Цветная луна души

Быть соулмейтом под белой луной – тупо. Получать синяки и ссадины на пару с другим человеком – пустяк. Страшно, когда тебе оперируют что-нибудь, а твой соулмейт разгуливает, может, за тысячи километров от тебя и ввязывается в жестокую драку. Тебе не оторвёт руку, если это случится с твоим соулмейтом, но болеть будет знатно. Ты не заразишься инфекцией, но ощутишь большую часть симптомов и то же недомогание. Ты не умрёшь, если умрёт твой соулмейт, но его смерть страшно облегчит тебе жизнь. Эта связка не способствует никакой любви, большая часть из тех, кто решили встретиться под белой луной, испытывают друг к другу острую неприязнь. Чаще никто не хочет уступать второму. Волейбол бросать, например. Волейбол это цветочки. Треть из этих встретившихся соулмейтов решаются на убийство. Нишиноя выключает новости в телевизоре и не слышит, как погибла девушка в соседней префектуре, надоело такое улавливать, хватит. Вечно находятся пафосные вещатели: эти соулмейты-де не прислушались к сердцу, не смогли полюбить, а было бы всё так хорошо, ай-ай-ай. Попробуй полюби, если ты, к примеру, нежная феечка из ателье, а твой соулмейт матёрый боксёр. Можно, конечно, воспевать радость преодоления препятствий на пути к истиной любви. Если ты сам не соулмейт с белой луной. Нишиноя и сам раньше думал, как это круто. На себе ощутил в семнадцать. Мешало не особо, потому что Нишиное, наверное, сказочно повезло. Азумане Асахи – его соулмейт. Это стало понятно в декабре, за месяц тренировок до национальных успели приноровиться, не отвлекаться на жжение от приёма или блока, когда с мячом соприкасался только один, а отдачу получали оба. Тренеру Укаю они сказали, только когда точно поняли: справятся. После выпуска третьегодок пальцы больше не ломит – Асахи-сан не практикует подачи. Не примкнул к "Соседям Карасуно". Даже просто для себя. Бросил волейбол. Совсем. Нишиноя подозревает, что тот вообще выбросил волейбольный мяч. Поэтому приходит в гости проверить. Мяч забился в угол под столом, а к столу Асахи-сан не подходит больше – нечего писать в тетрадках. Тетрадок-то и нет. Он теперь работает. Вчера вот на ногу себе уронил что-то, смешной. Несильно совсем. Не стоило это двадцати смс-ок перепуганных извинений. Асахи-сан стоит в дверях, огромный, и не знает куда себя деть. Приглашал пройти в большую комнату, а гость, выключив там телевизор, направился сразу в его комнату, практически спальню, как тут не робеть? Нишиноя знает, что Асахи-сан его любит. Любит, но сам же ставит себе преграды, говорит, что Нишиноя не обязан отвечать взаимностью. Пусть даже соулмейт. Ное ведь девочки нравятся. Вспоминая это, хочется фыркнуть. У Асахи-сана большое доброе сердце, в него вмещается океан беспокойства за всех вокруг. Беспокойство за Ною – отдельная галактика. Нишиноя устал объяснять, что ему так не нужно. А тот всё равно боится причинить хоть малейшее беспокойство. – Ну ты ещё из дома выходить перестань, – сердится Нишиноя. Асахи-сан неловко молчит. – Давай я тоже волейбол брошу? Обмотаюсь поролоном и запрячусь в шкаф, м-м? – Ты не должен из-за меня.. – робко отвечает бывший ас Карасуно. – Тогда почему ты из-за меня должен? Нишиноя фыркает, фыркает, фыркает. "Это же чувствуется, когда ты пробиваешь или стоишь в блоке, разве ты мои приёмы не чувствуешь? Ну и вот." "А-а." "Ну всё ясно: мы соулмейты!" Скорее, бодимейты тогда уж. Потому что тогда в декабре Нишиноя совсем-совсем не понял, что разбил Асахи-сану сердечко. Асахи-сан тогда не нашёл сил уточнить, как им быть дальше. Они сразу заговорили о том, как это скажется на их игре. Когда сыгрались, было так круто! Пожалуй, одни из лучших ощущений в жизни Нои. Когда игры закончились, Асахи-сан попытался свести общение на нет. Но ведь не для этого они соулмейты!! И теперь Нишиное хочется наверстать упущенное, поговорить, починить, разобраться. А Асахи-сан – молчит. – Эй. Ноя решает действовать, ему нужно сделать хоть что-нибудь! Он не знает, что дальше, но хочет сделать шаг вперёд, не ставить точку там, где это попытался сделать Асахи-сан. Нельзя её ставить, это всё равно что перечеркнуть себя, а Нишиное не нужно, чтобы себя ради него перечёркивали! Асахи-сан не ожидает поцелуя, отстраняется, но Нишиноя не отступает, не умеет. Странно целоваться, когда тебе не отвечают. Асахи-сан не сжимает губы, но смотрит в сторону. – Не надо. Асахи-сан – пачка печали на ножках и в сером свитере. Не надо ему. Ноя уходит – вспыхнул, гордый. Зря, наверное. Впереди три дня выходных, родители купили какой-то тур к морю, пусть, так он отдохнёт перед приближающимся отборочными. Тренер отпускает. Нишиноя отдохнёт и все будет хорошо. Пусть их новый первогодка-либеро не расслабляется. Ноя не с теми людьми, не в том месте и не в то время, но всё равно остаётся на этой вечеринке в кафешке у морского берега, пока его родители проводят часы долгожданного отпуска в каком-то унылом театре в этом же городке. Не сидеть же самому Нишиное в отеле в самом деле. Он, кажется, слишком быстро пьянеет от пива, предложенного ему вчерашними знакомцами. Плевать – завтра его здесь уже не будет. Он спотыкается и мешает какой-то девушке постарше него. Она проливает на себя свой напиток, а он лепечет извинения и потирает локоть: Асахи где-то далеко дома ушибся в самый нерв. Девушка – тоже пьяная – округляет глаза. И рот. И выдаёт этими своими вишнёвыми губами: – Так у тебя белый соулмейт? И ты что, его знаешь? Нишиноя кивает и не успевает отреагировать на её предложение подшутить над ним – над Асахи – она щипает Ною за задницу. В отместку. Заливисто смеётся. Через пять минут они уже внизу у воды, под стенами кафе, в темноте, где до них приглушенно долетает музыка сверху. Девушка мягкая, вся, и кожа у нее бархатистая, загорелая. Голова у Нои больше не кружится от пива, выветрилось наверняка, а вот от аромата духов и разгоряченного тела – вполне. Он не знает, зачем он это делает, не думает и не хочет думать. У неё металлический шарик на языке и длинные царапучие ногти. Если б она молчала, всё было бы хорошо, но её почему-то слишком интересует белый соулмейт. – А это он почувствует? – А вот здесь? – Эй, ну? Ты чувствуешь, он как-нибудь реагирует? – И вы по вечерам синхронно развлекаетесь каждый в своей постельке? – А мой засос на нём появится? Ноя вцепляется в её локти и утыкается лбом в грудь, когда она сжимает его член, вытащив его из шорт. Девушка усмехается и позволяет семнадцатилетнему мальчишке перерыв. Богиня, чьего имени он даже не знает. Богиня, которая перестает его интересовать. Потому что до Нишинои теперь только доходит, что все эти полгода Асахи-сан наверняка чувствовал его развлечения по вечерам, когда он посещал душ. Привычная разрядка почти каждый день – сколько раз за всё это время Асахи-сан чувствовал его? Сколько раз это было для него не вовремя? Сколько раз Ноя мешал ему спать? Почему он молчал? И где теперь кончаются эрогенные зоны самого Нишинои и начинаются отголоски ощущений тела Асахи? Он там догадывается, что Ноя здесь не один? Он там чувствует, что под руками у Нишинои округлая женская грудь и зажат пальцами твёрдый сосок? Девушка отстраняется и с затухающим интересом разглядывает, как Нишиноя дышит всё чаще, не касаясь ни её, ни себя, сползает по стенке на песок и камни. У Асахи-сана совсем другие ладони, чем у неё. Ноя чувствует – большие и шершавые, на самом кончике головки чувствует палец с грубой кожей. Захлёбывается ощущением. Хочет кричать от осознания, что куда круче было бы чувствовать эту руку в живую. Обе руки. На всём своём теле. И под своими ладонями не эту мягкую девушку, которая уже бросила его и поднимается наверх к пьяной веселой толпе. Асахи-сан. Ноя закусывает ладонь и кончает от резких движений. Не своих. Ему требуется минут десять, чтобы прийти в себя и сообразить, где он и куда ему отсюда идти. Соулмейту больно. Наверняка больно. Ноя чувствует себя огроменной такой свиньёй: Асахи-сан его любит, а он тут всяких девушек в уголке зажимает. И всё-таки ему хватает глупости позвонить Асахи-сану и вместо приветствия выдать ненужное: – У меня мог быть сейчас секс с девушкой. А вышло с тобой. – Зачем ты мне это говоришь? – через паузу отзывается Асахи-сан тихо и незнакомо совсем. Устал? Злится? Расстроен? – Затем, что это вышло лучше. И я только сегодня понял, что ты это всё ощущаешь.. – Ноя чувствует, что Асахи-сан сейчас попросту сбросит звонок, и торопливо добавляет: – Я завтра вернусь и сразу приду к тебе, слышишь? Асахи-сан отключается через две с половиной секунды. И Нишиноя знает, что у него на глазах слёзы. Прости. Прости, прости, прости, прости. Ему хочется сжать свою голову, чтоб она раскололась, потому что это всё слишком невыносимо осознавать. Назавтра вечером чувства – целый вагон! – есть, а слов нет. И Ноя прекрасно знает, знает, что ему нужно как-то убедить Асахи-сана, что это он не из-за секса, не из жалости и не из-за других глупостей согласен отвечать на его любовь взаимностью. Только слова не идут. И ещё страшно: Асахи-сан такого разлюбит. Ноя идёт к дому Азумане, спотыкается на ровном асфальте и падает, расшибает висок. Первая мысль – позвонить Асахи-сану извиниться за свою неловкость. Вторая — сначала разбежались звёздочки перед глазами от удара по голове и это из-за него он упал. Ною никто не бил. Где-то стукнулся Асахи-сан. И он не берет трубку. Нишиноя потирает голову, поднимается. Надо Асахи-сана найти. Ноя ожидает обнаружить его дома или рядом, потому что не может быть, чтобы Асахи-сан его не ждал. Дома у него Нишиное говорят, что Асахи-сан съехал позавчера ещё, дают адрес, конечно. На другом краю города. Почему? Когда Нишиноя едет в электричке, то прислоняется к холодной двери ушибленным местом. Рядом хихикают школьницы, одна рисует сердечки у себя на ладонях, которые тут же проявляются у второй. Соулмейты зелёной луны. Ноя жмурится до искр из глаз, страшно им завидует. Если б не белая луна, у них с Асахи-саном всё было бы в разы проще! Асахи-сан пьёт пиво прямо из горла с какими-то парнями у подъезда. Новые соседи, новые друзья? Соседи, соглашается Асахи-сан, когда они с Юу поднимаются к нему. Парни решили, что он ходит к девочке с того же этажа, где он снял квартиру. Он совсем мало вещей привозил, этого не заметили. Решили ухажера проучить. Разобрались уже, помирились. – Я волновался, чёрт возьми! – Нишиноя резко включает свет в кухне, слишком возмущён, чтобы сразу заметить, что она совершенно пуста: наверху лампочка болтается без абажура, внизу лишь две табуретки и одна из них занята чайником и салфетками, а под ней мусорка. Асахи-сан, наверное, пьян, тихо кивает: – Я не умею драться, но сила у меня всё равно есть. Я ответил им, ты разве не чувствовал? – Твоих ударов? Юу смотрит на свои и на его руки. Костяшки у Асахи-сана содраны, у Нишинои покраснели и едва заметно саднят. Асахи-сан довольно кивает. – Сработало. – Что? Что сработало? Что ты сделал? – Нишиное вдруг становится страшно. Связь соулмейтов можно отменить? – Не думал о тебе. Был далеко. Мы из тех, кто ощущает больше, когда совсем близко друг к другу. Это хороший способ не причинять тебе боли нечаянно. Лучше прежней идеи. – Какой, нахрен, идеи, – выдыхает Нишиноя. Асахи-сан выдаёт какой-то странный ответ, несуразный, не могут такие слова вылетать из его рта: – Суицид. У некоторых белых получалось убить соулмейта и не навредить себе. Я решил, что можно попробовать наоборот. Не мешать тебе жить. Своими физическими ощущениями и своей любовью к тебе. – Почему тогда вчера вечером я чувствовал каждую шероховатость на кончиках твоих пальцев? – Нишиноя теряет суть. Спасётся, если уцепится за мелочи? Асахи-сан абсолютно чужой, Нишиноя такого не знает. Они друг от друга ещё дальше, чем пока Нишиноя был у берега моря. – Потому что я думал о тебе. И ты обо мне почему-то думал, странно... В любом случае, я теперь буду дальше от тебя и ты не будешь отвлекаться на мои ушибы. – Да не волнуют меня ушибы на моём теле!!! Почему они вообще должны.. Ты же не.. Ты не мог в самом деле об этом думать... – Нишиное становится очень жутко. Асахи-сан тихо говорит, что думал о самоубийстве. Так было бы легче – и ему, нелюбимому, и самому Нишиное. Он был уверен в этом. Нишиноя временно разрешает себе поверить своим ушам: – Ты что же, думаешь, я смог бы с этим жить??? Асахи-сан буднично открывает окно: – Через время смог бы. И не удивляйся моему равнодушию. Асахи-сан давно отравлен безответными чувствами, его надо спасать... Нишиноя оттаскивает его от окна, но тот усмехается – только хочет проветрить, впустить в кухню ночной летний воздух. – Асахи-сан, я был неправ, я наделал много глупостей, но, пожалуйста, дай мне их исправить. Пожалуйста, не отказывайся от меня. Тот молчит и не смотрит в глаза. Что тут можно разглядывать в стороне? – И от себя не отказывайся. Асахи-сан моргает. Ное хочется кричать. – Что за дела в самом деле? Ты сразу сдался, не пытаясь завоевать меня? Какого черта? Думаешь, я простил бы тебе самоубийство? – Я же не сделал этого, – роняет слова Асахи-сан. – Ты в самом деле хотел?.. – Я не нашёл безопасного для тебя способа. Нишиное от таких подробностей дурно и хочется плакать. Чёртова белая луна! Проклятое бессилие! Нишиноя отходит к окну, вцепляется в подоконник. Небо иссиня чёрное, в нём сегодня два полумесяца, оба белые. Одна луна обычная, вторая – души – ненавистная. Зачем она белая, зачем она вообще есть? Почему вообще нужны соулмейты? ...Ах, да. Ну конечно. – У нас есть средство всё исправить, – у Нишинои голос, будто ему всё равно. – Какое, – так же безразлично произносит Асахи-сан, стоит в стороне, к Нишиное лицом не поворачивается, словно уже убился и мёртвый. – Любовь. – Не нужно заставлять себя любить меня, Нишиноя. – Похоже, заставлять тут придётся тебя. Нишиноя резко отворачивается от чёрной ночи обратно к пустой серой кухоньке. – Я. Люблю. Тебя. – говорит он. Все его уважение, весь трепет, вся гордость за Асахи-сана – всё-всё превращается в горячее тепло, разливается в сердце, заставляет гореть. Он должен повторить: – Я люблю тебя. Я тоже люблю тебя. Ну услышь, ну поверь, пожалуйста. Если Асахи-сан не услышит, Ноя найдёт другой способ. Он не врёт! И Асахи-сану хватит строить из себя неприступную стену! Лучше от этого не станет!! Асахи-сан так и не оборачивается, но Нишиноя видит, как дрожит его спина и как он сжал кулаки. Нишиноя делает вдох: – Если я сейчас уйду, ты будешь ненавидеть себя за то, что мог обидеть меня. Я знаю. Я знаю тебя. Ты не сволочь, Асахи-сан. Не ври мне, хватит делать вид, что можешь так жить. Я не хочу больше бездумно причинять тебе боль. Боли больше не будет, слышишь меня? Асахи-сан садится на табуретку, потому что силы покидают его. У Нишинои своих через край, можно подойти, поделиться. Можно встать спереди и обнять своего аса, никуда он не оттолкнёт и не денется. Нишиноя ему не позволит. – Почему я вообще должен тебя уговаривать? – продолжает он гораздо тише. – Драма квин, мы же соулмейты. Soul, понимаешь? Дело вовсе не в физических ощущениях, знаешь. Хотя от кое-каких я бы не стал отказываться. Ноя смеётся сам от своих глупых слов, прячет лицо в волосах Асахи, который крепко обнимает его. Нет у Асахи больше этой холодной маски безразличия, она не прижилась на его лице. И хорошо. Не должно на нём быть никакой маски. И не будет. – Асахи-сан, дыши, пожалуйста. Я буду дышать вместе с тобой. Нишиноя уже вовсе не помнит, как Асахи-сан в прошлый раз отказался от поцелуев. Сейчас не отворачивается, сам тянется к нему, а Ноя совершенно уверен, что это их первый поцелуй. Асахи-сан опускает голову, крепко прижимается лицом к груди Нишинои и громко и устало выдыхает. Это неправда, что он не боролся за право быть со своим соулмейтом. Просто борьба эта была внутри него самого. Только, когда Нишиноя рядом, ему легче справляться со своей неуверенностью. Асахи-сан не разрывает объятий несколько долгих минут и Нишиноя ждёт, пока он привыкнет. – Когда луна только появилась, всё было так невинно... – Асахи-сан шёпотом делится воспоминанием. – Давно? – Да, давно... В начале моей учёбы в Карасуно. И я уже тогда хотел бросить волейбол. Даичи и Суга не дали мне этого сделать. – Похоже, я должен им тортик, – ухмыляется Нишиноя. – Они больше любят глинтвейн. – А мне его продадут? Асахи-сан улыбается, а Нишиноя заставляет его поднять голову, чтобы они могли заглянуть друг другу в глаза. Это ничуть не хуже поцелуев, самое настоящее волшебство, манящее, кроющее в себе недоступные никому больше чудесные тайны. Нишиноя впервые задумывается о том, что Асахи-сан красивый. Такой красивый, что Ноя забывает дышать. Асахи-сан мягко целует его, напоминая о его обещании вместе дышать в этом мире. Нишиноя сверкает улыбкой от уха до уха. Он был прав: с соулмейтом ему в самом деле сказочно повезло, но не только из-за волейбола. Во всех смыслах сразу, он в этом уверен. – Сейчас в мире практически нет счастливых соулмейтов белой луны. Давай сломаем несчастливую картинку? Будем самыми счастливыми? Ведь будем же? На зло всем? Хочешь? – Остальные не должны быть несчастными тоже... – Не наша забота. Хотя, можем показать им хороший пример. Так согласен? Асахи-сан кивает, очень хочет целовать Нишиною и больше себя не сдерживает. Ноя распутывает его хвост, высвобождая волосы. От этого Асахи-сан чуточку морщится, потому что кожа на голове тянет лёгкой болью с непривычки, и Нишиноя, никогда не собиравший в хвостик волос, тоже её чувствует полностью. Восторг зажигается в его глазах, разбегается по телу искорками – сколько ещё совместного они могут почувствовать? Асахи-сану стыдно за эти долгие уговоры от Нишинои. Ноя тянет его за руку прочь из кухни – подсказывает, как всё исправить. И нечего стыдиться, ведь он сам тоже не сразу всё сделал правильно. В другой комнате Нишиноя прижимается к Асахи-сану крепко-крепко, от голых стен эхом отражается малейший шорох, шаг, поцелуй и вздох. У Асахи-сана в пустой комнате ночник, подушка и расстелен футон. Им на двоих хватает вполне. Разбитое сердечко из хрупкого стекла можно восстановить: переплавить и выдуть заново. У Нишинои есть силы на всё это. Пусть не за одну ночь, но он справится. Асахи-сан поддается его рукам, тает, наливается жаром. Не убегает от поцелуев, дрожа, оставляет цветы на коже либеро и – они же расцветают на его собственной. Нишиноя счастливо упивается этим, стаскивая с него и себя последнюю одежду, и больше совсем не завидует девочкам с зелёной луной в электричке. Будто они могут почувствовать всё то, что предложит ему Асахи-сан, и то, что может дать ему он сам. Соулмейты целуются на постели, собираясь наладить всё, что чуть не разрушили. Одеяла нет, ночь горячая, душная – им и не надо. Нишиноя облизывает ранку у Асахи-сана на виске и они оба морщатся от того, как она щиплется колкими иголочками. Нишиноя смеётся: – Это что, хуже волейбола? Асахи-сан робко улыбается, мимолётно бросая взгляд куда-то в угол комнаты. Тогда Нишиноя замечает там старый волейбольный мяч, улыбается, стискивает Асахи-сана в объятьях. А ещё можно покрыть его щеки поцелуями, от радости. Он не бросит волейбол. Он станет прежним. Ранку они заклеивают друг другу пластырями утром, пусть у Нишинои только лишь синяк. Одинаковые синие полоски на виске тоже их метка. Завтра будут зелёные на левом локте, послезавтра красные у щиколотки.