Забытый эдикт

— Разожгите костры. Как можно больше — чтобы в крепости поверили, будто по их душу явились тысячи солдат, раз уж наблюдатели нас заметили. Пусть думают, что видели авангард, и пугают вас фейерверками из своей рухляди. — Да, соберано, — отозвался полковник Бадильо. Вопреки обыкновению, он был трезв и застегнут на все пуговицы, крупный изумруд в аляповатом (явно трофейном) медальоне пускал блики на форменный воротник. — Капитан Коннер, вы с бакранами ждете рожка. Когда будете отправлять смертников в их последний путь, убедитесь, что все фитили зажжены. И не поленитесь сказать речь в духе господина епископа — хоть бы про Рассветные Сады, где бродят стада бесхозных козлов и полчища белокожих девственниц. Не мне вас учить. — Будет исполнено, господин Прымпердор, — Коннер едва ли не с отеческой гордостью глянул на десяток дикарей и их рогатых зверюг, к крупам которых привязали бочонки с порохом. — Генерал Феншо-Тримэйн, выступаете через пять минут после бакранов, но к воротам до взрыва не приближаетесь. Даже если сочтете, что он неприлично запаздывает. — Я помню, господин Проэмперадор, — Оскар успокаивающе погладил шею своего полумориска. — Капитан Гальяна, ваши люди готовы? — Готовы, соберано, — тот снял берет, вывернул наизнанку, чтобы блеск серебряного ворона не выдал скалолазов в ночи; потопал, проверяя, плотно ли сидят на сапогах войлочные чехлы, призванные глушить звук шагов. — Пятьдесят беру я, пятьдесят идут с вами, — Алва зачерпнул полные пригоршни золы из чана и провел ладонями по лицу. — Пушкарей не убивайте, — он повысил голос, — все слышали? За одного пленного гайифца я даю по десять таллов! Это обещание встретили одобрительным гулом. Стоило Алве отойти в тень, стрелок Пасахес (Дик уже научился различать его голос с легкой хрипотцой) присвистнул и заявил, что полжизни мечтал побывать в гайифском борделе. Сержант Эльваса наградил шута подзатыльником, а товарищи принялись выспрашивать, какие «павлины» в его вкусе. Они смеялись, хорохорясь перед боем, но чтобы восстановить тишину, полковнику Бадильо хватило одного окрика. Солдаты разделились. Дик шагнул к отряду Гальяны — он все еще сторонился Алвы, хотя скабрезные слухи без подпитки совсем улеглись. Вот бы гадюки в Олларии тоже прекратили донимать их насмешками... Но какова же ирония: стоило любопытным убедиться, что они с Алвой за время похода не перемолвились и парой слов, как сам собой возник настоящий повод для сплетен. Да такой, от которого не отмахнешься. Отряды разошлись в противоположные стороны. Капитан Гальяна повел людей к северу, в обход скалы, обрамлявшей тракт на Барсово ущелье, — этот путь адуаны приметили еще засветло, тогда же, когда их самих обнаружили выставленные в дозор бириссцы. Наблюдатели обосновались слишком высоко, чтобы снять их из мушкетов, и теперь наверняка позвали подкрепление, а то и заложили на тропке мины, чем Чужой не шутит. Но полностью безопасной дороги вверх не существовало (по крайней мере, за вечер ее не нашли), а значит, капитану придется рискнуть. Точно так же, как Алве со вторым отрядом — на юге. О Создатель! От простой и холодной, как лезвие ножа, мысли «а что, если Алву случайно убьют?» Дик встал столбом, и его несильно пихнули между лопаток. Он опомнился, прибавил шагу, чтобы нагнать следующего скалолаза в цепочке, но холодок все шире расходился по жилам, вытеснял из головы азарт и радостное предвкушение. Если Алвы не станет, кто выиграет кампанию? Кто разгромит кагетов? Кто раз и навсегда отучит бириссцев уводить в неволю мирных крестьян? Алва точно предусмотрел возможность своей гибели, не дурак же он. Значит, либо Оскар, либо Эмиль Савиньяк осведомлены о его дальнейших планах. Ай, да о чем он только думает! Вот уж великий стратег! Дик нащупал ободок браслета занемелыми от холода пальцами, попытался на удачу обвести выгравированный герб, пересчитал камни. Как жить ему самому после потери... а кого, собственно? Кто для него Алва? На ум лезли одни пошлости, и Дик прикусил щеку изнутри. Неважно! Почему Алва испытывает судьбу? Разве он не мог остаться вместе с Оскаром и Бадильо? Или все же опасность не так велика, как Дик навоображал? Допустим, мину в горах заложил бы лишь умалишенный, ведь с обвалами и лавинами шутки плохи. А бирисские сабли — еще не приговор. Да и не обязательно Алве возглавлять цепочку... Вверху тихонько звякнули заброшенные на уступ «кошки», и время для раздумий истекло. Начиналась самая сложная часть операции. По телу прокатилась дрожь, пришлось даже стиснуть зубы, чтобы они не заклацали, точно маленькие кастаньеты. Дик снова тронул браслет — талисман не хуже других, хотя день, когда проклятая побрякушка защелкнулась на его руке, осел в памяти сгустком гадливости. Но это была вещь, надетая Алвой, вещь-от-Алвы, символ их связи, так пусть же она убережет его в будущей мясорубке. Лезть по унизанной узлами веревке получалось легко, будто Дик учился этому с колыбели: ладони не скользили, предплечья не тряслись от усталости, живот не подводило из-за боязни высоты. От тусклого света луны одетых в черное солдат защищала скала, но стоило Дику вцепиться в каменный карниз, как он осознал, что, выбравшись, станет чудесной мишенью для всякого, кто умеет стрелять. Он замешкался, и привычная тяжесть — вес его собственных костей, требухи и мяса — сделалась совершенно неподъемной. Дика бросило в холодный пот. Упасть? Сейчас? Нет, только не это! Нечеловеческим усилием он вытолкнул себя вверх, и его тут же дернули за руку, заставили вжаться в шероховатый валун. Как и парня, что карабкался за ним. Дик стоял, выжидая, пока поднимется последний солдат; касался плечом безымянного соседа, после — шел по козьей тропке, держась за веревку, и его распирало от идиотского счастья: здесь он — не Ричард Окделл, не опальный герцог, не задавака с туманным статусом и спесивым характером, а такой же, как все, один из многих, просто человек с парой кинжалов за поясом, и большего ему не надо. Эхо подхватило крик неясыти, унесло к вершинам и ударило о камни, расколов на десяток жалостливых отзвуков. Это наверняка было сигналом тревоги — в книге о благородном разбойнике Генри Дабринсе подручные предупреждали вожака об опасности именно так. Грохнул мушкет, ночную тьму прорезала алая вспышка. Чужой мушкет — свои они не взяли, чтобы не тащить лишнюю тяжесть. Сердце Дика оборвалось, а ноги ослабли. Он едва не присел, желая слиться с землей, но страх схлынул, стоило ему ощутить рядом кэналлийцев — тепло затянутой в сукно спины, силуэт головы в форменном берете, полупустой ранец соседа. Когда звон в ушах стих, Дик услышал лязг стали о сталь. Ударило, скрежетнуло... Похоже, бог-барс не наделил своих чад ни кошачьим зрением, ни кошачьей ловкостью, потому что передние скалолазы смяли их заслон за несколько секунд. Мертвецов столкнули в ущелье, откуда донеслись чавкающие шлепки, будто с небесного дерева упали перезрелые груши. С минуту капитан Гальяна выжидал, не появятся ли новые враги, а потом повел людей дальше, невидимых и неслышимых, как вереницу горных духов. С высоты двор Барсовых Врат напоминал светящееся озеро, чей берег облизывали огненные буруны, — так много факелов принесли на стену бириссцы. Сколько же их? Дик попытался сосчитать ближайшие огоньки, но сбился на втором десятке. Капитан Гальяна подал сигнал направленным фонарем, получил ответ и приказал: — Спускаемся. Внизу бахнуло — будто у кого-то случайно пальнул заряженный мушкет. Следом из жерла пушки показался раздвоенный язычок огня, и скалы утробно загудели от грохота. На несколько секунд в ущелье стало светло как днем. Разразилось криками разбуженное воронье, сосед Дика вполголоса помянул Леворукого. Солдаты обменялись вопросительными взглядами, и капитан Гальяна буркнул: — Шевелитесь, бандиты. Кагетское золото само себя на блюдечке не принесет. Или тут все богатеи? — он зацепил «кошку» за уступ, придавил ногой для верности, скинул с обрыва пеньковый хвост в три сотни бье. Двое солдат, кому он бросил оставшиеся мотки, сделали то же самое. И штурм начался.