Забытый эдикт

День был самым жарким на памяти Дика: пропыленные пехотинцы еле переставляли ноги, лошади лениво махали хвостами, отгоняя мух; травы будто бы посерели и даже стервятники покинули пронзительно голубое небо. Воздух стоял недвижим, пот выступал на лбу, тек по шее, спине, кожу щипало от соли и грязи, а нос почти утратил чувствительность из-за удушающей вони. С ней боролись — по вечерам сержанты отправляли людей к реке для мытья и стирки, заводили в воду коней, однако уже утром запах возвращался, едва ли не сильнее, чем раньше. Южане легче переносили зной, но их наравне со всеми выматывал переход по курганам, которые раз от раза становились выше и круче. Впереди исполинской стеной темнели горы, и Дик уже слышал, как солдаты ропщут, не желая взбираться по голым скалам к Чужому в зубы. Так Вараста прощалась со своими освободителями. Оскар объяснил: вместо того чтобы отлавливать в степях бирисские банды, Алва решил ударить по Кагете. Это было умно с точки зрения военной стратегии — у Адгемара, содержавшего Багряную Стражу, точно найдется способ приструнить своих выкормышей, — вот только королю и талигойским дипломатам придется долго оправдываться, как это их полководец посмел нарушить Золотой Договор. Дик вообразил себе Фердинанда, которого отчитывает кагетский посол, ужасно похожий на рубаку, что пытался прикончить его самого в первом бою, и от души развеселился. Что бы Алва ни творил, если это повредит раздутой жабе в короне, оно было хорошим и правильным. Тени урочищ легли на мутно-желтую гладь Рассанны. Завтра армии предстоит первое настоящее восхождение. Окруженная холмами гора называлась Серегта — в переводе с языка бакранов это слово означало «ежиха»; за ней, еще южнее, судя по карте Оскара, пряталась расплывшаяся, как шмат теста, Полвара, где они встанут, пока Алва не решит выдвигаться к Барсовым Вратам. Дик отжал мокрые волосы и погреб к берегу; не обтираясь, надел чистую рубашку, штаны, сунул ноги в опротивевшие ботфорты. Энрике, чье молчаливое присутствие стало для него привычным, взял Сону под уздцы, и они двинулись в лагерь. За терновыми кустами смеялись. Дик замедлил шаг, прислушался, надеясь узнать голоса. — Ну-ка покажи, — попросил кто-то с кэналлийским акцентом. — Дорогая штучка, — заметил другой. — Видно, ты очень понравился нашему господину корнету, — поддел первый. — Катитесь к тварям, — беззлобно рассмеялся третий, и Дик понял, кто расположился по ту сторону шипастых зарослей, хотя всей душой предпочел бы ошибиться. — Может быть, ты понравился ему не только в драке, а и в кровати? — не унимался первый. — Катитесь к тварям, кому сказал, — Эрминио Фуэнтес — его спаситель, тот самый стрелок, кого Дик наградил золотым медальоном по совету Оскара, — не воспринял подначки всерьез. — И какой он у нас? Правда, что у него под мундиром девичья сорочка? — первый прыснул. — Ты гляди, будь осторожен, не то Ворон тебе быстро отрежет все лишнее, — хихикнул второй. Внутренности Дика завязались узлом. Ведь он успел поверить, что в армии жизнь начнется с чистого листа. Он привык к ранним побудкам, ночному стрекоту цикад и грубым солдатским песням. Его тело приспособилось к конным маршам, сердце открылось для новых друзей, разум жадно вбирал новые впечатления. И надо же было вот так, походя, все испортить! Дик осознал, что рванулся напрямик через терн, лишь когда под сапогом жалобно хрустнули ветки, а Энрике крикнул в спину: «Дор Рикардо, стойте!». Останавливаться было уже поздно: гнев, мощный, как штормовой вал, нес его вперед, и хоть бы на пути сей же миг выросла стена копий — Дик не одумался бы, потому что существовали вещи превыше всякого терпения. Сколько раз он сносил угрозы от нанятого Дораком отребья! Сколько раз не мог отстоять свою честь! Сколько раз мечтал расквитаться хоть с одной наглой рожей! Хоть с одной!.. Стрелки разом смолкли, их смуглые лица вытянулись, оливково-черные глаза округлились. — Ты! — Дик обращался к типу с медальоном в руке. — Хочешь знать, что я ношу под мундиром?! Смотри! — он дернул рубашку — льняную, простого кроя, — за воротник, послышался треск ниток. — Хорошо видишь?! Тип ошалело пожал плечами, его перебитый нос с присвистом втянул горячий воздух. Дика колотило от бешенства, хотелось кричать, бить, топать ногами. Придушить бы паскуду, чтобы он заткнулся навечно! Как он смел?! Как они все смели?! Скоты! Запястье согрело воспоминание о чужой руке, в ушах зазвучало насмешливое: «Большой должен быть снизу. Теперь можно бить. Зрелищнее в нос». Дик стиснул кулаки до боли от вонзенных ногтей. Они — чернь, они — грязь, их слова — пустое сотрясание воздуха. Нет уж, до рукоприкладства он не опустится! — Спрашивал я, дор, — спокойно произнес другой стрелок с зеленой нашивкой на рукаве, — и я вижу. — Как тебя зовут? — Дик глубоко вдохнул. На щеке и предплечье наливались огнем глубокие царапины, заныл синяк от позавчерашнего удара мушкетом. Исступление выветривалось из крови, и на его место приходил стыд за то, что не сдержался, показал свое слабое место, да к тому же попал впросак, кинувшись на невиновного. Относительно невиновного. — Федерико Пасахес, дор, — нахал с зеленой нашивкой приподнял брови, будто говоря: «Ну и что вы мне сделаете?». Это выглядело как вызов — порыв ветра раздул пламя в выгоревших угольях. Что паршивый трепач о себе вообразил? Как будто на него сложно найти управу! Дик вскинул подбородок и отчеканил срывающимся от волнения голосом: — Рядовой Пасахес, вы оскорбили офицера и понесете наказание. Рядовой Фуэнтес и... как тебя? — Освальдо Ферентес, дор, — представился тип с перебитым носом. — Закатные твари побрали бы ваши одинаковые фамилии! — Дик очень надеялся, что негодяи назвали свои настоящие имена, и он не выставит себя еще большим дураком, требуя кары для тех, кого нет в ротных списках. — Рядовой Фуэнтес и рядовой Ферентес, отконвоируйте провинившегося к сержанту! Настал момент истины. Что, если они не послушаются? Пропустят приказ мимо ушей? У Дика не было при себе пистолетов — а даже если бы были, решился бы он стрелять? С такого расстояния и слепой не промазал бы, зато шпага и кинжал при его посредственных фехтовальных навыках будут абсолютно бесполезны. Он не может применить силу, но обязан подчинить себе этих людей. Обязан! Идти на попятную уже поздно. Если сдаться сейчас, он никогда не обретет положенного авторитета. Алва разочаруется... — Вы оглохли? — Дик старался говорить строго, но чувствовал, что предательский отзвук страха слышен в каждом слове. По лицу расползался ненавистный румянец, с которым он никогда не мог совладать. В просвете между колючих веток возник Энрике, за ним горделиво ступала Сона. Кобыла фыркнула при виде хозяина, тряхнула мокрой после купания гривой, и Дика осенило — вот его оружие, отточенное до совершенства природой и морисскими заводчиками. Напустив на себя независимый вид, он легко взлетел в седло — спасибо Арно, показавшему, как достичь этой легкости, — и обернулся к солдатам. Под его взглядом те наконец соизволили забрать у своего товарища мушкет, встали позади, что предписывал устав для конвоиров, и вся троица не спеша зашагала вдоль берега. Стараясь не ликовать в открытую, Дик тронул шпорами бока лошади. Он сломил их сопротивление. Он победил и мог по праву гордиться собой.