Вторая жизнь.

Что сделать легче: выйти на многотысячный стадион в Финале Чемпионата Мира по квидичу и поймать снитч или зайти к школьной колдоведьме и попросить ее откорректировать форму носа и бровей? Мявшийся в нерешительности ранним утром под дверью кабинета мадам Помфри Виктор Крамм честно ответил бы, что второе гораздо страшнее. Несколько раз он был готов к тому, чтобы развернуться и уйти, но слышал голос Гарри, который еще выглядел, как Гермиона: «Не понимаю я! Чистокровные культивируют свои наследственные уродства, как отличительные признаки породы? У одного зубы, словно грабли, у другого нос похож на шнобель. И это в то время, как магглы, чтобы стать красивыми, ложатся под ножи хирургов и делают себе операции под общим наркозом! Для волшебника подобное исправить — задача на пару минут! Но они не пользуются своими возможностями! Уму непостижимо!» Накануне Александра Владимировна вынесла мозг Крамму весьма основательно. «Я хочу нравиться Гермионе!» — Виктор набрался смелости и постучался в дверь. — Что, дорогой, тоже голова болит или отравился? — навстречу ему вышла не выспавшаяся мадам Помфри. — Нет, у меня брови, — смущенно произнес лучший ловец года. — Что с твоими бровями? — удивилась колдоведьма. Те очевидным образом находились на месте, а не на щеках, как у одной третьекурсницы две недели назад. — У меня… монобровь, — Виктор вспомнил слово, которое произнесла «Гермиона» накануне. — А я хочу две разные, — он от волнения стал путать слова английского языка. — Вы хотите иметь две разные брови, молодой человек? — изумилась мадам Помфри. — Нет, две одинаковые, но раздельные… — сформулировал он. — О, ты хочешь скорректировать форму бровей! — обрадовалась колдоведьма. К стигматам на лице она относилась так же, как и Гарри Поттер и сокрушалась, что ученики обращаются к ней за помощью лишь тогда, когда из-за неудачного заклинания нос перемещается на затылок. — Да, скорректировать. Чтобы было красиво, — Крамм покраснел. — И еще, — он сглотнул, — нос уменьшить. — Тебе есть семнадцать лет? — уточнила школьная колдоведьма, так как подобные преобразования внешности без медицинских показаний делали несовершеннолетним лишь с разрешения родителей. — Да, есть, — ответил Виктор Крамм, чувствуя, как горят его уши, а руки и ноги, напротив, становятся ледяными. — И спина у тебя, наверняка, болит. Раздевайся и иди за ширму, — резюмировала волшебница и повесила с внешней стороны двери табличку: Не беспокоить без крайней необходимости! Через полчаса юноша разглядывал свое отражение в зеркале с некоторым изумлением. Брови у него остались нормальными, мужскими и даже густыми, не превратившись в ниточки, как он опасался. Но они больше не срастались на переносице, имели красивую форму и перестали придавать лицу угрюмое выражение. Нос уменьшился совсем чуть-чуть, и капельку изменилась форма горбинки на нем, но теперь это выглядело изыскано, аристократично, а не как клюв хищной птицы. И главное — рост! Избавившись от сутулости, плоскостопия и кривизны ног, Виктор стал выше на пять сантиметров! Он теперь был не выше среднего роста, а просто высоким. — О, благодарю Вас, мадам Помфри, — Крамм с трудом выговорил это имя. — Если я могу как-то Вас отблагодарить… — Что Вы, что Вы, молодой человек. Видеть результаты своей работы — лучшая награда для меня, — колдоведьма и правда была довольна. «Это не прыщи лечить. Для такого талант нужно иметь» — думала она, с гордостью глядя на результаты своих трудов. — Молодой человек, Вы можете идти. Меня ждут другие пациенты, — посещение медицинского кабинета для Виктора Крамма закончилось буднично. Школьная колдоведьма открыла дверь, впуская к себе страдавших головной болью и несварением желудков после ночных пьянок в факультетских гостиных старшеклассников, а Виктор направился на завтрак. Увидев сидевшую за хаффлпаффским столом в окружении друзей Гермиону, он ей поклонился, отмечая про себя, как изумленно распахнулись глаза девушки, когда та его увидела, и сел завтракать к ней лицом за слизеринский стол. За которым, кроме учеников младших классов и одиноко сидевшей Панси Паркинсон, никого не наблюдалось. Чуть позже подтянулись ребята из Дурмстранга и пара слизеринцев-выпускников. Что-то тихо, но радостно обсуждая, пришли Гарри, Рон и Драко. Пилмаер и Миллисента появились с разницей в одну минуту. Витизлав разве что не бил копытом, усаживая рядом с собой слизеринку. Та села вместе с ним, а не рядом с Паркинсон, как обычно. Большой зал потихоньку наполнялся учениками с разных факультетов, но народа было мало, а завтрак длился дольше обычного. В тот момент, когда за преподавательским столом появился почему-то облаченный в парадную мантию Игорь Каркаров (Виктор тогда не знал, что видит директора своей школы живым в последний раз в жизни и запомнил его именно таким) в зал влетели четыре совы, которые приземлились на стол перед заканчивавшей завтракать Гермионой Грейнджер и поставили на него огромную корзину с алыми розами и спрятанной в них открыткой, которую сложно было не заметить. Прочитав послание, девушка посмотрела на глядевшего на нее в упор Виктора и поняла, что ее губы сами собой растягиваются в улыбке, впрочем, несколько торжествующей и самодовольной. Еще вчера вечером вернувшийся после разговора с Краммом Гарри объяснил ей, что на чемпиона Дурмстранга его фанатки наложили заклятие игнорирования избранницы и что он перед ней, Гермионой, обязательно извинится. Извинения ей очень понравились, она поняла, что совсем на Виктора не обижается и не злится. И, вообще, очень рада его видеть. Поэтому положила открытку от него не в сумку, как хотела изначально, а во внутренний карман мантии, который находился как раз на уровне ее груди. — Я вижу, тебя можно поздравить, — ехидно прокомментировал произошедшее Чаушеску. — О… Ты…- он заметил изменения, случившиеся с внешностью Крамма. Тот угрюмо посмотрел на Тадеуша. — Тебе идет, — резюмировал румын, а потом, все-таки, заржал. — Что любовь с людьми делает! — за что огреб подзатыльник от немца Хоннекера. — Желаю всем приятного аппетита, — за столом появился Ушаков и направился на свое место, даже не взглянув на сидевшую в одиночестве Персефону. — Девочки! — радовалась, тем временем, Гермиона. — Мы можем этими цветами украсить спальни и гостиные. — У меня есть идея лучше, — возразил Невилл. — Это - очень дорогой и редкий сорт. Мы высадим черенки в теплицах, и у нас будут красивые розы круглый год. Идея всем понравилась. Чтобы получательница букета не передумала и пока цветы были свежесрезанными, Кребб и Гойл сразу подхватили корзину и под предводительством Лонгботтома потащили ее во владения мадам Спраут. — Посмотри! — обратилась, тем временем, к Гермионе Сьюзен Боунс. — Крамм ради тебя брови выщипал! — Скорее, проредил. Ты это тоже заметила? А еще, он, похоже, стал немного выше ростом! — радостно отметила Ханна Аббот. — Думаете, это из-за меня? — Гермиона сидела довольная-довольная, изредка поглядывая на Виктора — Нет! Не ради тебя. Он влюбился в Диггори и решил сменить сексуальную ориентацию, — иронизировал МакМиллан. — Ты пошляк, — хихикали девочки, а Седрик показал шутнику кулак. С рейвенкловского стола за ним пристально наблюдала его девушка, Чжоу Чанг. — Нет, вы видели?! Видели? — обсуждали тем временем произошедшее ее подруги. — Крамм прислал Грейнджер корзину алых роз. Но, как же тогда Лестрейндж? Она же вчера приняла его предложение. — Возможно, она ему только дала надежду и все еще выбирает. — Вот что значит, оказаться в нужное время в нужном месте, — девчонки перемывали Грейнджер кости. — А ведь она просто маглорожденная. Если бы в это время рядом с юными сплетницами оказался кто-то умный и взрослый, он объяснил бы им, что одной удачи мало, нужен еще ум и доброе сердце. Ведь все в вагоне четыре года назад знали, что Лонгботтом ищет свою жабу, но только Гермиона Грейнджер захотела ему помочь в самом начале. Что судьба не так слепа, как кажется со стороны. Поэтому каждому его собственная жизнь, в конце концов, становится наградой. А уж какой она станет, зависит лишь от самого волшебника. Эти слова можно было в полной мере отнести к сидевшей за слизеринским столом в полном одиночестве Панси Паркинсон. Даже единственная подруга Миллисента ее оставила, предпочтя наслаждаться обществом своего кавалера Витизлава Пилмаера. Зрелище довольной, торжествующей Грейнджер и явно влюбленного в нее Виктора Крамма стало для Паркинсон последней каплей. Она, сдерживая слезы, выбежала из-за стола и пошла, куда глаза глядят, блуждая по коридорам и лестницам. «Я хочу спрятаться, чтобы никто меня не нашел, забиться куда-нибудь» — неожиданно девочка увидела дверь в стене и толкнула ее вперед. Та подалась. Панси оказалась в огромной комнате, забитой разными вещами. «Где я? Куда я пришла?» — она огляделась и первым ярким пятном, что привлекло ее внимание, оказался рыжий парик, валявшийся на каком-то невзрачном ящике. А поверх него лежала красивая диадема, самая прекрасная из тех, которые Панси Паркинсон когда-либо видела в своей жизни.