Забытый эдикт

За последнее время Рокэ прочел законов, легенд и хроник больше, чем за всю предыдущую жизнь. Но того, что он так жаждал найти на пожелтевших страницах, не было ни в одной рукописи. Обойти кровную клятву нельзя. Эорий, преступивший свое слово, обязан был покончить с собой за шестнадцать дней, иначе на его земли обрушивал свою ярость Зверь. Зверь... Так древние называли напасть, особенную для каждого Дома: землетрясения у Скал, мор у Ветра, потопы у Волн, пожары у Молний. Жизнь одного против жизни тысяч. «Верность изменнику суть измена, как и родство с изменником — измена, и послушание оному». Старые боги вершили правосудие с размахом... — Где башня Гостильи гордой, По пояс в реке и в небе, Купает в Савьер-Расине Короны гранитной гребень, Там правит в стремнине синей Челном Алкион влюбленный, Пуская в пучину невод И ввысь испуская стоны. С портрета хитро щурился герцог Алваро. Счастливый человек! Он травил Франциска, еще не принеся присяги Первого маршала. Вот уж где впору пожалеть о том, что умеешь воевать. Может быть, сбежать в Багряные земли, куда вовек не доберутся гонцы с королевскими приказами? Закатные твари, да что за дурь лезет в голову! Кто бы мог выкрутиться в таких условиях? Только тот, кто раньше всегда побеждал. Даже там, где победить невозможно. Громкие, кем-то выдуманные слова... — Как весла взрезают воду, Так душу стенанья режут, И частые вздохи чаще Тончайших рыбачьих мрежей. А фульга с надменным взглядом Терзаньям страдальца рада. Так близко глядят с утеса Глаза ее злым укором, Но так далека свобода, Плененная этим взором. Некогда муж Инес Шауллах научил Рокэ игре рэхши. Одно из ее правил гласило: когда белую фигурку окружали черные, она сама становилась черной, то же исполнялось и в противоположном раскладе. Фердинанд уверен, что он в безопасности, потому что рядом верные люди. Пора поколебать эту уверенность. Жизнь короля неприкосновенна — значит, время взяться за его советников. Начнем, пожалуй, с господина кардинала, который выполняет обязанности главы секретной службы. Отец тепло отзывался о молодом епископе Сильвестре, но с той поры утекло слишком много воды. Ваше величество, каково вам будет без ваших глаз и ушей? Какая жалость, что вы не догадались запретить своему Первому маршалу убивать ваших министров. Следует хорошенько пораскинуть мозгами, чтобы преемник кардинала был фигуркой враждебного королю цвета. А клятва?.. Клятва — прискорбная данность. Впрочем, Рокэ может устроить, чтобы его собственная казнь стала для Талига настоящей катастрофой. Принять это как временную стратегию и ждать, пока на ум придет более светлая идея? Но в пасть к Леворукому он в любом случае отправится вместе с Фердинандом! — А фульга ничуть не дальше, А фульга ничуть не ближе... В пяти шагах недоступна, Она его песню слышит: «Разверзнись, прими, пучина, меня и мою кручину...» Под портретом на шкуре черного льва сидели Ричард и Арно. Они ворвались в кабинет еще засветло, желая разрешить какой-то мальчишеский спор, но Рокэ тогда как раз захлопнул последний фолиант летописей Борраска, который завершался строками о внезапно нагрянувшей черной болезни, и меньше всего хотел выслушивать их глупости. Он с порога объявил, что сейчас намерен много пить и много петь, а юные господа могут либо присоединяться, либо убираться к кошкам. Малость поколебавшись, юные господа присоединились. — Думаю, на сим закончим, — Рокэ оборвал мелодию глухим аккордом и поставил гитару возле кресла. Принятое решение, пусть оно и было худшим из всех возможных, принесло в душу мир. — Доброй ночи, монсеньор, — Арно понятливо встал и на нетвердых ногах направился к выходу. Взявшись за костяной шар, он обернулся к другу, который не предпринял даже вялой попытки сдвинуться с места. — Доброй ночи, оруженосец, — Рокэ присел перед привалившимся к стене Ричардом. — А вы не собираетесь спать? — Нет, — на него, непривычного к долгим попойкам, вино подействовало куда сильнее, чем на них с Арно. Ричард качнулся вперед и взмахнул руками, вероятно желая опереться на Рокэ, но вместо этого неловко обнял, прислонившись лбом к щеке. Рокэ придержал его вокруг пояса. Дверь тихо стукнула: похоже, Арно, не зная правды об их отношениях, боялся стать невольным свидетелем любовной сцены. Живое тепло прильнуло к груди, вытягивая из трясины мрачных мыслей. Забыться бы ненадолго. Ричард смотрел без страха, чуть озадаченно, как будто не понимал, как здесь оказался. Насколько он осознает происходящее? Рокэ склонил голову, коснулся мягких от вина губ, вспоминая, какими они были в первое утро, как под его ладонями дрожали худенькие плечи, как колотилось чужое сердце — вдвое громче собственного. Ричард зажмурился, приоткрыл рот, будто голодный птенец, и Рокэ отчего-то стало смешно: такой он, с едва наметившимися веснушками на носу, с прозрачными тенями от светлых ресниц, с пьяной податливостью во всем теле, вызывал не страсть, а желание позаботиться. — Вставайте, — Рокэ выпрямился, потянув Ричарда за собой. — У мня кржится голова, — тот пошатнулся на длинных ногах, обнял крепче, навалился всем весом. — Может, еще обрадуете меня новостью, что вас тошнит? — его кожа пахла чем-то неуловимо теплым и родным. Рокэ провел носом по ершистому виску, вдыхая напоенный сладостью воздух. «Невинность души призрачнее, чем запах молока на губах». Так, кажется, писал какой-то ургот... Очевидно, последний вопрос показался слишком сложным для затуманенного хмелем рассудка, и Ричард его проигнорировал. — Как вы себя чувствуете? — Рокэ перехватил его второй рукой поперек спины. — Я сбя не чувствую... вабще, — пробубнил Ричард, уткнувшись в подставленное плечо. Наверное, проще было бы взять его на руки, но это означало бы совсем иной уровень близости и доверия, которого между ними нет. Рокэ надеялся, что своим поступком он не сделает все только хуже. Не спеша, спотыкаясь о низкие пороги и цепляя края ковров, они пересекли крошечную анфиладу и очутились в спальне. Ричард покорно осел на кровать, уронил голову на перину, разметался прямо в одежде. Рокэ принес канделябр, загасив половину свечей по дороге; сел на постель с незнакомой для себя робостью, окинул Ричарда долгим взглядом. Его нужно раздеть, только как? — Вы мной аввв... аллл... алвадеете? — оставшись без штанов, Ричард распахнул осоловелые глаза. — Обязательно, — Рокэ едва сдержался, чтобы не фыркнуть. Ричард разомкнул губы, но с них не сорвалось ни звука. Рокэ выждал, затем, легко поднявшись, прошел в гардеробную и отыскал в дальнем сундуке ночную сорочку. Надел, хотя сроду не терпел подобных тряпок. А когда вернулся, Ричард уже спал, укутавшись в одеяло и подсунув ладонь под щеку. Зачем нужно было укладывать его рядом с собой? Что говорить утром? Неужели завтрашняя буря стоит того, чтобы на одну ночь ощутить себя волком, который стережет ягненка от собственных клыков? Родичи шады воспевали зыбкий миг безмятежности, слагая стихи о том, как красива гладь пруда в пору затишья, о чайке, замершей на ветви оливы, о мотыльке на цветке понсоньи. Рокэ лежал, слушая размеренное дыхание, а фантазия дорисовывала в темном пятне на соседней подушке черты спокойно спящего Ричарда. Именно покой ему и нужен, а никак не пьяные домогательства! Покой и безопасность. И родительская любовь. Именно то, чего Рокэ дать не способен. Пригладив кончиками пальцев вихрастую макушку, он отвернулся. Довольно себя жалеть. Это только ночь, которая напомнит Рокэ, что ему есть кого защищать. Прекрасный якорь, чтобы не слишком увлекаться играми в разноцветные фигурки.