Забытый эдикт

В голове воцарилась благословенная пустота, от разлившегося внутри холода Дика потряхивало, и казалось, что стоять на одном месте — смерти подобно. Он хотел быть полезным, но Алва направился к Манрику лишь со своими гвардейцами, а Арно поспешил к возникшему на крыльце брату пересказать новости, так что он, Дик, остался не у дел среди снующих туда-сюда кэналлийцев. — Дор Рикардо, — Энрике вырос будто из-под земли, — пойдемте наверх. — Я не хочу, — в своей комнате он даже из окна не сможет ничего увидеть, не говоря уже о том, чтобы поучаствовать в разбирательстве. — Приказ соберано, — невозмутимо добавил Энрике. В общем-то Дик мог бы заявить, что не слышал никакого приказа, заупрямиться, послать Энрике к Леворукому, но после покушения, случившегося буквально на его глазах, настаивать на своем не хотелось. Если ему по силам избавить Алву хотя бы от одной хлопоты, то он это сделает. Они вместе поднялись по лестнице. Возле арки Дик сказал, что дальше пойдет сам, и Энрике послушно задержался на охранном посту. Панели с вездесущими ласточками (какая безвкусица, пихать чужой герб где ни попадя!) глушили шаги, Дик плелся, заложив руки за спину, а перед глазами стояла картина, где убитый Алва распластался на сером камне. Воображение дорисовало под ним лужу алой крови — единственное яркое пятно на обесцвеченном страхом фоне. Дика передернуло. Он жив. Разумеется, жив. И даже не ранен. Но сердце чуть не разорвалось при виде знакомого тела под копытами Моро. Ноги сами привели его к двери Алвы. Дик быстро огляделся — коридор пустовал, а значит, свидетелей у визита на запретную территорию не будет. До чего же глупо — бояться сплетен, ведь те уже о них ходят. Ужасно глупо, но засевшей в мозгу занозе ничего не объяснить. Первым ему на глаза попался камин: начищенная решетка с витым узором, темный провал для дров и полка с канделябром в восковых потеках. Тем самым канделябром, что вчера мерцал неярким светом, пока Алва раздевался. Дик зажмурился изо всех сил, но память о белых плечах с аккуратными мазками розово-серой тенью, жилистых руках, впалом животе, худых бедрах и... прочем никуда не уходила. Он до боли закусил щеку. Жар снова бросился в лицо, сгустился в паху, отозвался слабостью в коленях. Это неправильно, стыдно, гадко, как будто он — легкомысленная девица, каких в постели Алвы наверняка перебывало без счету. Это недостойно мужчины. Неужели гниль, которую упорно взращивали в нем дораковские воспитатели, так глубоко пустила корни? «Ступайте мягче, что это за размашистость? Говорите тише... Не смейте перечить... Что вы можете сказать об этой гравюре? Обратите внимание, как поза Марка выражает покорность. Перерисуйте ее...» Это чужое, навязанное ему извне, и он не должен, не может, не имеет права испытывать желание по указке гнусных манипуляторов. Не должен... ...Алва вернулся к себе уже затемно. Вошел, понурив плечи; привалился к косяку, накрыл ладонями виски. Обвыкшись в полумраке, Дик различил даже болезненную складку искривленных губ. Следом в комнату впорхнул совсем еще юный лакей со свечой в руке. — Прикажете подавать ужин, соберано? — Нет, ничего не нужно. И убери этот проклятый свет, — Алва зажмурился, но все же нашел силы, чтобы отлепиться от своей опоры и перебраться на кушетку у окна. Мальчик уставился на Дика, словно ждал распоряжений еще и от него. Закатные твари! И почему было не уйти? Заслышав чужую поступь, Дик хотел спрятаться за облюбованным креслом, но потом решил, что, когда его найдут, ситуация выйдет еще более дурацкая, чем если бы он остался сидеть, как сейчас. Лучше бы спрятался. Тем временем служка зажег светильник, опустил на нем плафон из зеленой ткани, отчего вся комната погрузилась в болотную полумглу, будто ее освещали призрачные огоньки. Дик поднялся. Очевидно, Алва дурно себя чувствует, и чье угодно общество ему сейчас будет в тягость. — Вы? Неожиданно, — под ногой скрипнула половица, и Алва вскинулся, как хищный зверь, обнаружив незваного гостя. — Что-то хотели? Дик не представлял, как отвечать, потому что и сам толком не знал, зачем сюда явился. Ему просто захотелось побыть среди вещей Алвы, вдохнуть еле уловимый запах пороха, перца и апельсиновой цедры, ощутить его присутствие через предметы, хранящие след мимолетных прикосновений. Дик неопределенно пожал плечами. Мальчик стащил с Алвы сапоги, помог снять перевязь и, повинуясь нетерпеливому взмаху, удалился. Дверь за ним затворилась совершенно беззвучно. — Ричард, из меня сейчас не лучший собеседник, поэтому не ждите, когда я примусь вытягивать у вас по слову клещами, — Алва глянул на шнур от звонка, но тот висел слишком далеко, чтобы за него можно было дернуть, не вставая. — Говорите, что хотели, или оставьте меня. — Я сейчас уйду, — заверил Дик. Он приблизился к кушетке, не зная, как предложить помощь: ведь зачем-то же Алва хотел вернуть слугу? — Вам что-нибудь нужно? — Принесите шкатулку, — тот шевельнул кистью, указывая на проем спальни, — вы должны помнить, как она выглядит. Дик кинулся выполнять просьбу чуть ли не бегом, сдерживаемый лишь опасением, что стук его каблуков причинит Алве неудобства. Отделанная янтарем шкатулка нашлась на прикроватном столике, раскрытая, словно еще утром из нее брали одно из бесчисленных снадобий. Алва приподнялся на локте, заглянул в ее распахнутое нутро; поморщившись, извлек из потайного отделения полупустой флакон с лиловыми (или розовыми?) кристаллами. Высыпал на ладонь два, затем, поколебавшись, прибавил к ним еще столько же и проглотил все разом. — Воды? — спросил Дик. Он поискал взглядом кувшин, но ничего похожего не обнаружил. — Нет, — Алва опустился на пододвинутую подушку. — Раз уж вы вообразили себя сестрой милосердия, разотрите мне виски. Частью сознания Дик понимал: его забота уже выходит за рамки обыкновенного участия, но не мог осадить себя, впервые ощутив, что кому-то нужен. Тяжелее всего было просто коснуться: все мышцы оцепенели, точно рядом лежал не изнуренный болью человек, а черный лев с занозой в лапе. Он несмело тронул прохладный лоб Алвы, скользнул пальцами над тонкими бровями, провел вкруговую, коснувшись жестких волос. Затем повторил, еще и еще. Он волновался о том, правильно ли массирует, с достаточной ли силой нажимает, потому что не изучил даже зачатков лекарского искусства. Однако Алва не возражал, не поправлял, не гнал Дика прочь, а значит, его все устраивало. От неудобной позы затекла спина, разнылась не до конца зажившая рана, но Дик не решался прекратить процедуру. Словно уловив напряженность, Алва сам остановил его — сонно взмахнул рукой, как будто отогнал надоедливую мошку. В саду стрекотали цикады, пахло дымом и подгнившими листьями с отмелей. В конюшне заржала лошадь и сразу смолкла. Дик сидел на краю кушетки, боясь пошевелиться; рассматривал лицо Алвы, спокойное, умиротворенное, желтушно-бледное в свете лампы; слушал, как тот глубоко дышит. Чем он болен? Похоже на мигрень, но вдруг с ним что-то посерьезнее? Наверное, уже привык к своей хвори, раз заранее припас лекарство. Может ли ему сделаться хуже посреди ночи? Сливочный серп луны скрыла туча. Как сговорившись, за ним потух светильник, в котором закончилось оливковое масло. Тьма стала непроглядной, зловещей, в самый раз для подлого преступления. Что, если Алву снова попытаются убить? Влезут в окно, воспользовавшись тем, что кто-то из гвардейцев зазевался? Дик поколебался, но решение — самое правильное, именно то, что нашептывал внутренний голос, — лежало на поверхности. Алву нельзя оставлять одного, когда его сон особенно крепок из-за тех кристаллов. Дик сбросил домашние туфли, перебрался через чужие ноги и устроился на другом краю кушетки — он не заснет до утра и в случае чего успеет устроить переполох, а то и сам даст отпор злоумышленнику. Впрочем, даже если его сморит сон, убийца будет сбит с толку тем, что из двух жертв придется выбирать одну. Глядишь, еще и перепутает.