Поймай меня, если сможешь

***       Где-то через час мучения закончились, и Том вышел из кабинета «обновленным и ожившим», как сказала ему Ингрид. На деле он ёрзал, как на иголках, периодически посматривая на висящий на вешалке пиджак сержанта Донован.       Там, поблёскивая хромированной зажимкой, болтался пропуск. Только капитан и Ингринд имели доступ к секции с файлами сотрудников: психологу эти папки требовались для успешной работы, капитан держал их при себе, чтобы оставаться в курсе состояния подчиненных. Кажется, после первого сеанса у Ингрид ещё несколько сессий с другими сотрудниками, значит она будет очень занята, и ей не придёт в голову искать карточку сразу же. Таким образом, у Тома оставалось всего несколько часов, чтобы привести гениальный, но дьявольский план в исполнение.       Сделав вид, что уронил что-то на выходе, Том замешкался у двери. Сержант Донован даже не подняла на него взгляд, она была занята записью протокола сегодняшнего занятия.       Тем лучше. Теперь осталось всего несколько трудностей: не попасться, быстро найти то, что нужно, вернуть пропуск на место прежде, чем его хватятся.       Том шёл по коридору, стараясь сделать все возможное, чтобы никто не заподозрил его истинную цель. Быстро миновав Харрисона, который, к счастью, болтал по телефону и не крутил головой, он преодолел коридор и проследовал по нему до конца. Сюда могли ходить только те, кому могло понадобиться в архив или дальнюю уборную, но Том предусмотрел это. Поначалу он буднично завернул к туалету и убедился, что за ним никто не следит, в частности мерзкий Лэмб, к счастью, в этот момент отошедший куда-то со своего рабочего места.       Том осмотрелся и достал из кармана карточку. Никто не наблюдал.       Сейчас или никогда.       Молниеносным движением он провел пластиковой картой в слоте. Раздался знакомый писк. Дверь щелкнула и открылась, а сержант Дарнелл еще раз обернулся и проскользнул внутрь, спешно закрыв за собой дверь. Пропитанное пылью и старостью помещение встретило его затхлым запахом. Служебный архив. Дальние полки закрывали закрытые дела, по левую руку стояли стеллажи с нераскрытыми делами. Еще здесь хранились газеты, подшивки, материалы, касающиеся других дел. И записи психолога. В своей жизни Том ходил мимо этих полок всего пару раз, но ему даже в голову не приходила мысль проверить букву «Д».       Дальние металлические ящики отмечал соответствующий лейбл: «психологическая отчетность». Далее ящики маркировали буквы алфавита, начиная с «a», заканчивая «z». Том подошел прямо к ним и провел пальцами по поверхности. Некоторые из этих сотрудников уже уволились, умерли, уехали в другой штат, но их души, мысли все еще хранились прямо в этих контейнерах.       На то, чтобы собраться, ушло время. Почему-то решение потянуть ручку давалось нелегко, а предчувствие того, что можно найти здесь нечто, о чем можно и пожалеть, не оставляло Тома. Тем не менее, он собрался с силами и вытянул ящик.       Пальцы быстро пробежали по корешкам. Это было не то же самое, что читать простые дела, возможно, в этот раз придется потратить больше времени. Открыв одну папку, полицейский сразу ощутил эффект полного присутствия, словно сам попал на сеанс по психотерапии, только десятилетней давности. «Каковы ваши ощущения? Что вы испытываете, раскрывая очередное дело?» «Дайте подумать. Гордость? Чувство завершенности? Чувство восторжествовавшей справедливости?» «Считаете ли вы, что подвержены большому стрессу на работе?» «Могу, но это не пугает меня. Я отдавал себе отчет в том, что это случится…»       Том закатил глаза. Донован в своем репертуаре, что десять лет назад, что сейчас. «Отметьте пункты, которые являются для вас самыми тяжелыми».       Ниже следовала запись: Ненормированный рабочий день, избыток «бумажной работы», хроническое переутомление, нерегулярное питание, нерешенные социальные проблемы, аффективные расстройства, нарушения сексуальной сферы, депрессии, развитие алкогольной или наркотической зависимости, проявление насилия в семье и во внеслужебных отношениях, сердечно-сосудистые заболевания.       Отец вычеркнул почти все, оставив только самые важные пункты. «Доставляет ли вам удовольствие стрельба из огнестрельного оружия?» «Не замечал за собой. Я использую его только по необходимости».       Том раздраженно перелистнул страницы. Его отец отвечал абсолютно спокойно, выдавая свой нрав — человека веселого и никогда не жалующегося на жизнь. Таким Том и помнил отца — редко унывающим, редко рассказывающим о своей работе настоящие подробности. Он почти не имел шансов поговорить с ним, как с профессионалом, спросить его мнения, потому что был слишком юн, чтобы разбираться в тонкостях, но сейчас он словно открыл свои собственные мысли и удивился, насколько характер отца смахивал на его собственный.       Те же мысли. Те же слова. «Вы гордитесь своей профессией?» «Да, больше, чем чем-либо еще». «Вы считаете себя успешным человеком?» «Абсолютно и на сто процентов». «Вы всегда уверены в себе?» «Почти. Но люблю проверять все по сто раз». «Вас обескураживают неудачи?» «Смотря какие, но по большей части я стараюсь это преодолеть и убедить себя, что все в порядке, если это действительно не причиняет вред людям». «Вы испытываете внутренний конфликт?» «Иногда, когда выбираю взять сандвич с тунцом или индейкой…»       Том рассмеялся. Он скучал по его юмору и по его поддержке. Пальцы машинально легли на страницу, там, где были записаны эти слова. Отец тоже любил пошутить, когда не знал, что еще ответить. «Опишите свой первый опыт поимки преступника».       Далее следовал длинный абзац, который Том, к своему огромному сожалению, прочел по диагонали, потому что текст растянулся на пару страниц.       Пока он не находил ничего интересного и уже начал нервно поглядывать на часы. А затем его взгляд упал на последнюю запись, приклеенная к бумаге скотчем, туда прилагалась кассета с отметкой «январь–декабрь». Похожую Том получил в подарок от Харрисона в день, когда его окончательно отстранили от расследования.       Том тогда заслушал ту пленку до дыр.       Сейчас он держал в руках еще запись. Вытащив из кармана свой диктофон, он порадовался, что не оставил его на столе. Эта страница была одной из последних, дальше вопросы кончались. Обратив внимание на дату, Том понял, что разговор произошел незадолго до смерти отца. Возможно, это то, что он искал?       Он нажал на «плей». Пришлось промотать на самый конец. Почему Донован сохранила последнюю запись именно в таком виде?       Поначалу на пленке слышались голоса, какой-то шум. И только потом, после пары минут тишины, раздался голос сержанта Донован. — Итак, сегодня наш очередной сеанс. Капитан Дарнелл, вы вызвали меня, потому что хотели поговорить.       Собеседник молчал. Том ждал его ответа, напрягая слух и ожидая, когда раздастся знакомый голос. — Да. Я сам позвал вас, потому что не знал, с кем еще мне поговорить.       Сержант Дарнелл вздрогнул. Голос отца звучал надтреснуто, словно принадлежал очень старому, уставшему человеку. В нем отсутствовала легкость и прежняя жизненная сила, которая прослеживалась даже в его письменных ответах. — Что-то случилось, капитан? — впервые за все время Том услышал беспокойство в голосе Донован.       Судя по шуму, капитан Дарнелл поднялся со своего места и куда-то пошел. — Да. Случилось, — сказал он так, словно слова давались ему с большим трудом. — Ваше расследование тому виной?       Снова молчание. И снова этот голос, от которого Тому хотелось сжать уши ладонями. — Мы бессильны, — безжалостный ответ, который звучал еще более жутко на пленке. — Мы сделали все, что должны, но так и не смогли довести дело до конца. — В чем суть вашего дела?       Капитан словно не слышал ее. — Суть работы полицейских в том, чтобы защищать тех, кто не может за себя постоять. Мы — на страже спокойствия детей, женщин, тех, кто бессилен против несправедливости. И иногда даже мы не можем сделать самого малого, чтобы протянуть им руку помощи.       Снова тишина, разрывающая на части. — Вы расскажете мне подробности? — Ингрид не знала, как ей себя вести. Было слышно, что она сбита с толку. — Я не могу. Болезнь пустила корни глубоко в наши структуры. К большому сожалению, уже сложно что-либо сделать. И тем более все рассказать…       Молчание. Ингрид не знала, как реагировать. — Что… Что вы чувствуете сейчас? — она с трудом находилась с ответами. — Боль. Сожаление. Злость. Мои руки опущены.       Том сжал кнопку стоп. Ему не хватало духу нажать ее до конца. — Вы разочарованы в чем-то? — наугад предположила Донован, подвинув диктофон.       Капитан Дарнелл снова сел на свой стул. — Тем, что тот, кого я считал настоящим полицейским, так предал меня. И не только меня, всех нас.       Том наклонился так близко к динамику, что едва не вдавил его внутрь. — Капитан, вынуждена вас предупредить, — голос сержанта Донован задрожал. — Эта информация конфиденциальна, вы можете довериться мне. Если есть что-то, чем я могу помочь… — Вы ничем не сможете помочь, к сожалению, — ответ прозвучал довольно резко. — Речь идет о больших деньгах, грязных деньгах, абсолютном бесчестии в рядах тех, кто поклялся защищать правосудие. Я узнал об этом сегодня. И, если честно, я думаю, вы будете в большей безопасности, если детали обойдут вас стороной.       На это психолог промолчала. — Но… Я хотя бы могу помочь вам сгладить эмоциональную травму? Скажите, как мне вам помочь?       Пленка щелкнула. — Пообещайте мне одно, — капитан Дарнелл заговорил тихо. — Если со мной что-то случится… Постарайтесь предостеречь тех, кто входит в двери вашего кабинета. Работайте с ними и выявляйте тех, кто не внушает вам доверия сразу же. Присмотритесь ко всем в нашем отделении. Потому что зачастую нечистых душой может увидеть только тот, кто видит людей насквозь. И берегите моего сына. Я знаю, рано или поздно он попытается в это влезть… Не хочу, чтобы его постигла моя участь.       Щелкнула пленка. Запись оборвалась.       Том так и сидел, пораженный, бледный, как полотно. Он хотел услышать не это, но теперь пути назад уже не было.       Он сжимал приемник так, что побелели пальцы. Дышать тоже было больно.       Было больно делать все, и особенно осознавать одно: капитан Дарнелл знал заранее, что что-то не так. «Если со мной что-то случится…»       Уже тогда он понял, с чем связался. В рядах полиции точно что-то происходило, и теперь оказывалось, что все нити связаны, они идут, сходятся в одну точку, и речь уже не идет отдельно о пожаре, отдельно о деле маньяка, отдельно об убийстве бывшего директора, она шла о коррупции, и, возможно, даже об убийстве бывшего капитана полиции.       Том и раньше догадывался, что все нечисто, но теперь, когда его догадка нашла самые явные подтверждения, руки дрожали от осознания того факта, что за все годы службы он даже не подозревал об этом.       Никто ничего ему не говорил. Ни Харрисон. Ни капитан. Ни психолог, которая одна из немногих знала абсолютно все и ссылалась на служебную этику и тайну частного разговора. Они все берегли его нервы, забери их Дьявол.       Они все знали это и молчали так много лет. Молчали, пока на поверхность снова не вышли события глубокой давности, и все не дошло до крайней стадии.       Том не мог понять, как все обернулось таким образом. Он всегда доверял полиции, доверял своим коллегам, но теперь его мир разбивался на осколки: годы службы, которым он отдавал самого себя, доверие и любовь к своему делу. Разочарование пускало свои корни также глубоко, как болезнь, о которой говорил капитан Дарнелл. Тьма поглощала Тома, и он не знал, как выйти на свет.       Все перевернулось в сознании, белое стало черным, а черное — белым.       И почему-то именно сейчас он подумал об одном человеке — единственном, кто был с ним честен с самого начала, кто пытался все ему рассказать.       Том подумал о ком-то, кто не боялся показать черноту своей души, показаться таким, каким он являлся на самом деле — без масок, притворства и ненужного маскарада.       Он подумал о том, кто добивался справедливости, пускай и своими способами.       И от понимания того факта, что этот человек, кажется, остался единственным, к кому можно безбоязненно обратиться за помощью, хотелось завыть.       Том опустился на стоящий рядом стул.       Он не знал, что делать теперь.