Хоро приложила палец к подбородку и наморщила лоб. Ее уши, от холода прижатые плотно к макушке, заерзали. - Я бы ничего не сказала. Да и тебя призываю не думать об этом. Ты еще слишком маленький. - Ничего я не маленький, - обиделся Антон – Сколько мне еще расти, чтобы понять, как надо жить? - Для начала – тебе нужно просто не умереть. Хоро поднялась с его пальто и посмотрела на него сверху, как и правда – на ребенка, с тихой нежностью и потворством. - Не умрешь сегодня. Не умрешь завтра. Не умрешь во Владиче. Не умрешь в Талькове или Тамердорфе. Просто будешь живой и не вздумаешь умирать – тогда, может, сам найдешь ответ на твой глупый вопрос. Я пойду. Тут холодно. На прощанье она совершенно без причины положила свою маленькую ладонь на голову Антона, и погладила его, стряхнув аккуратно снежинки. Березин никак не ожидал от нее такого жеста, и потому оказался совершенно парализован волчьей лаской. - Вы, мастер Березин, не туда свернули. Пытаетесь разобраться в стране, а сами – не можете навести порядок хотя бы в себе. Этим вы и отличаетесь от Каца, Авена, Дрейцера. Они вот не переживают о себе, они уже все для себя решили. Они – машины. А вы – уж слишком человек. С этими словами она убрала руку и направилась с крыши назад, в электрический свет. - Не замерзните тут. По ночам в Талькове очень холодно. В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выпустит. Собаку – да. Она тварь земная, неразумная, ни в чем не виновная перед Богом и самой собою. Живет себе, в конуре, на теплых заводских трубах, и все с нею понятно. А с Антоном – да с ним вообще ничего непонятно, кто он вообще был такой, чтобы о нем что-то понимать. Антон Березин скрючился скрючился на крыше дома, в неизвестном ему городе, в попытках обнаружить на своих руках, онемевших от холода, линии судьбы, жизни и смерти. Древние верили, что в руках – человеческий дух, а кожа ладони – тончайшая мембрана, сталкивающая мир физический и духовный. Поэтому именно в руках человек обнаруживал свои вопросы, ответы, спасение. У Антона было лишь несколько часов, чтобы научиться читать линии рук, и понять, что же он такое, и как ему дальше идти. Под серпом яркой Луны город, упрятанный в земные складки, напитывался космическим свечением, и отражался в мир, назад в небо, в беспросветную черноту. Антон видел, как луна скоблит бока далекому железнодорожному вокзалу. Поезда было не видать – он скрылся от глаз, хотя Антон и чувствовал всеми фибрами, как железный монстр дышит вдалеке, призывая его к себе. - Сейчас, тварь, - сказал Антон далекому поезду – сейчас, дай надышаться. Снизу шкрябнула по дереву дверная петля, и раздался снежный хруст. Антон с любопытством свесился с крыши: кого несет бродить по ночам, когда все приличные люди спят? Может, Хоро решила выйти и прогуляться? Но это была не Хоро. На улицу вышел его сокамерник, писатель Максим Крапин. Он был очень хорошо одет для смертника: в старый офицерский бушлат с обрезанными погонами, чистую белую рубашку и валенки. Увидев Березина на крыше, писатель будто бы и не удивился, и подошел поближе к козырьку. - Не поверите, меня помиловали! Сегодня я не умру! Может тогда и завтра не умру! – крикнул Крапин. Его лицо отвратительно исполосовали кулаками, левый глаз закрыло темной коркой, а нос съехал набок. Он был совершенно счастлив. - Поздравляю, - крикнул в ответ Антон – видите, как бывает – вы только собирались помирать, а они взяли – и все испортили. Крапин улыбнулся щербатым грязным ртом. Будь Антон к нему чуть ближе, он бы мог посчитать все недостающие у писателя зубы. - Березин, ссудите мне злотый, или два. У меня все отобрали, кроме жизни. Оно отлично, конечно, теперь будет о чем писать. Но сначала – неплохо было бы напиться. Антон кивнул. Позиция Крапина была ему близка. А так как все барахло ему вернули (и даже разряженный револьвер, хоть и по частям), он с чистой совестью достал из кармана заметно похудевшую пачку денег, которую вез с собой из самого Тамердорфа. Отсчитав пять злотых и спрятав их назад в карман, он бросил все остальное писателю. За его реакцией было приятно наблюдать – он, словно нищенка, бросился на снег, подбирая разлетающиеся купюры. Антон засмеялся и в восторге захлопал в ладоши, совершенно не чувствуя онемевших рук. - Что вы смеетесь? Вы же идиот! Больной человек. Скажите честно, вы сбежали из желтого дома? Или это все подделки? Если подделки – я ведь не постесняюсь вас найти и надавать вам по лицу, за каждый злотый, который вы сбросили! - Деньги совершенно настоящие, их примут в любом кабаке. Купите себе водки и карнавальную маску – на вас смотреть противно! Крапин собрал деньги в свой маленький кулачок и затряс ими, как неопровержимым доказательством спонтанного антонова сумасшествия. - Здесь же состояние! - Ну и пропей его! Или примени по уму! - Откуда вообще могут взяться такие деньги? - Откуда-откуда, - пробурчал Антон, ложась на спину, чтобы больше не видеть этого нелепого человека – С неба упали. - Пойдемте со мной! Я угощу вас чем захотите. В знак благодарности. Вы слышите? Куда вы пропали? Иди, иди, подумал Березин и притих. Апостол доставал из воды пескарей. Спаситель - погибших людей. И Крапин, чертыхнувшись, проклиная Березина, ушел по сугробам в город, и теперь уж точно пропал навсегда. Антон с облегчением выдохнул, и тоже засобирался. * Он шел по главной улице, мимо тяговой подстанции и доносившегося из нее крика динамо-машин. Вокруг было абсолютное ничто, преобразованное в деревянные спящие дома, тяжелые чугунные оградки, деревянный мост через мелкую грязную речушку. Монастырь на горе был привычно тих. Наверное, тут бывает очень хорошо. Когда, например, лето, и не до войны. К вокзалу вела узкая улочка, заваленная снегом и колдобинами. Он виднелся в ее конце, горящий электрическим светом. В нем, казалось, вообще никогда не угасает движение. Березину совсем не хотелось спать или есть. Ему даже холодно не было. Еще немного – и он бы вообще взлетел всепознающим духом над землей, но мешала тяжесть физической оболочки. Их поезд оттащился на дальний тупиковый путь и теперь зеленел боками на фоне тяжелого лесного массива. На его место встал другой – длинный и темный. Вокруг него группками собирались безликие люди в серых и зеленых шинелях, тяжелых брезентовых рукавицах и остроконечных шапках. Они создавали вокруг табачный дым и сосредоточенную ругань. Паровозы, а тянуло состав сразу два, стояли под парами и свистели. Еще немного времени, и они сорвутся на границу. Так как состав на фронт собрался длинный, почти безграничный, Антон пролез прямо под ним, свесившись с деревянного перрона. Под вагоном пахло отхожим местом, но было душно, и даже поразительно, как деревянная коробка могла создать в себе такой жар и смрад. Вода на путях была радужно-темной от мазута. Пробираясь под препятствием, Антон измазал рукава пальто прозрачным солидолом и пушечным салом, которым в достатке измазывали дно вагона. Пока шел до своего поезда – чертыхаясь, оттирал схватившуюся химическую пленку. Носки быстро забило коричневым снегом, да и ноги все еще опасно подкашивались, и Антон, дойдя до своего вагона, обреченно приложился к его измученному боку своим горячим лбом. Благодарное железо задрожало. Все в этом мире взаимосвязано. Все течет, подобно реке, как течет мироздание с перекинутыми через него хлипкими мостками. Река мира не застывает, даже когда зима. Она продолжает свое движение под коркой толстого льда. И Антон чувствовал себя рыбешкой в этом чистом, кристальном и ограненном веками, потоке вечной воды. Все связано. Когда он приложился к вагону, и тот волнительно задрожал, где-то в мире родился у мер человек. Рухнул дом. Вода окончательно сточила камень. Где-то там, наверху, в этот момент родилась звезда. Метеор, летевший себе спокойно средь черноты безвоздушных пространств, столкнулся с силой божьей руки, и направился, с огромной скоростью к Земле. Он будет лететь до нее миллиарды лет, и врежется в ее голую поверхность, покрытую только пылью и мелким щебнем. Земли не станет. Это случится нескоро, настолько нескоро, что уже не будет ни человечества, ни намеков на его было величие. Тогда Земля вспыхнет в последний раз и пропадет. Превратится в песок и грязь, в мелкие частицы окружающего космоса. Напоследок — вздохнет блаженно, и лопнет, как накачанный водородом дирижабль. И все это произойдет лишь потому, что когда-то давным-давно один потерявшийся человек, один из многих в этой холмистой местности, прикоснулся к своему поезду. Ну что, приятель, покатаемся еще немного, и гуляй как знаешь. Не случилось нам стать друзьями, да и что это за такая сомнительная дружба была бы – человек и поезд. Зато и правда, дорога выдалась красивая и снежная, просторы страны, тобой исхоженные вдоль и поперек, для меня оказались сказочным бесконечным перегоном. Тут осталось немного – денек пути, до последней точки и главной окраины, и возвращайся назад. Лишь по дороге с тобой не случилось чего. Двери поезда были гостеприимно открыты, в тамбуре слышался монструозный храп Грушина. Проходя мимо его открытого купе, он увидел начальника поезда – завернувшегося в простыню и лежащего отчего-то на полу. Будто почувствовав взгляд, Грушин поднял сальную голову и уставился на Антона враждебно и с опаской. - А говорили – грохнули тебя у стенки, студент, - прошипел Грушин – Я уже поверил. А ты пришел. Как не увижу тебя – вид твой все гаже и гаже. Оно и правда, за последнее время Антону морду не бил только самый ленивый. Язык зачесался бросить в ответ что-нибудь колкое, но потом Антон только махнул рукой. Смейся, Пасха, раз сегодня тебе смешно. Их с Хоро купе было не заперто. Кто-то властный снял с полок белье, перевернул на дно чемодан Антона и распотрошил подушку. Да, конечно, кто ему сказал, что они не догадаются обыскать купе. Антон осторожно поправил полку, проверил, на шатается ли, и присел на ее уголок, будто бы это было и не его купе, а совершенно чужое. За последнее время он уже настолько привык к казенной роскоши этого места, что не мог и представить себя вне этого теплого бархатистого куба. Тут пахло куревом, чаем, цитрусовым одеколоном и прелой древесиной оконной рамы. И хоть все это было просто отголоском, забитым фантомом подлинной императорской роскоши, даже в ее смертном обличье оставалось ощущение сладостного гедонизма. И ехать в нем было ужасно приятно Антон принялся наводить порядок. Протер рукавом столик, подышал на треснувшее зеркало, пощелкал выключателем. Заправил кровать Хоро, чтобы, когда она вернется, не было и намека на обыск. Свою полку просто убрал от сора, забросив все барахло в багажный отсек. Нашел под столом бутылку и выбросил ее прямо в окно, как выбрасывают послания с тонущих кораблей. Авось, кто-нибудь найдет его, пустое, и вспомнит о Березине злым словом. Слово злое – тоже память. В конце работы, он окинул купе трезвым взглядом и остался совершенно доволен. Ровно то, что и нужно – не прилизанно, а будто бы и само так сохранилось. Определенно, у Березина есть талант к уборке. Он лег на свою полку, растянувшись, как кот, греясь от живого света новой вкрученной лампочки. Закрыл глаза, и был таков. Всего лишь захотел успокоиться, и глаза закрылись сами. Когда открылись, уже покачивало и трясло. Антон Березин, уничтоживший Землю, уничтоживший себя и всех вокруг, вскочил, будто отбрехиваясь от назойливого сна. В купе было светло от солнечного света. Все заливалось блеском мельхиора. Он повернул голову влево, и увидел сидящую смирно Хоро. – Мы уже отправились? – Отправились, - сказала она — Спи. Еще пока что можно. И он снова заснул. Ехать умирать было ровно также нестрашно, как и просто убегать.