Забытый эдикт

Лихачи-кэналлийцы соскальзывали вниз, лишь для вида придерживаясь за веревку, но Дик так не мог. Он вцеплялся в узлы и заставлял себя ослаблять хватку, чтобы съехать еще на пяток бье. Ладони взмокли и онемели, натертая кожа горела огнем. В мозгу билось: «Пусть меня не убьют». Трус он, вот кто... Он спрыгнул на доски настила, сразу вступив в кровавую лужу. По сапогу стукнуло, Дик глянул под ноги — бириссец, из которого та натекла, в агонии дернул саблей, но удар вышел слишком слабым, чтобы навредить. Парень в черном зажимал руками живот, слезы проложили на его щеках светлые дорожки. От уроненного факела затлела доска. Вокруг кричали, кто-то бледный и черноволосый (гайифец или кагет?) привалился к стене. К нему подскочил скалолаз, выбил пистоль из ладони, для острастки приложил затылком об острый валун, и бедолага обреченно поднял руки. Из-за бочки с камнями торчали мыски ботфортов. Знакомая пряжка... Он ведь не сапожник, нашел время пялиться! Дик заозирался, ища, кому из своих нужна подмога, но свалившиеся буквально как снег на голову люди Гальяны уверенно теснили защитников крепости. — Ублюдки! Ублюдки! Ублюдки! Ваши матери спали с козлами! — вопил высоченный детина, не жалея глотки. — И сами вы — козье дерьмо! — поддержали крикуна. Бирисские сабли годились, чтобы рубить с лошади, когда всадник брал разгон, замахивался и вкладывал в удар всю силу — что свою, что животного, — но в узком проходе, где громоздились ящики с ядрами, оказались бесполезны. Зато кэналлийцы с их разбойничьими ножами жалили «барсов», словно рой разъяренных ос. Сверкнула дага, воин с серьгой в ухе захрипел, из вспоротого горла хлынула алая струя. Его убийца осклабился, на черном, измазанном золой лице белый оскал смотрелся жутко. Однако платой за миг торжества стал удар по шее, и парень осел на доски. В брешь втиснулся бириссец, его сразу же закололи. Чтобы освободить место, мертвеца, с которого было нечего взять, кроме клока вшивых волос, скинули во двор, откуда послышался взбешенный рев. — Бацута! — Отправляйтесь в свой хлев! Бириссцы сгрудились у крутой лестницы, каждый хотел первым ворваться на галерею, первым отомстить, но в итоге лишь толкал соседа и получал ответные тычки. На тех, кому посчастливилось пробиться вверх, напирали сзади, они врезались в отступавших, пихая их на обнаженные клинки. Люди кричали от злости и бессилия, они видели легкую цель, жалкие отряды в пятьдесят человек — когда их самих было во много раз больше! — и жаждали уничтожить наглецов, которые посмели бросить им вызов. Дик смотрел на живое море внизу, и вокруг его сердца все крепче смыкалась ладонь страха: вот сейчас они соберутся, найдут вожака и сотрут кэналлийцев в порошок. Где же Алва? Он должен пробиваться с другого края стены! Будто в ответ на немой вопрос, загрохотали камни — много-много катящихся по дереву камней, — и следом жутко заревели бириссцы. Обвал? Алва решил завалить Барсовы Врата?! У Дика едва не зашевелились волосы на голове, он оцепенел, глядя вверх, на неразличимый в темноте склон. Шарахнувшийся назад кэналлиец заехал ему локтем между ребер. — Бочка! — завопили вдали. — Давите мерзавцев бочкой! Трое дюжих молодцов перевернули бочку — ту самую, в которой хранились заготовленные на случай штурма булыжники, — и покатили ее навстречу дубовой сестрице. Люди запрыгивали на шаткие перила, повисали на стене, карабкались по пушкам. И продолжали резать друг друга. Основную массу бириссцев буквально выдавило на лестницу, путь наверх перегородили две тяжеленные громадины. Дик отступил. В передние ряды, где кипела резня, ему не пробиться — слишком плотной была толпа жаждущих наживы кэналлийцев. На глаза вновь попался плененный не то гайифец, не то кагет, и Дик разглядел у него седую прядь, заправленную за ухо. А по виду и не скажешь, что старик. Виски охватила странная щекотка, будто под кожей забегали муравьи. С гайифцем что-то не так... — Это фамильная реликвия! — возмутился пленник на талиг. — И что? — кэналлиец, уже отнявший у него пару колец, глумливо приподнял брови. Рубин в рукояти поднятого вверх кинжала заиграл острыми гранями, золото молний сверкнуло застывшим огнем. ...«Размялись что надо! — отец улыбнулся, обнажив крупные белые зубы. — Не куксись, Дикон, в следующем году мы обязательно тебя возьмем». «Мальчик слишком мал, Эгмонт, до Лаик ему нечего думать о таких опасных развлечениях», — матушка поджала бледные губы, и у Дика защипало в носу. Она завидует, просто завидует, потому что ее не возьмут загонять взрослого оленя! «Мальчик достаточно большой, чтобы в одиночку сбегать на ярмарку, — Мишель Эпинэ, смеясь, подцепил кинжалом кусок оленины с серебряного блюда. Отсвет каминного пламени отразился в огромном рубине россыпью искр. — С нами на охоте он тем более не пропадет...» Пленник — эр Мишель, это живой эр Мишель! — хватанул воздуха, но вместо того, чтобы осадить грубияна, отвел взгляд. И то верно. Сила на чужой стороне, а словами этакого увальня не переубедишь. К чему зря унижаться? — Немедленно верни ему оружие! — закричал Дик, тряхнув кэналлийца за плечо. — И кольца тоже! Ты хоть знаешь, на кого поднял руку?! Эр Мишель глянул удивленно. Что привело его на стену Барсовых Врат? Ясно, он воюет против Олларов. До сих пор. Мстит за отца и братьев, как настоящий герой и Человек Чести. В лицо Дику бросилась краска — хорошо, что ее не увидят за слоем золы. Хорошо, что не узнают о них с Алвой. — А ты вообще кто? — кэналлиец не собирался уступать добычу. Острие новообретенного трофея нацелилось Дику между ключиц. — Это мой гайифец, понял? Хочешь соберанового золотишка, ищи другого! — В гробу я видел!.. — начал Дик, но продолжение фразы заглушила мощная и звонкая трель рожка. Сигнал для бакранов. Значит, пока они препирались, гайифских пушкарей взяли в плен и крепость лишилась своих «зубов», способных измолоть талигойцев в фарш. Успех штурма — дело нескольких минут. Нужно торопиться! — Отпусти его, — с нажимом приказал Дик, глядя нахалу прямо в оливково-черные глаза. — Это очень знатный дворянин, наследник герцога Эпинэ. Его зовут маркиз Эр-При! — А меня — принц Каданский! — от тычка в грудь Дик попятился и уперся в хлипенькую ограду. Берет сполз на затылок. — Ну-ка пошел отсюда, пока я тебя не выкинул пинком под зад! — Отпусти! — Дик задохнулся, нашарил собственный кинжал. Он не хотел пускать в ход оружие, но другого выбора, кажется, не осталось. В Талиге эра Мишеля ждет казнь. Или мерзость почище проклятого эдикта. Ему нужно бежать, но как? — Ричард? — неуверенно произнес эр Мишель. — Ричард Окделл? Самозваный «принц» смерил Дика недоверчивым взглядом. На черном лице сменилась целая гамма чувств, наконец он отшвырнул трофеи и кинулся прочь — похоже, боялся получить плетей за грубость. Людская волна схлынула, оставив мертвых и раненых, как штормовое море — обломки разбитых кораблей. Вихрь битвы переместился к устью лестницы, где добивали последних бириссцев. Туда-то беглец и направился, надеясь смешаться с товарищами. — Чтоб ты в Закат так спешил! — заорал Федерико Пасахес, когда негодяй споткнулся о его ноги и пнул в окровавленный бок. — Эр Мишель, вам нужно спрятаться, — выпалил Дик. — Возьмите мой берет и куртку, измажьте лицо. Я постараюсь добыть вам лошадь. У крепости же есть второй выход? Тот медленно покачал головой. — Я Робер, младший брат Мишеля. Спасибо, Ричард, но мне хватило пяти лет в гостях у Эсперадора. Больше в Агарис не вернусь. Да и для бириссцев я — первый враг. Что они со мной сотворят, если поймают, проверять неохота. Дик набрал воздуха, чтобы возразить, но справа застонали: — Дор! До чего же невовремя! Но если тебя зовут таким голосом, затыкать уши нельзя. Дик развернулся, обогнул ящик с картечными мешками, присел возле Пасахеса. Всмотрелся в помутнелые глаза. Как много крови на досках. Бедняга умирает, наверняка умирает. Что же ему сказать? — Как вы, стрелок? — Подыхаю, дор, — осклабился Пасахес. Горло Дика сжалось. Настил усеивали мертвецы и умирающие — незнакомые кэналлийцы, а то и вовсе — враги, и он не испытывал боли, глядя на них. Но Пасахес был особенным — Дик знал этого зубоскала. Спал рядом с ним в экспедиции Понси, ел подстреленную им дичь, приказывал его высечь. Пасахес стрелял лучше всех в десятке и меньше всего заслуживал смерти, хотя кто ее вообще заслуживает? — В обозе есть девушка, Изабелла Монтеха, — он говорил, дыша тяжело и хрипло, — передайте ей... пусть сержант отдаст ей мои деньги... и это, — Пасахес раскрыл ладонь, на которой лежала вырванная у какого-то бириссца серьга. — Я передам, — Дик взял окровавленное кольцо. Помешкав, сжал липкую от пота руку. Ответное пожатие было совсем слабым. — А вы не такая дрянь, как я думал, — Пасахес попытался улыбнуться, но его губы затряслись. Измазанное золой лицо заострилось, глаза запали. — Заткнись, — Дик шмыгнул носом. — Чтоб тебе в Закате... твой язык выжгли каленым железом! — Как ск-кажете, д-дор, — веки Пасахеса медленно опустились. По щекам Дика текли слезы, и впервые за много лет ему не было из-за этого стыдно. Сквозь пелену он видел, что к ним хлынула толпа: черные кэналлийцы, гайифские пушкари в зеленых шапочках и зеленых мундирах, но не понимал, что случилось. Его толкнули коленом в плечо, а потом эр Мишель, вернее младший брат (эр Мишель давно мертв), дернул сзади за воротник. Дик встал, чтобы не задохнуться, но ноги еле держали. — Всем приказали отойти к скалам и зажать уши. Вы не слышали? Дик лишь моргал и цеплялся за его колет, как утопающий. Из-за плеча эра Робера выглядывал совершенно белый, но все-таки живой Понси. — Я сочиню стихи об этом стрелке. Я помню, каким он был. — Надеюсь, Изабелле Монтеха они понравятся, — через силу проговорил Дик. Эр Робер схватил их обоих под руки и увлек в гущу людей. Десятки закаленных в боях мужчин ревели, как одно существо, — от страха, от боли в ранах, от отчаяния. Дик открыл рот, но не услышал себя. А потом грохнуло так, что содрогнулся весь мир, и земля ушла у него из-под ног.