Цветная луна души

Кенме не нравится, что Куроо переходит в старшую школу. Кенма не хочет оставаться в волейбольном клубе. Спорт перестаёт ему нравиться. Кенма не хочет знакомиться с новым приятелем Куроо. Кенме не нравится слушать его рассуждения о цвете луны. Кенме вообще вся система не нравится. Но деться никуда нельзя, можно только стараться не смотреть на ночное небо, надеясь, что никогда не увидит цветную луну. Делать вид, что не знает, какого цвета луна Куроо. И всё равно слышать, как Бокуто ноет: – А если он живёт на другой стороне земли?? Мы же вообще можем никогда не заснуть в одно и то же время!! Ты это представляешь? Куроо открывает статистику, за прошлый год в мире насчитано около шести процентов тех, кто видит жёлтую луну, а стало быть, может общаться со своим соулмейтом посредством снов. Больше двух третей из них удаётся встретиться. Кенма затыкает уши и не хочет слышать, что большинство – 25% людей радужные, способные полюбить любого, а сразу после них, около пятнадцати, не имеют или уже потеряли своего соулмейта. Кенма страшно хочет в эти пятнадцать процентов. В каждой книге, в каждом сериале, в каждой любовной линии игры описываются какие-нибудь отношения соулмейтов. Мир повёрнут на любви, это не религия, это зомбирование. Это страшно. Кенме страшно подпускать к себе человека просто потому, что у него, к примеру, окажется такая же как у него родинка на коленке – фиолетовая луна, 9% населения планеты. Кенме страшно включать радио, потому что оно снова выльет какую-нибудь песню о том, как такие редкие с синей луной встретились по зову слышной лишь им двоим мелодии. Кенма не хочет ничего видеть и слышать. Кенма не хочет знать, что, переодеваясь в форму на соревнованиях старших школ, Куроо заметил чуть пониже ключицы проступающие точки будущего имени. Кенма откладывает телефон и отказывается читать, что кожа вокруг точек покраснела и немного чешется. Куроо догадывается и не отправляет сообщение о том, что у него щекотные бабочки в животе от предвкушения. Весной Кенма не успевает, не справляется, ненавидит клуб в Некоме. Там злые семпаи и никакого удовольствия. Мысли о тренировках навевают желание повеситься. Он чувствует тошноту и липкий страх, находясь в спортзале. У него нет возможности это прекратить и остаётся только ждать, когда этот год кончится и семпаи уйдут. Он не дожидается, он жалуется терапевту на темноту в глазах и головокружение, волнение, колотящееся от малейшего испуга сердце, на усталость от любых нагрузок и неожиданно для себя ревёт прямо там в кабинете, а врач говорит что-то про гипотонию и выписывает таблетки. Кенма за неделю превращается во что-то резиновое, не смеётся от шуток Куроо, не бесится, проигрывая уровень чуть не в сотый раз. Не реагирует на крики семпаев, когда случайно отправляет подачу кому-то из них в голову. Он откладывает пластинку с двумя последними таблетками в сторону. Это не от пониженного давления, это антидепрессант. Почему врач не сказал, что взялся лечить не симптомы, а сразу причину? Почему не направил к психотерапевту или хотя бы школьному психологу? Как ему теперь доверять? Он хоть какие-то анализы брал? Кенма не помнит. Кенма уходит из клуба, но Куроо упрашивает остаться. Яку упрашивает остаться. Фукунага смотрит на него во время обеда с соседнего столика в столовой. Ямамото очень громкий, отвлекается от страданий по своему соулмейту и тоже не дает Кенме в школе прохода. Кенма надевает спортивную форму и почти приходит в зал, но сбегает опять. Куроо знает, где его искать, будто они перевязаны красной ниточкой – всемирно любимая метафора о соулмейтах. Кенма вываливает на него переживания последнего месяца и затихает, они долго молчат, но потом Куроо снова просит не покидать клуб. И обещает, что в летнем лагере ему понравится больше. А к осени третьегодки уйдут. В лагере все одержимы соулмейтами и Кенма не знает, куда ему деться. Знакомый Бокуто ноет о проблемах в своих снах, а через неделю бегает взбудораженный, поменяв цвет волос. Его кохай, тоже связующий, тихий Акааши – лучшая компания, можно вдвоём сбежать в магазин за яблоками и помолчать в тени. Акааши и Куроо следят за его рационом, нянечки, и начинающаяся гипотония отступает под их натиском. Кенме почти нравится лагерь, но не нравится возвращаться из него. Кенма не едет на турнир в октябре, Кенма лежит дома под одеялом и растирает ногтями крапинки на шее до крови. Он так боялся смотреть на луну, но даже если не смотришь, признаки наличия соулмейта всё равно проявятся. Он так боялся, что луна будет белой, боялся, что гипотония его всё-таки из-за соулмейта, чью боль и чью усталость можно ощутить в собственном теле так же ясно, как любое своё недомогание. Луна не белая. Не жёлтая. Не зелёная. Она не синяя и не фиолетовая. Кенма не свободен выбирать себе никого или любого – луна не переливается радугой всю ночь. Он её вообще не видел, он не хочет. Он и так знает, что она красная. Такая же, какой видит её Куроо вместе с десятью процентами всех людей мира. Висит за зашторенным окном, проклятая. Это очень просто, потому что не надо опасаться, что на тебе что-нибудь напишет кто-то далёкий с зелёной луной. Это не страшно, потому что тебе не придётся смотреть сны с кем-то на пару или беседовать с соулмейтом во сне, как Бокуто. Нужно просто не светить своим именем в соцсетях и никогда не вчитываться в чёрточки на шее. Никогда не искать этого человека. Всё очень просто, но Кенма изо всех сил ненавидит метку на своей шее. Словно он помеченная и кому-то принадлежащая вещь. – Да ладно тебе, пойдем, поглядишь, какая красная луна красивая. Кенма, – дёргает его вернувшийся Куроо. Кенма знает, что имя его соулмейта полностью проступило у него на груди во время турнира. Ему передали. Передали, что Куроо излучает уверенную и спокойную радость, что о него можно греться как о чашку горячего чая. Греться, конечно, будет кто-то, а Кенма уйдёт на задний план. Акааши в Фукуродани далеко, а от Яку Кенма давно научился сбегать, к нему прицепится ещё какая-нибудь болячка и он совсем умрёт. Эти мысли такие нелепые, что Кенма очень хочет вытряхнуть их из своей головы: позволяет Куроо нацепить на себя его некомовскую ветровку и вывести наружу под ночное небо. Небо черное и в нём звёзды. Звёзды у Куроо в глазах, и в тёмных волосах путается переливающаяся алой кровью луна. Куроо касается ладонью пластыря на его шее, но Кенма отодвигается. – Не надо, я не хочу его знать. Куроо смешно, но он убирает руку. – Ты всё равно должен кое-что видеть, – задирает футболку. Кенма сначала видит покрывающие его кожу мурашки и глупо разглядывает сосок. Немного повыше над ним тонкими ниточками проступают четыре иероглифа сложившегося имени. Кенма молчит. – У тебя сейчас может сильнее чесаться или даже начнёт печь, но ты потерпи, – говорит Куроо и всё-таки отрывает ему пластырь. А Кенма думает, что лучше уж нелепые мысли про смерть, чем такое же нелепое желание поцеловать то, что сморщилось от холода ниже его собственного имени на чужой груди. Куроо зябко одёргивает майку. Сосок всё равно торчит и луна сверху никуда не девается. Среди тех, кто видит луну красной, самый высокий процент встретившихся соулмейтов. Луна эта размывается и Кенма прячет лицо в ладонях. Куроо кладёт свою замерзшую руку на его шею, туда, где был пластырь и невыносимо горит кожа. – Эй, – мягко зовёт Куроо, его Куро, и Кенма перехватывает его руку, прижимая ледяные пальцы к метке сильнее. Он даёт себя обнять и слышит возле самого уха: – Ты больше не бойся ничего, ладно? Кенма мелко кивает-дрожит. Нечего больше бояться. Луна – всего лишь красная, третьегодки – после турнира ушли, и правда, смешно было их так пугаться. Самое нестрашное – Куроо. Куроо с именем Кенмы на груди у самого сердца. Самое успокаивающее – имя Куроо на шее Кенмы. Это не самый спокойный человек в жизни Кенмы, но самый для него безопасный. Самый терпеливый. Кенма тянется обнять Куроо в ответ крепко-крепко, улыбается, прижимаясь к его щеке, не боится. Бояться Куроо бессмысленно. Кенма умеет справляться. Это его любимый уровень. Самое плохое – Куроо сейчас точно подхватит простуду от холода, если они не продолжат обниматься где-нибудь в более тёплом месте. – Нам нужен горячий чай, – шепчет Кенма.