Забытый эдикт

Решиться на это было сложно — когда тебе тридцать пять, и ты привык коротать ночи в объятиях бойких, не склонных сентиментальничать девиц, к новому уже не тянет, да и старое постепенно прискучивает так, что вспоминаешь «Неплохо бы выпустить пар» лишь от случая к случаю. Механичные соития давно оставляли по себе привкус никому не нужной повинности, а ведь еще приходилось отбиваться от охотниц пристроить холостому герцогу своих чернявых бастардов. Чем дальше, тем чаще Рокэ думал, что овчинка не стоит выделки, и после приема любезно раскланивался с очередной искательницей приключений, вместо того чтобы отвезти ее в заранее арендованный домик для встреч. Чем дальше, тем чаще предпочитал вообще не отвечать на флирт. Не посещать званых вечеров с танцами. Но Ричард вошел в его жизнь, как нож в талое масло, и, как тот же самый нож, легко вскрыл раковину светской пресыщенности, которую он заботливо растил вокруг себя много лет. Рокэ зажмурился и подался вперед. Кожа под языком была пресной и невозможно гладкой, почти глянцевой, как очищенная виноградина. Чистой. Не давая себе опомниться, он вобрал в рот головку, подержал ее, крупную, оттягивающую язык, и выпустил, перевел дух. Ричард низко застонал, шире развел ноги. Ну можно ли было представить это еще в Олларии? За себя и свое выросшее, точно сорняк на пустом месте, влечение Рокэ ручаться не стал бы, а вот что нашло на Ричарда? Ведь он, болезненно зацикленный на том, что нормален, должен шарахаться от одного намека на близость с мужчиной. А уж тем более с ним. Тем более — с ним. Почему теперь сам льнет, откликается на малейшую ласку? Знание, как правильно, приходило из таких глубин помраченного разума, о которых Рокэ не подозревал. Ужасно не хватало помощи выпачканных в земле рук, но он справлялся: вылизывал горячий, изогнутый к животу ствол, посасывал яички, прикусывал не успевшую загрубеть кожу с внутренней стороны бедер; дышал Ричардом — его теплом, возбуждением, доверчивостью. Под упавшими волосами было душно и жарко, запахи усиливались, а голову вело. Рокэ ловил ток пульса в тонких жилках и пьянел от стонов, которые скорее угадывал, чем слышал за шумом реки. Ричард метался под ним: то ерзал, то пытался слабо оттолкнуть, то вскидывался. Стыдится и хочет? О Создатель, что за смесь... Подхватить бы его сейчас под колени, скрутить пополам, попробовать на вкус еще и там — да наверняка испугается, решит, что над ним собрались надругаться, или как он называет это у себя в мыслях? Нет. Ни к чему. Чудо уже то, что до сих пор все шло гладко. Рокэ вернулся к, казалось, сильнее набухшей головке, впустил ее как мог глубоко и взял быстрый ритм, какой любил сам. Он давился, сжимал губы и сглатывал. Надавливал немеющим языком, смаргивал влагу с ресниц. Хотел сделать хорошо, не требуя ничего взамен, — с Ричардом всегда было так. Он позволял, подпускал, открывался, и этого хватало, чтобы мир вокруг расплывался цветным маревом. Сухое желание выкручивало жилы, растекалось ноющей слабостью под кожей, но Рокэ запрещал себе думать об удовольствии, и как будто в насмешку — все чувствительные точки вдруг переместились в рот, на кончики пальцев. Остальное терялось. Он уже не принадлежал себе, не управлял собой — частил прикосновениями по телу Ричарда, хотел трогать все, везде, вобрать, запомнить каждую выпирающую косточку, каждую сведенную мышцу, и что еще попадется под руки. Хотел наставить следов на Ричарде, чистом, как в первый день творения. Хотел остаться в нем и на нем, внутри и снаружи. Хотел... — Нет-нет-нет, — Ричард забился, прижал его крепче, ткнув носом в пупок. — Нет... нет... Из него выплеснулось много. Вязкие капли испачкали подбородок, Рокэ ждал приступа брезгливости, но было лишь странно и почему-то смешно. Имейся у него внутренний голос, непременно съязвил бы: увидали бы твои враги, до чего ты докатился, да и друзьям не повредило бы! Он приподнялся, совершенно по-плебейски утерся рукавом (впрочем, вряд ли хотя бы в одном трактате о вежестве есть указание, что делать, когда по благородному лицу благородного дворянина размазано чужое семя), полной грудью вдохнул ночную свежесть. Как бы теперь собрать себя по кусочкам и дотащиться до воды? Холодной-холодной воды, которая ему просто необходима. Ричард лежал, тихий и обмякший, блестел широко распахнутыми глазами. Рокэ неловко сел, поправил одежду; поймав на себе взгляд, спросил: — Ждешь, когда я превращусь в жабу? Ричард медленно моргнул: вместо пары белков, в которых отражалась луна, глазницы отметили глубокие тени. — Вы думаете... — сипло начал он и откашлялся. — Вы... Он не договорил. Тяжело вздохнул и лениво шевельнул кистью, мол, уже неважно. А и правда. Сформулируй он свой вопрос до конца, у Рокэ хватило бы ума выложить, о чем думает, начистоту. Что жаждет привлечь его к себе на колени... или перевернуть на живот, навалиться сверху, притереться между ягодиц и хоть так получить разрядку. — Не засыпай, — он тронул Ричарда за предплечье. Тот крупно вздрогнул. — Пойдем, ополоснуться не помешает нам обоим. Ричард встал, как сомнамбула, побрел к реке. Луна обрисовала его силуэт мягкой пастелью, разводами серого, розового, сливочно-желтого света, озерцами тени, из которых хотелось пить до забвения. Он больше не смущался. Взгляд Рокэ словно приковало, всего его оплело незримой, колдовски прочной нитью, вокруг шеи обвился собачий поводок. Они чуть не столкнулись, когда Ричард замер на скользких камнях у самой воды, где река щедро сыпала холодными брызгами. Он резко обернулся, должно быть почуяв тепло позади себя; недобро сощурился, и Рокэ почти услышал очередное «Как вы смели?!» или «Я отомщу!», а может быть, и сразу — «Я вас убью!», но Ричард сказал: — Вы думаете, я гожусь только для этого? — ему пришлось повысить голос. — Для чего? — вырвалось само собой. Ричард смотрел открыто, будто готов был принять на веру любой ответ. Раздраженно мотнул головой, досадуя на тугодумие собеседника, и вновь вперил в лицо наивный взгляд. Всем видом он как бы говорил: угадывайте или читайте мысли, я больше не пророню ни звука. — Даже неловко спрашивать, как ты до этого дошел, — проворчал Рокэ. В голове звенело блаженное ничего, желание сгрести в объятия, притиснуть к себе и попросить — без слов, вот так, просто на языке тела — попросить «помоги мне» билось где-то в подкорке. — Я же не справился, — его рот сжался в линию уголками вниз, подбородок плаксиво сморщился, но глаза оставались сухими. — Вы дали мне людей, и я не справился с ними. Вы поручили мне охранять Жиля, и я упустил его. — Да, я слышал о твоих успехах, — о Создатель, только не сейчас эти разбирательства! Но не говорить же, что хоть бы Ричард проворонил незаменимого Курта Вейзеля вместо бестолочи Понси, ему ничего бы не было. Просто потому что. Потому что плоть слаба. Потому что он слаб. А еще, по всей видимости, никудышен как командующий армией. — Я не рассчитывал, что ты быстро найдешь общий язык с подчиненными. Они — люди, а с людьми всегда сложно. Особенно когда нет природной харизмы. — Они презирают меня, — голос Ричарда дрогнул. — Зато исполняют твои приказы, — в юности бывает так тяжело принять, что тебя просто не любят. Но как тут утешишь? Потребность нравиться каждому знакомцу можно только перерасти. — Они ненавидят меня! — в тоне Ричарда ясно читалась мольба, чтобы его пожалели. Рокэ сдержал усмешку. — Это до первого боя, в котором ты станешь драться наравне с ними. До первого раненого, которого ты проведаешь в обозе. До первого трофея, который ты честно разделишь на всех. Будь справедлив, несмотря ни на что. Солдаты это уважают. Ричард слушал, едва не приоткрыв рот. Мокрые волосы топорщились ежиком на висках и макушке, лоб прочертила хулиганская царапина. — А что касается Жиля, — наслаждаться его вниманием было все равно что смаковать ржаной хлеб: не зазорно лишь после долгой голодовки. Но пора было признаться хотя бы самому себе, что безыскусные удовольствия Рокэ в последнее время ценил превыше любых других. — Тебе жить с тем, что мог бы предотвратить его гибель. Надеюсь, воспоминание об этом добавит тебе предусмотрительности. — Вы думаете, он уже мертв? — надломленно переспросил Ричард. — Для его же блага лучше бы было так, — Рокэ легко толкнул его в грудь. — Иди же. Иди. Ричард глянул из-под насупленных бровей, но Рокэ не успел прочитать этот взгляд. А потом стало поздно: Ричард отвернулся, скользнул в воду, застыл на пару секунд, привыкая к холоду, и погреб против течения к каменной чаше, куда обрушивался бурлящий поток. Вечно витавший в облаках Жиль Понси, за которого просил лично дед, бесславно погиб, потому что он, Рокэ, вовремя не распознал, что великовозрастное чадо вот-вот задурит, как некогда дурил Джастин Придд. И небось опять во всем виновата роковая любовь! Но, глядя на чудом уцелевшего Ричарда, Рокэ почти не испытывал угрызений совести из-за своей промашки.