***
— Зачем ты дал ему эту штуку? Это же очень опасно! — голос мамы звенит от напряжения. Она почти бьётся в истерике. — Он должен учиться себя защищать, — невозмутимо отзывается папа. — Но он же ещё ребёнок! — Когда-нибудь он начнёт взрослеть. И чем скорее это «когда-нибудь» наступит, тем лучше для него, — отрезает отец. Я тем временем сижу на крыльце и вожусь со своим новым другом. Стены нашей лачужки тонкие, поэтому я прекрасно слышу, как родители спорят. Я знаю, что они спорят из-за меня, и старательно делаю вид, что не вслушиваюсь в разговор. Внезапно вдалеке возникает огонь, заставляя меня отвлечься от пистолета. Группа людей с факелами стремительно приближается к нашей ферме. — Ма-ам! Па-ап! — громко зову я. Родители выходят на крыльцо и на секунду застывают, словно каменные статуи. — Бери Рея и иди внутрь. — Папа бросает маме эти слова, уже направляясь к сараю. Мама хватает меня за руку, тащит в лачугу и захлопывает дверь с таким стуком, что он отдаётся эхом у меня в ушах. Воцаряется тишина, нарушаемая лишь судорожным дыханием матери и моим тихим сопением. Спустя пару минут снаружи раздаются незнакомые голоса. Кто-то ругается, иногда срываясь на крик. Мама крепко сжимает меня в объятиях и тихо плачет, роняя слёзы мне на одежду. — Мама, почему ты плачешь? — Ничего, сынок, всё будет хорошо, — шумно глотая слёзы, отвечает она. С улицы доносится два выстрела, за которыми следует ужасный крик. После этого из-за двери начинает доноситься целая канонада выстрелов. Я вздрагиваю, сердце будто сжимается до состояния маленького камушка. Слёзы против воли текут из глаз. Мне хочется кричать. Мама вскакивает, смотрит мне в глаза и говорит, чтобы я бежал через окно, после чего толкает меня, крича, чтобы я торопился. Но я не могу. Не могу бросить её тут и убежать. Раздаётся короткий, но сильный удар в дверь. Щеколда жалобно скрипит и перекашивается, но всё же выдерживает. — Открывай, сука! — орут с той стороны. Мама бросается на дверь и кричит на меня, чтобы я бежал, но не успевает договорить, как с улицы доносится ещё один выстрел. Пустая банка из-под бобов, стоявшая на столе, отлетает в сторону. Мама вздрагивает. На одежде в районе живота образуется тёмное мокрое пятно. Я наблюдаю за всем так, словно время для меня течёт медленнее. Вот лицо её лицо искажает гримаса боли, но она всё равно смотрит на меня с любовью. Вот она шевелит губами, но не может ничего сказать. Слёзы текут, не переставая. Я плачу так, словно это может как-то помочь. Я начинаю кричать. Нет, скорее выть и рычать от злости. В это время дверь не выдерживает ещё один удар и слетает с петель, накрывая собой тело мамы. В дом влетает какой-то мужик. Одет он странно. Весь в коже и железе, на плечах разрезанные покрышки. Волосы собраны в какие-то невообразимые иглы и крашены в дикий зелёный цвет, в носу и ушах блестят кольца. Он замечает меня, вскидывает ружьё и подходит, одним пинком укладывая меня на землю. Я ору и пытаюсь вырваться, но он крепко прижал меня к полу. Мне вспоминается мой кошмар. — Эй, босс, — высоким писклявым голосом обращается бугай к только что вошедшему человеку в кожаной куртке, джинсах и с автоматом на плече. — Этот странный какой-то. Посмотри на него. Кожаный подходит ближе и пристально вглядывается в мои глаза. — Интересно. Впервые вижу человека с красными глазами. Жаль, что такой самородок больше никто не увидит, — паскуда заливается смехом, и все его прихвостни, уже столпившиеся вокруг меня, тоже ржут. Из оружия у них только биты и клюшки для гольфа. — А если это демон какой-нибудь? — тревожится зеленоволосый детина. — Ты что, ребёнка испугался? А ну подними его! — Меня подхватывают под руку и ставят на ноги. — Этот маленький червяк ничего не может сделать. Он слаб, а его родители умерли. Бедный несчастный мальчик с красными глазами. Он лыбится, вытаскивает нож и проводит кончиком по моей шее, а потом снова прячет лезвие. — Ну, что ты скажешь на это, мелкий? — издевательски посмеиваясь, спрашивает он. Я пару секунд стою неподвижно, после чего поднимаю на него глаза. — Скажу, что ты сдохнешь, — тихо говорю я. Лачужка наполняется уродливой какофонией разномастного смеха. Хватка на моей руке слегка ослабевает. Я вырываюсь и тянусь к пояснице. Дружный ураганный хохот прерывает звук выстрела. Кожаный с перекошенным лицом падает на пол. Его прихвостни, разинув рты, начинают хвататься за оружие, но я резко подаюсь вперёд и стреляю ещё, ещё и ещё. Тушки рейдеров, как тряпичные куклы, падают на пол, истекая кровью и корчась в предсмертных судорогах. Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и наставляю ствол на зеленоволосого противника. Тот судорожно дёргает затвор своей винтовки, громко ругнувшись, бросает её и выхватывает нож. Но что-то в моём взгляде заставляет его уронить нож и начать нашёптывать себе под нос молитву. Я не впервые вижу такую реакцию на меня со стороны людей. Бах! И он уже ничего не нашёптывает.***
Мне тогда было всего десять. Это было пятнадцать лет назад, но я каждый день вспоминаю ту ночь в мельчайших деталях.Тогда я впервые в жизни убил. Тогда похоронил родителей и лишился дома. Той ночью я приобрёл хроническую душевную боль и тоску. Начиная с той ночи, я оказался один против всего мира и начал учиться выживать. В шестнадцать лет я начал работать наёмником. За деньги я убивал, искал пропавших людей, выбивал сведения и долги, снова убивал, залезал в самые глубины какой-нибудь задницы в поисках вещи, которую потребовал заказчик, и снова убивал. Но я не трогаю хороших людей. Убить рейдера или работорговца? Да запросто! Зачистить логово супермутантов? С удовольствием! К тебе пристаёт вон тот мутный парень? Заплати, и он больше вообще не сможет ходить. Но если вы решили нанять меня, чтобы избить жену, которая ушла от вас, или убить какого-нибудь конкурента, чтобы вы могли забрать его магазин и расширить дело, готовьтесь к тому, что я тут же сломаю вам нос. За эти девять лет я приобрёл неплохую репутацию во многих регионах пустошей, завёл множество полезных знакомств. Я всегда при деле. Но многие люди, заглянув мне в глаза, тут же отводят взгляд, словно видят во мне урода или демона. Может, моя мутация не просто поменяла цвет глаз? Может быть, она каким-то образом влияет на людей? Хрен знает! Пистолет, подаренный отцом, до сих пор при мне. Я не собираюсь менять его ни на какой другой. Слишком уж я привык к нему, да и дорог он мне очень. Несмотря на все знакомства, я по-прежнему одиночка. У меня нет друзей, потому что жизнь научила меня доверять лишь себе. Друзья — это слишком дорогое удовольствие и слишком сильный рычаг давления. Так мне спокойнее, так мне нравится, так я привык. И вряд ли когда-нибудь будет по-другому.