Забытый эдикт

В обозе кипела работа: солдаты чинили телеги после горного перехода, закрепляли разболтавшиеся колеса на осях, осматривали копыта лошадей, подзывая кузнецов, если требовалось заменить гвоздь или подкову. Вместо протухшей воды из речки набирали свежую, вскрывали бочонки с испорченным мясом, латали парусиновые навесы. Лишь один человек не участвовал в общем деле: пленный бириссец сидел на перевернутом ящике, зажав скованные запястья между коленей. Его босые ступни утопали в мягкой почве, а физиономия выражала самодовольство, будто он надзирал за толпой своих невольников, а не торчал в кругу вражеских бойцов, от чьей милости зависело, доживет ли он до захода солнца. Возможно, выстроить из гордыни броню, если на большее не способен, было не так уж и глупо, только в любых латах найдется щель, а подобрать для нее стилет, если уж латник не озаботился забралом невозмутимости, будет проще, чем сложить два и два. Под висками знакомо закололо, боль отозвалась в затылке глухой тяжестью. Свет давил, выедал глаза, вонзаясь в мозг иглами тоньше детского волоска. Закатные твари, мигрень с самого утра! Разговор предстоит не из приятных, хоть бы не сорваться, как с Понси... — У меня на родине говорят: «Настоящий лентяй не подвинет зад, если его будут жрать пираньи». Я искренне полагал это преувеличением, но, похоже, бедняцкая мудрость превзошла мои домыслы. Неужели краденые объедки вкуснее честно заслуженной пищи? Фраза попала точно в цель — Дари Жаватна, младший брат главы Багряной Стражи, оскорбленно вскинулся. Рука попыталась выдернуть саблю из ножен, но пальцы схватили пустоту: раззолоченный пояс со всеми довесками у него отобрали в первый же день, чтобы не додумался подкупать часовых. — Как ты смеешь, бацута? Я не коснусь объедков, даже если буду подыхать от голода! Сколько ему лет? Судя по жидким усам — вряд ли больше двадцати. Горячий, порывистый, обиженный долгим невниманием — только берись за удила и направляй куда тебе надо, остальное жеребчик доделает сам, и погонять не придется. Великого воина оскорбили, приняв за жалкого серва? Будем же последовательны. — Не нужно лукавить. Тебе каждое утро предлагали дело, за которое обещали миску похлебки. Мой человек десять раз подряд слышал «нет». Ты не толстяк, и если до вчерашнего дня тебе хватало сил шагать наравне с моими пехотинцами, а сегодня хватает сил препираться, значит, ты регулярно находишь еду. Хотя чему я удивляюсь — для шелудивых кошек вроде тебя должно быть привычно рыться в отбросах. — Ты... ты... — следующие пассажи Рокэ не понял. Он учил гайи в юности, вместе с дриксенским и языком Южной Дигады, а после лишь время от времени освежал его в памяти, листая записки путешественников или фривольные романчики, и поэтому не знал многих просторечных выражений. — Если бы у меня была сабля, я вбил бы тебе в глотку твои слова! На крик обернулись стрелки от ближайшей телеги. Один из них утер пот со лба грязной пятерней, другой опустил молоток — для обоих зрелище стало законным поводом отвлечься, хоть они и не могли вникнуть в беседу. Издали рявкнул сержант, но это не возымело эффекта: с каждой секундой в сторону Рокэ и пленника устремлялось все больше любопытных взглядов. После мертвецов, на которых солдаты насмотрелись в разоренных селах Варасты, бириссцев едва ли кто-то почитал за людей, и теперь многие слишком явно предвкушали, что «наглого седуна», так раздражавшего своей спесью, раз и навсегда приструнят. Что же, покуда чужие ожидания не противоречили собственным планам, можно было двигаться в их русле. — Рабам оружия не положено, — лениво ответил Рокэ. Маска превосходства, до смешного бесившая Килеана и Генри Рокслея, легла на лицо как влитая, бархатный футляр с вороном в его руке очертил небрежный полукруг. Незримое сверло осторожно примерилось к точке между глазниц, потыкалось и принялось ввинчиваться в беззащитный мозг. Вот будет фокус, если у него сейчас хлынут слезы. — Я не раб, и никогда им не стану! Триста лет назад мой предок Дербе Жаватна... — ...Продался вшивому кагетскому князьку. Можешь не продолжать. И после этого ты еще споришь? Черные глаза гневно сверкнули. Было видно, как пленник борется с собой: он уже пару раз порывался вскочить, но в последний миг удерживал себя на месте. Однако молодецкий пыл и истинно южанская привычка заводиться с полоборота играли в этой битве против него. Только бы не заметил, что его хулитель еле шевелит языком от боли. — Бириссцы — хозяева Кагеты! — И правит Кагетой — бириссец. Знаю-знаю, угнетенные и порабощенные любят утешать себя сказочками, что, дескать, они делают громадное одолжение своим поработителям, ведь без них те сразу загнутся; называют себя настоящими господами, опорой трона и единственными кормильцами державы. К сожалению, правда состоит в том, что бириссцы — товар в этой войне. Гоганы пожелали купить вас, предложили сделку вашему хозяину, тот отдал приказ, а вы и рады стараться. Для всех в Золотых землях вы — взбесившиеся животные, которые сорвались с поводка. Не удивляйтесь, что в конце вас пожелают извести под корень просто для очистки репутации. — Можешь расточать свой яд сколько угодно, ты — враг, и я был бы последним болваном, если бы слушал тебя. Дети барса сами захотели пощипать тучных равнинных овец, не будь на то нашей воли — Адгемар ждал бы гоганских денег до пришествия древних саймуров! И если уж ты смеешь марать наше имя, то кто ты сам? Раб своего короля? Наемник вонючих козодеров? Теперь важно не погрешить против фактов, ведь слухи о них с Ричардом давно достигли Равиата. Робер Эпинэ, лучший друг и посол Его Высочества Альдо, тоже вряд ли молчал, прибыв ко двору Адгемара. Интересно, в каких красках представил свадьбу Штанцлер? Выгодно ли ему было обнадежить агарисских изгнанников, рассказав, что они с Фердинандом — уже не союзники? Пожалуй, Рокэ поставил бы на «нет». Мутить воду в олларском Талиге совсем не то, что грызться за благосклонность молодого принца в раканской Талигойе. К первому Штанцлер привык, а во втором может и проиграть более льстивым соратникам. — Я полновластный господин на своих землях, второй наследник трона, и Его Величество ни в чем не может мне отказать. Как только мне стало тесно в межах одной провинции, король отдал под мою руку герцогство бунтовщика-северянина, пусть это и вызвало уйму протестов у его сторонников. Король наплевал на их недовольство — так важно ему было умилостивить меня. Что касается бакранов — я же верно понял, что именно их ты огульно обвинил в связях со своими животными? — то я заключил с ними договор. Свободные люди так иногда поступают с другими свободными людьми, если ты не знал. — Со скотом не договариваются, — процедил Дари Жаватна. — Как скажешь, — Рокэ покладисто кивнул и окинул взглядом лагерь. Спектакль пора было заканчивать. — Капитан Коннер, хлыст! Пока тот пробирался между телег, на обветренном лице Жаватны гнев сменился растерянностью, а та, в свою очередь, уступила место страху, схлынувшему за пару ударов пульса. Занятно. Похоже, перенести что угодно, приравнивающее вольного конника к скоту (хоть двуногому, хоть четвероногому), для бириссцев — позор, после которого не отмыться. Жаватна решил, что его заставят работать, понукая, будто старого мерина? Притворимся, что он почти угадал. — Я бы выпорол тебя, как нерадивого слугу, но ты того не стоишь, — Рокэ повертел в пальцах теплую рукоять хлыста. — Ты настолько никчемен, что я верну тебя прежнему хозяину. Передай, что, если в недельный срок он не пришлет мне головы тех, кто разорял Варасту, и не направит переговорщика, уполномоченного обсуждать размеры репарации, за два месяца я войду в Кагету через Барсовы Врата, и требования мои возрастут троекратно. Здесь все написано, — он вложил футляр с вороном в ладонь Жаватны, отступил, следя за всем им, от злых глаз до погруженных в землю мысков. Жилы наверху ступни напряглись, значит, скоро прыгнет. — Отнеси мой ультиматум, и хозяин тебя похвалит. Может быть, подарит что-нибудь из своих обносков. — Знаешь, что я сделаю с твоим ультиматумом?! — Жаватна вскочил и попытался замахнуться, но цепи на руках ему не позволили. Хлыст взмыл черной змеей; впрочем, удар по лицу вышел смазанным (чувствовалось полное отсутствие практики), но чтобы унизить, хватило и такого. Еще миг — и Жаватна натурально впился бы зубами в горло Рокэ. К счастью, Коннер с подоспевшим стрелком схватили буяна за локти, огрели по затылку, когда он принялся лягаться. — Зря, — флегматично заметил Рокэ. Он не шарахнулся от разъяренного противника, хоть об этом вопило все внутри. — Твоим сородичам не помешало бы знать, какая опасность им грозит. Закрепи на кандалах, там есть защелка, — он указал крайнему зеваке на оброненный футляр, и тот быстро исполнил приказ. — Проводите пленника до границы! Пусть проваливает. Под смех и издевательские выкрики тому связали ноги, после чего обездвиженное тело перекинули через круп соловой кобылы. Трое кавалеристов прыгнули в седла, и крошечный отряд сорвался с места — только заклубилась меловая пыль. Дари Жаватна, младший брат главы Багряной Стражи, уезжал, и с цепи его кандалов свисал сляпанный на скорую руку ультиматум. Но гораздо важнее была отравленная стрела, которую тот уносил в своем уязвленном сердце. Конечно, в здравом уме на одну-единственную стрелу никто не рассчитывает, но иногда исход битвы решали и не такие мелочи.