Вторая жизнь.

— Я не знаю, что мне делать, я не снимаю с себя вины за происходящее, но жить так больше не могу. Если его не заберет кто-нибудь из ваших, я отведу его в приют, — Петунья Дурсль, в девичестве Эванс, отчаянно блефовала. Никуда она племянника, опасаясь мести с его стороны и общественного осуждения, не отвела бы, а продолжила бы нести свой крест вплоть до его совершеннолетия. Но об этом другу ее погибшей сестры, Северусу Снейпу, которому Петунья написала на старый адрес и тот, к счастью, откликнулся и приехал на встречу, знать было совершенно необязательно. На самом деле женщина была в полном отчаянии, она около месяца терпела выходки племянника, которому не нравилось все: его старая одежда, еда, мебель в бывшей комнате Дадли, куда наглый маленький волшебник согласился переехать из спальни четы Дурсль лишь после длительных уговоров, потребовав, чтобы в дверь комнаты изнутри врезали засов. Теперь он сам запирался на ночь от своих опекунов. Единственное, с чем не было проблем — это с посещением Гарри школы, там он был тихим, исполнительным ребенком, который старательно делал домашние задания. Благодаря заработанной репутации забитого молчаливого аутсайдера, мальчика редко спрашивали учителя, а друзей у Поттера в классе не было. Поэтому никто не заметил никаких изменений в его поведении, не заметили вообще ничего: ни грубой речи, ни маленького словарного запаса, ни появившегося, но начинавшего пропадать иностранного акцента. Единственное, на что обратили внимание — это на то, что у ребенка появилась новая оправа для очков и он стал носить добротные вещи. Беда пришла откуда не ждали. Петунья обожала Дадли и идеализировала его, считая тычки и пинки ненормальному племяннику чем-то обычным, за что не стоит делать замечания. И если чета Дурсль, находившаяся под дамокловым мечом обвинения в педофилии, начала вести себя по отношению к «ненормальному» прилично, то избалованный Дадли не счел нужным менять свое поведение. Он не понимал, почему родители все стали «уроду» разрешать и ревел, как белуга, когда Гарри занял его комнату. Дадли обижался, злился и ревновал. В тот ненавистный воскресный день, после которого миссис Дурсль нашла в телефонном справочнике адрес Северуса Снейпа и написала ему, скандала ничто не предвещало. Вернон смотрел телевизор, Дадли играл в своей маленькой комнате в новую приставку, купленную в качестве компенсации морального ущерба, Гарри готовил на кухне пончики — лепил кругляши из теста и кидал те в кипящее в стоявшей на плите кастрюле оливковое масло, после чего складывал в тарелку с сахарной пудрой — просто семейная идиллия. Петунья понимала, что по большому счету ее племянник не делал ничего плохого, предъявить отродью Лили было нечего. А им с Верноном много что можно было поставить в упрек. Решив, что все в порядке, миссис Дурсль сказала мужу и сыну, что идет во двор рыхлить землю возле роз: неблагодарный негодяй ухаживать за ними отказался и женщине садик перед домом теперь приходилось облагораживать исключительно своими силами. Этот поступок был ошибкой. Вернувшись за забытыми перчатками, Петунья увидела, как Дадли, воспользовавшейся отсутствием матери, которая в последний месяц запрещала парню обижать кузена, спустился на кухню, схватил с тарелки пончик и ударил Гарри в плечо так сильно, что тот не смог устоять на ногах и упал, больно ударившись копчиком о плитку пола. Миссис Дурсль уже хотела сделать Дадли замечание, как Гарри, который тетю прекрасно заметил, поднялся, посмотрел на кузена, словно прицеливался, взялся прихваткой за ручку кастрюли с кипящим маслом… Петунья поняла, что тот хочет сделать, но остановить ничего не могла, не успела бы. — Только не в лицо! — крик женщины оказался сиплым, задушенным. Это даже на шепот было не похоже. Будто в замедленной съемке она видела, как Гарри размахнулся и выплеснул кипящее масло на грудь и живот ее сыну, в мозгу, словно фотография, отпечаталось спокойное, даже не злое лицо племянника в этот момент, казалось, он даже не волновался. А затем время ускорило свой ход. Вой и слезы Дадли, его безумный крик от боли, прибежавший Вернон, который по привычке хотел во всем обвинить Гарри. — Я готовила пончики, Дадли схватился за кастрюлю голой рукой и обварился, — женщина бросилась мужу наперерез, всерьез испугавшись, что если Вернон что-то сделает с Поттером, тот выполнит свою угрозу. Звонок в службу спасения, поездка в больницу, возмущение мужа, плач сына, все слилось в кошмар. — Как ты мог? — спросила она у племянника, когда вернулась домой. — А как Вы могли? — ответил Гарри. — Он злой и тупой, вы плохие родители. Он должен быть наказан, он больше меня не ударит… — Северус! Теперь у моего сына на всю жизнь останется на груди ожог! — женщина комкала салфетку в руках. Мужчина мало что понял из ее путанного рассказа. Сын Поттера ни с того ни с сего захотел жить в супружеской спальне своих опекунов, грозился оклеветать Вернона, обвинив того в педофилии и выплеснул на кузена кипящее масло. В последнем учитель зельеварения вообще ничего страшного не видел, у него таких происшествий было по три раза на дню, сходит к мадам Помфри… «Не сходит, она же маггла»… — Я тебе лекарство от ожога пришлю, следа не останется, — пообещал он. В конце концов, применяют же к магглам магические лекарства ликвидаторы проклятий. А это просто мазь от ожогов. — Петунья, посмотри мне в глаза, — мужчина достал палку, похожую на ту, что Лили привозила на каникулы, и что-то быстро произнес. Перед глазами женщины пронеслась ее жизнь, словно это было кино. Вот она, молодая мать, выходит за молоком и находит у порога дома корзинку с младенцем. Дорогие, даже роскошные пеленки, записка и больше ничего. Ни свидетельства о рождении, ни свидетельств о смерти Лили и ее мужа, ни денег. Ничего. Вот она ждет своего супруга из полиции, где пришлось показывать записку, которую сочли за писанину наркомана-хиппи, переборщившего с галлюциногенами. Вернувшийся усталый супруг рассказал, что Лили и Джеймса Поттеров подали в розыск, чтобы или вернуть им ребенка, или лишить бедовых отца и мать родительских прав, или объявить пару пропавшими без вести, а через шесть лет, если не найдутся — погибшими. Гарри с кровоточащим шрамом на лбу, который плакал и звал маму, папу, Лунатика и Сириуса, который не хотел есть, не хотел идти на руки к незнакомой тете, летающие вокруг него игрушки и бьющиеся стекла в окнах маленькой комнаты, куда поселили подкидыша. Единственным местом, где не было окон и стекол, оказалась каморка под лестницей. Раздражение мужа по поводу нахлебника, нехватка денег, выплаты по кредиту за дом, усталость, постоянное желание спать, невозможность уделять родному сыну и любимому мужу столько времени и внимания, сколько хотелось. Когда Гарри был совсем маленьким, Петунья еще сдерживалась, но когда тот начал взрослеть, женщина понемногу начала его шпынять, срывая на мальчике усталость, злобу и раздражение, и загружать посильной домашней работой. Постепенно это превратилось в привычку. «Неблагодарный мальчишка, такой же ненормальный, как твои отец и мать, они были бродягами и алкоголиками и разбились на машине…» — после того, как Гарри исполнилось семь лет, мистер Дурсль и миссис Дурсль уже не считали нужным для себя сдерживаться. Запирали племянника в кладовке, оскорбляли его, плохо кормили, одевали в обноски, единственное — никогда не били. Зато, глядя на поведение родителей, Гарри избивал кузен. И так продолжалось до той ночи, когда приобретший странный акцент, такой, какой был у племянника Антонина Долохова, Гарри Поттер не вышел из кладовки, и не развалился на стуле, поедая курицу. — Я не понимаю, Петунья, что тебя удивляет и что тебя беспокоит? — один Мерлин знал, как сложно было Северусу Снейпу сохранить лицо. «Мальчик растет в полной безопасности с хорошими людьми…» — передразнил он про себя маразматика Альбуса Дамблдора. Все эти годы мужчина был уверен, что сын его подруги Лили Эванс, он же — поттерово отродье, живет там, где его балуют, холят и лелеют, а все оказалось совсем наоборот. — Тебе, как взрослому человеку должно быть понятно желание десятилетнего ребенка жить в хороших условиях, носить новую одежду и есть досыта, — акцент Гарри Северус счел обычным лицедейством, чтобы напугать родственников. — Он хорошо учится, готовит себе еду, следит за своей одеждой. Тебя удивляет, что он не дает себя избивать? — мужчина вспомнил отца и свое собственное полуголодное детство и пьяного отца-дебошира. — Он действительно мог плеснуть маслом на штаны твоему сыну или в лицо, учитывая обстоятельства, Гарри — само милосердие. Дадли действительно плохо воспитан, а твое собственное поведение отвратительно, — в голосе зельевара звучала злая насмешка и мрачное торжество. — Значит, ты мне не поможешь? — миссис Дурсль вздохнула и закрыла руками лицо. — Не вижу ни одной причины тебе помогать, Петунья, — мужчина положил несколько банкнот на столик, чтобы расплатиться за кофе, который выпил. — Ты можешь отвести Поттера в приют, но тогда за доброе имя твоего муженька я не дал бы и ржавого пенса. Не могу сказать, что мне было приятно тебя видеть, — в кафе было пусто, поэтому Северус аппарировал прямо с места. Когда миссис Дурсль отняла руки от лица, за столиком она сидела уже одна.