Забытый эдикт

Рокэ вошел в часовню одним из последних. Лучшие Люди и Ызарги Чести гудели потревоженным ульем, предвкушая, что скандальная церемония перерастет вовсе уж в откровенное фиглярство. Рокэ кожей чувствовал исходящую от толпы жажду нового зрелища, и его буквально распирало от желания им это зрелище предоставить. Он глянул на стоявшую в первом ряду Катарину. Ее бледное величество полностью отдалась молитве. Дождавшись, когда тонкие пальцы перестанут перебирать четки, Рокэ с улыбкой кивнул. Королева предсказуемо поджала губы, но потом желание подкрепить образ несчастной голубки возобладало над обидой, и она печально произнесла: — Герцог, если в вашей душе осталось что-то святое, я прошу вас не допустить этой свадьбы. — Увы, ваше величество, кому, как не вам, знать, что ничего святого в моей душе нет, — с любезным полупоклоном ответил Рокэ. — Видимо, звезды сложились так, что чья-то невинность сегодня определенно пострадает, а уж с благословения Создателя это случится или без оного — не суть важно. Из дверцы за алтарем появился кардинал, не дав Катарине произнести какую-нибудь ханжескую отповедь. Рокэ отвернулся, оградив себя от сердитых взглядов. Пусть смотрит, сколько хочет! У каждого человека есть предел, а он не нанимался быть приятным собеседником. Тем паче сегодня. Ангельские голоски завели что-то прекрасное и благочестивое. Рокэ не слушал. Он встал вполоборота к нефу, не сводя пристального взгляда с украшенной кедровыми ветвями арки. Ждать пришлось недолго — Фердинанд с Окделлом появились точь-в-точь после первой песни. Разумеется, все могло бы быть гораздо хуже. В том смысле, что Окделл мог вообще не дожить до этого знаменательного дня. Или, например, его могли обрядить в натуральное свадебное платье. Но, закатные твари, из всех удобоваримых вариантов король с Дораком выбрали, пожалуй, самый вызывающий. Фердинанд вел под руку фарфоровую куклу с длинными завитыми волосами, усыпанными сверкающей пудрой; с покрытым белилами лицом, на котором алели накрашенные кармином губы; в багряном камзоле, чей крой был изменен настолько, что никто бы не признал в нем мужскую одежду. По сравнению с плотной фигурой короля Окделл казался сущим цыпленком. Поначалу Рокэ списал этот эффект на расстояние, но когда оба миновали большую часть нефа, он понял, что вблизи все выглядит еще страшнее. Ряды оборок не могли скрыть совершенно неразвитые плечи и щуплые руки, из пены кружев едва выглядывала тонкая шея, а ноги в золоченых туфлях переступали так мелко, словно под руку с Фердинандом шла девица, озабоченная плавностью своей походки. Из глубины прорезалось какое-то странное чувство. Необычная щекотка разлилась под ребрами, сердце защемило, в животе все подобралось. Рокэ прислушался к себе, стараясь распознать, что на него нашло, и с удивлением обнаружил невероятной силы жалость, на которую сам себя уже давно не считал способным. Он представлял себе юношу помолодевшей копией Эгмонта, но вообразить, что волчонок окажется этакой морискиллой, просто не мог. Леворукий и все его кошки! Что же с ним делали?! Нестерпимо захотелось обернуться к Дораку и просто заглянуть ему в глаза. Впрочем, старого интригана таким не смутишь. Наверняка кардинал уверен, что действовал во благо — конечно, такой герцог вряд ли когда-нибудь взбунтуется, да и повести за собой он тоже явно никого не сможет. Но до чего же мерзко! Если бы тогда Рокэ до конца понимал, с кем он в одной упряжке, если бы знал, чем обернется его победа, то, наверное, и сам бы примкнул к повстанцам. Одно дело — честно убить, честно лишить титула или владений, но совсем другое — искалечить тело и ранить душу. Кстати о душе. Интересно, остался ли Окделл в своем уме? По серым, устремленным к небу глазам ничего нельзя было разобрать. Тем временем Фердинанд остановился у края дорожки. Последний шаг Окделл должен был сделать сам, что символизировало бы добровольное принятие обетов. Но о какой, к кошкам, добровольности могла идти речь сейчас? Рокэ усмехнулся, и в этот момент Фердинанд пихнул Окделла вперед. Тот растерянно моргнул, словно только сейчас осознав, что происходит, и если бы Рокэ не поймал его за руки, неминуемо бы оступился. Серые глаза вспыхнули бессильным гневом. У Рокэ немного отлегло от сердца: все-таки разум Окделла остался при нем. Ангелочки на хорах опять что-то запели. Рокэ, не скрываясь, рассматривал королевский дар. Окделла хорошо научили владеть лицом, только вот мертвая отрешенность не могла ввести Рокэ в заблуждение. Изящные ладони, которые он, согласно церемониалу, держал в своих руках, еле заметно подрагивали, а крылья носа загнанно трепетали. Рокэ даже не пытался вообразить, какой сумбур сейчас царит в русоволосой голове, но чтобы немного снять напряжение, большими пальцами осторожно погладил чужие запястья. Интересно, почему Окделла ничем не опоили? Или Дорак настолько уверен в его смирении? Окделл поначалу оцепенел и даже затаил дыхание, как будто его внезапно коснулась ядовитая змея. Затем возмущенно насупился и сверкнул глазами. Рокэ вопросительно приподнял бровь, улыбнувшись одними уголками губ. Окделл несколько секунд взирал на него с прежней неприязнью, а потом отстранился, и выбеленное лицо вновь помертвело. Между тем хор смолк, и заговорил кардинал: — В сей благословенный день мы собрались здесь, чтобы стать свидетелями примирения двух враждующих семейств — рода Алва и рода Окделлов. Сегодня, в капелле святого Франциска, перед Создателем и его земным наместником государем Фердинандом Вторым, да продлится его блистательное царствование еще много лет, а также в присутствии множества благородных дворян, две вышеназванные фамилии объединятся, и этот союз станет залогом мира на землях Талига...