Забытый эдикт

«Боль очищает разум, возрождает тело и умиротворяет душу. Избавившись от раздирающей члены муки, человек весь открывается для циркуляции витальных жидкостей...» Строки из трактата ученейшего Максура-ар-Харавиаха, усовершенствователя перегонного куба, встали перед мысленным взором старинной вязью морисских иероглифов. В юности Рокэ считал их нелепицей, извинительной ошибкой знаменитого натуралиста, но через месяц после бойни на Винной улице, когда мигрень впервые поглотила, перекорежила и выбросила его, как выбрасывает штормовая волна обломок затонувшего судна, он осознал, насколько они верны. Первый приступ был самым сильным на его памяти, но, очнувшись поутру, он ощутил ни с чем не сравнимую легкость во всех мышцах и ясность в рассудке. Сегодня он тоже сам себе казался посвежевшим, скинувшим груз если не десятка лет, то одной наполненной тревогами весны — точно. Интересно, испытывает ли то же самое Манрик? Вряд ли. Конечно, Рокэ позаботился о том, чтобы тюремный врач регулярно поил знатного узника маковым отваром и менял повязки на израненных ступнях, но пытка агарисскими зажимами еще долго будет давать о себе знать. Да и кости могут неправильно срастись, искалечив его до конца дней. Как быстро «Я невиновен!» в устах Манрика сменилось на «Я все напишу!»... Закатные твари, зачем только вспомнил. До минувшего вечера Рокэ не доводилось вблизи наблюдать за экзекуциями, и собственное мягкосердечие его неприятно поразило. Не счесть моментов, когда он был готов отменить пытку, наплевав на риски. Хорошо, что сдержался. Наградой за крепость духа стали три копии признания, подводившего под топор палача как самого Леонарда, так и его не в меру хитроумного отца. Один экземпляр еще вчера отправился в Олларию, чтобы Лионель мог связать Манрика-старшего по рукам и ногам на грядущих советах. Второй повезли в секретный архив Алвасете — если сам Рокэ проиграет и будет казнен, кузену пригодится узда для главных охотников прибрать надорское наследство. Третий же остался во внутреннем кармане колета. Стоило бы перепрятать, но как же лениво вставать! Рокэ блаженно потянулся, только теперь обнаружив, что спал не один. Ричард устроился под боком, закинув ногу ему на бедро и почти обняв; утреннее солнце золотило русую макушку. За ночь теплая тяжесть стала до того привычной, что уже не чувствовалась, но стоило Рокэ осознать, как тесно они соприкасаются, и чужое тело в миг ощетинилось острым подбородком, выпирающими ребрами и солидной выпуклостью в паху. Он что, за этим вчера приходил? Во сне Ричард беззаботно улыбался, глаза бегали под сомкнутыми веками, грудная клетка вздымалась при каждом вдохе. То, как крепко он прижимался, еле заметно прогибал поясницу, подавался вперед-назад, говорило о нерастраченном пыле молодой плоти. Да уж, занятное выйдет пробуждение. Может быть, потихоньку встать и избавить Ричарда от неловкости? Нет-нет. Он мог уйти к себе, мог лечь в спальне, устроиться в кресле у камина, но выбрал спать именно здесь, и Рокэ очень хотел узнать почему. Он осторожно провел по предплечью Ричарда, разгладил легкий шелк смятой рубашки. Тот шумно вдохнул, приоткрывая веки, и недоуменно моргнул. Секунду они смотрели друг на друга в упор, а потом Ричард вздрогнул, приподнялся, напряженный будто олененок, готовый при малейшем признаке опасности юркнуть в лесную чащу. Как же тебя приманить? Рокэ убрал ладонь, мягко улыбнулся — взгляни-ка, я совсем безоружен и не собираюсь тебя ловить. Ричард расслабился, улегся на прежнее место; правда, спрятал лицо в подушке, дыша ему в скулу. Это бегство от реальности выглядело до того наивно, что Рокэ, подавив смешок, взъерошил волосы на подставленном как будто специально ради этого затылке. Ричард с шипением втянул воздух — слишком острая реакция для такой простой ласки, — толкнулся совсем откровенно и отпрянул в ужасе от содеянного. Повернувшись на бок, Рокэ увидел полыхающее от стыда лицо, перехватил взгляд, устремленный на свои губы, и прикрыл глаза. Давай же, это не страшно, я могу не смотреть, если ты боишься. Ричард медлил. Пальцы Рокэ перебирали короткие волосы у ямки, где начинаются позвонки, и наконец Ричард с беспомощным всхлипом уткнулся лбом в его плечо. Что же, видимо, для самостоятельных шагов еще рано. Выждав, Рокэ тронул его под подбородком — не прячься, покажи мне себя. Ричард покорно запрокинул голову. Его губы пересохли, растресканная кожа царапалась, но Рокэ быстро перестал обращать на это внимание. Он держал волю в стальном кулаке: ничего агрессивного, слишком напористого или смелого, чтобы Ричард не испугался. Только поцелуи — уголок рта, покрытая юношеским пушком щека, шея с бешеным биением пульса. Только невинные поглаживания — вихрастый затылок и нежная-нежная кожа спины под задравшимся краем рубашки. Только помощь — выставить согнутую в колене ногу, о которую Ричард так самозабвенно терся; покрепче обнять, привлекая к себе, чтобы он не упал; поймать тихий стон, затуманенный взгляд, вобрать аромат чистого тела. Доверься мне, я дам все, что тебе нужно, все, что ты хочешь, все ты получишь от меня. Тугое напряжение в паху нарастало, мышцы живота закаменели, а в горле пересохло. Рокэ никогда не думал, что такой малости будет достаточно, чтобы самому сорваться, точно голодный, перевозбужденный подросток. Не думал, что глупая возня может завести до испарины, до плывущего в солнечном мареве мира, до исступленного ритма туда и обратно. Ричард выгнулся, с долгим «а-а-а-а-а» вскинул лицо к потолку и обмяк. Рокэ просунул ладонь за пояс штанов, чтобы через пару быстрых движений последовать его примеру. — Я могу рассчитывать, что ты не надумаешь стреляться? — спросил он, когда оба отдышались. — Да, — еле слышно отозвался Ричард. Его лоб блестел, челка потемнела от влаги. — Хорошо, — Рокэ в последний раз провел по его позвонкам, выступающим, как бусины разорванного ожерелья. — Переоденемся и пойдем знакомить тебя с подчиненными.