Я твой хэд труба шатал

Прийти сложнее, чем кажется. Каждый раз он перебирает в голове одни и те же пункты: время, уместность, возможность, Испания… на этом каждый раз вспыхивает рубиново-алым и окончательно решается. Потому что в большинстве случаев все из-за Испании. Хоть косвенно, хоть напрямую, хоть алогично — Варгасу всегда нужен кто-то, чтобы обвинить во всех бедах мира. Как это ни глупо и бессмысленно: он часто совершает именно глупые и бессмысленные поступки, хотя, конечно же, знает, как верно. Приходить, прилетать, приезжать, а иногда едва ли не приползать к Феличиано — пьяному ли, на коленях ли — неверно и глупо, но ничуть не бессмысленно. Зацикленная, вечная, любимая схема. Младший брат веками выслушивает желчную ругань и несправедливые обвинения, но изредка — он никогда не угадывает когда и всякий раз радуется, как ребенок, — старший брат приходит (прилетает, приползает, приезжает) и отдается в его объятия с доверием, которое пытается наскоблить в себе годы. Волосы Романо у Венециано на щеке, старший сопит едва слышно и цепляется за кофту сзади, и Венециано готов простить ему за такие моменты все — все, что угодно. Они не произносят ни слова — слова вырываются из обоих раскаленными потоками лавы во время ссор, но примирение всегда происходит в благостной тиши. Едва слышно колышутся занавески, поддуваемые летним ветром — в этот раз чаша терпения Романо опрокинулась под весом обид в разгар лета. Варгас дышит немного тяжело. Но стискивает пальцы на спине младшего брата уже не так сильно. Извиняться ли, просить ли утешения — ни за что он не сделает ни то, ни другое иначе, чем так. Когда он возвращается к Испании спустя дни, и тот смотрит с возмущением и обидой, чаша начинает отсчитывать срок снова. Разрываться между силой и слабостью, вечное плохое настроение — как щит. Романо хранит воспоминание об объятиях брата в самой подкорке души, как величайшее из сокровищ, сокровенную из причин и повод, столь обидный, сколь любимый.