Забытый эдикт

Чтобы отряд двигался быстрее, Дик попросил у генерала Савиньяка десяток запасных лошадей, иначе им с Понси волей-неволей довелось бы приноравливаться к темпу пеших стрелков. Но забота о скорости была излишней: они тащились по бакранским буеракам точно улитки, кружили по зарослям диких роз, где порой приходилось прорубать себе путь солдатскими багинетами, взбирались на скалы, такие крутые и острые, что издали их можно было принять за кость, которая торчит из сломанной великаньей руки. Похожая скала нависала над разбитым далеко позади лагерем талигойцев. С ее обрыва извергался ледяной водопад — исток Регалоны, а склоны покрывал блеклый лишайник. Солнце по-прежнему жарило как проклятое, шипы и сухие ветки раздирали одежду, царапая кожу. Комары и осы будто с цепи сорвались. Только теперь Дик прочувствовал на себе, какова настоящая походная жизнь: без палатки и пуховой перины, без услужливого Энрике, без привычной еды. Благо у них хотя бы было вдосталь хвороста, чтобы поддерживать огонь по ночам. Но от ломоты в теле и утреннего озноба хилый костерок не спасал. Во время бесконечных петляний по горным тропкам Дик не раз задумывался о том, что сейчас, когда рядом нет никого авторитетного, стрелки отомстят ему за выпоротого приятеля — изобьют, столкнут с обрыва или вовсе прирежут во сне по какому-нибудь варварскому закону, а потом свалят все на несчастный случай. Но дни шли, а час расплаты не наступал, и наконец Дик прекратил бояться каждого шороха в пронизанной лунным светом тиши. Он устал, смертельно устал... Скорей бы вернуться в Олларию! Личные комнаты, блаженное безделье и кувшин холодного лимонада — большего нельзя было бы требовать даже в Рассветных Садах. Знали ли солдаты о его страхах? Дик держался с ними отстраненно, сухо ронял приказы, предоставляя посмурневшему сержанту Эльвасе самому следить, исполняют ли веленное. Он желал, чтобы между ним и подчиненными пролегла пропасть глубже закатной бездны, чтобы наглецы больше не смели злословить, никогда не смели!.. Даже в мыслях! При одном воспоминании кровь закипала в жилах, кулаки судорожно сжимались. Но ярость слишком быстро выгорала в сердце Дика, и он оставался наедине с глухой тоской, которая мучительно обострялась на привалах. Ему было не с кем перемолвиться словом, обменяться понимающим взглядом или кивком. Разумеется, даже будь стрелки от него без ума, это не сделало бы их друзьями, но все же как обидно было лежать, таращась в сумеречное небо, когда рядом пели, травили байки, играли в кости или наперстки! Дик старался внушить себе, что интересоваться плебейскими развлечениями постыдно, но ничего не мог с собой поделать. Хорошо же Понси! Ему-то пара грифелей и листок на подставке, похоже, способны заменить целый мир. «Еще восемь дней... семь... пять... три...» Весь день они спускались с южного склона Полвары, противоположного тому, где располагались две бакранские деревни. По пути Федерико Пасахес подстрелил трех пышнохвостых птиц — так и выяснилось, что зеленая нашивка на его рукаве была знаком отличия для самых метких. Добычу разделили на всех. Дик думал отказаться от своей доли — не хотелось быть обязанным заупрямившемуся обидчику, — но запах жареной дичи парализовал волю, несмотря на то, что у него заложило нос еще позавчера. Дик вгрызся в полусырую фазанью ножку, по подбородку потек обжигающий сок. Рядом трещал огонь, прихлебывали вино и лениво переговаривались кэналлийцы. Не ел лишь погруженный в себя Понси: он смотрел в пространство, измазанные графитом губы беззвучно шевелились, у острого колена исходил паром кусок замотанной в листья грудки. — Вы рискуете остаться без ужина, обычно на такое угощенье муравьи собираются со всей округи, — миролюбиво заметил Дик. Покончив со своей порцией, он еще чувствовал голод, и пренебрежение горячей пищей со стороны Понси казалось ему чуть ли не святотатственным. Понси сморгнул, отвернулся от окрашенного красно-черным зигзага далеких пиков. — Я... я не успеваю, — пробормотал он. — Полвара слишком широка у подножья. Все меловые отложения сползли вниз... — Думаю, чертежи-то от вас точно никуда не уползут, — Дик поддержал разговор, благодарный за то, что ему не припоминают выходку с краской. — Зато уползет солнце, — рассеянно проговорил Понси. Он спихнул подставку в траву, выпрямился, длинноногий как цапля. — Пока не стемнело, я осмотрю окрестности вон с того холма. — Погодите, вам нужно сопровождение, сейчас я оседлаю Сону, — Дик попытался встать, но все его мышцы запротестовали. Краем глаза он уловил, как недовольно морщатся стрелки: с непривычки верховая езда причиняла им уйму неудобств. — Не беспокойтесь, — Понси отмахнулся. — Я обернусь в два счета. К тому же здесь все на виду. Дик поднялся и проследил взглядом дорогу от стоянки до указанного пригорка. Одичалый шиповник, свечи кипарисов, пена белых цветков. Закат окрасил их розовым... Выходило и впрямь недалеко — полумориске хватит десяти минут, чтобы вернуться. Но в низине посреди пути, почти скрытые травой в человеческий рост, лежали пограничные валуны. За ними начиналась ничейная земля, где одинокого всадника могла поджидать любая опасность. А еще его что-то тревожило. Но он не мог вычленить причину тревоги. — Даархе! Даархе! — увидев, куда они смотрят, проводник Обра подхватился и чиркнул по горлу ребром ладони. — Бири! Выкрики не требовали перевода. Дик повел усталыми плечами, вытер пальцы последним чистым платком и, еле переставляя ноги, поплелся к лошади, но Понси шагнул ему наперерез: — Не утруждайтесь, герцог. Я не заблужусь. Он набычился, будто бы вспомнил о своей обиде, и Дик замер, осекшись. Остановить? Но как? В чинах они равны, к тому же руководит экспедицией Понси, а он сам с отрядом кэналлийцев — не более чем вооруженная свита. Людей поблизости нет, это сообщили возвратившиеся из разъезда Хавьер Эскоберо и Роберто Гата. Может, он зря тревожится? Кто бы стал устраивать засаду в хорнах от обжитых мест, заранее не зная, что чужаки решили облазить Полвару вдоль и поперек? Понси торопливо затягивал подпругу, а Дик все еще не представлял, как поступить. Он покосился на сержанта, ища подсказки, но тот встретил его взгляд выражением тупой исполнительности. Зато солдаты явно не желали шевелиться, после того как расположились на вечерний отдых. Проклятье! — Мне велено охранять вас! — Вам велено избавить Проэмперадора от своего присутствия. Как и мне. — Что вы имеете в виду? — Я все сказал, — Понси начал краснеть. — Десяток человек для охраны, если мы попадемся бириссцам, — это плевок в пустыне. Очевидно, нас отпустили столь малым числом, надеясь, что один из нас или же мы оба из вылазки не вернемся. — Земля бакранов безопасна! И вы... вы не смеете... — Ну так отвяжитесь от меня, раз она безопасна! — Понси вскочил в седло, чуть не запутавшись в стременах. Апатия накрыла Дика с головой тяжелым ватным одеялом. Заставлять, навязываться, еще и выставить себя в итоге курицей-квохтушкой? Пусть едет, если хочет. Пусть... Тревога усилилась. Он прислушался к себе и наконец понял. Земля под ногами еле ощутимо вибрировала. — Сабэ гарт, — обеспокоенно сказал Обра. Дик обернулся, и он изобразил ладонями машущую крыльями птицу, после чего помотал головой. Что это значит? Они распугали всех птиц в округе! Не считать же таковой обглоданного фазана на багинете Эскоберо. Понси послал лошадь вперед. Обра пощелкал языком, подзывая своего козла, и направился следом. Дик наблюдал за ними, теребя прореху в рукаве. Алва не мог желать ему смерти... не после всего! Но ее величество предупреждала, что покушение у дома хорошенькой Марьетт было подстроено. Нет. Она ошиблась, а Понси просто злобствует без причины. Вибрация нарастала. Теперь она не просто отдавалась в ступни, а уже била в затылок, подначивая: «Беги, беги отсюда». Что происходит? Землетрясение? Оползень? Серая полумориска неслась галопом по высокой ковыли, всадник в расстегнутом колете припал к лошадиной шее, черный, будто прорезь на цветном полотне; солнце сбрызнуло золотой краской развевающиеся волосы. Красиво... но стоит под копыта попасться кроличьей или кротовьей норе, вся эта красота полетит вверх тормашками. Порыв ветерка окутал Дика едким дымом, а когда он проморгался, Обра уже остановил козла у выложенных рядком камней, между тем как Понси перемахнул на соседний склон. Пейзаж выглядел так идиллично: метелки безымянной травы, персиковые облака, птичье гнездо в ветвях оливы. Может, все обойдется? Дик истово верил в это, пока из зеленого моря не вынырнули белые головы бириссцев. Земля содрогалась из-за скачущих во весь опор всадников. — Каррьяра! — оказывается, сержант Эльваса тоже смотрел на то, чем завершится эскапада Понси. — Подъем, парни. Здесь седуны. — Стойте! — крикнул Дик, приложив ладони ко рту. Но Понси его не слышал из-за свиста ветра в ушах. Кусты на вершине холма загораживали ему обзор, и Дик мог лишь беспомощно смотреть, как глупый, надоедливый, но все же их — и только их! — Понси несется на верную гибель. Он домчал до приплюснутой площадки, где, наверное, хотел оглядеться, и не успел даже придержать лошадь, когда крайний бириссец вскинул руку с мушкетом. Выстрел бухнул глухо, как в пуховую подушку, и полумориска упала на колени. Дик закусил губу. — Мы должны спасти его! — идиот, ну какой же идиот! И что ему на месте не сиделось? А он сам тоже хорош. Нужно было не пускать решительнее. — Если позволите, дор, сейчас соваться дикарям в пасть неразумно, — произнес Эльваса. За его спиной Фуэнтес уже затаптывал костер, а Пасахес с Трухильо собирали разбредшихся в поисках корма лошадей. — Мы на виду, а их — лапа, если не больше. К горлу Понси приставили нож, тот что-то крикнул, и бириссцы замешкались. Не убивают, уже хорошо. Почему нельзя пустить время вспять?! Как он теперь освободит взбрыкнувшего олуха? Прежде чем выступить на подмогу Оскару, Алва послал к месту стычки адуанов, чтобы те все разнюхали. Им же придется справляться своими силами. Вернее, не им — ему. Если он ошибется, Понси прирежут. Или искалечат, что еще хуже. Он не имеет права сглупить, а значит — нужно, чтобы кто-то более опытный давал ему советы. Дик повернулся к сержанту, посмотрел ему в глаза и сказал, балансируя на грани между вопросом и утверждением: — Давайте спрячемся за деревья, пусть думают, что мы перетрусили. А по темноте выйдем на разведку. В ответном взгляде ему почудился легкий проблеск одобрения.