Чудище

Домой Чанёль возвращается с широкой улыбкой на лице, а в груди распускаются пламенные цветы. Он на пальцы смотрит, которые кожи Ифаня касались, и чувствует легкое покалывание и совсем не обжигающий жар. Это странно — абсолютно все, что произошло за последние пару часов, — но Чанёль влюблен наверняка, и уже совсем не в музыку. Он падает на кровать, позволяет смешанным чувствам, щедро приправленным растерянностью, завладеть им, вздыхает глубоко и осязает, как будто они живые, оттенки аромата яблочного пирога. Чанёль лицо в ладонях прячет, трет его, пытаясь сорвать, содрать с губ счастливую до неприличия улыбку, но сдается и только подушку к себе тянет, улыбаясь наволочке. Утром Чанёль просыпается ни свет ни заря и пытается придумать, что приготовить. Яблочный сад маячит перед глазами, но Чанёль — не Лухань, и кормить Ифаня одними пирогами не собирается. Он смотрит на ноутбук, с тоской отмечает, что Интернет бы сейчас совсем не помешал, но мысли о походе в библиотеку отметает тут же — общаться с тетушками ему не хочется. Чанёль копается в памяти, но рецепты — не компьютерные программы, и их запоминание Чанёлю дается с трудом (совсем не дается, если уж быть честным). Чанёль было извиняется мысленно перед Ифанем за завтрак из омлета, но взгляд цепляется за чердак, и Чанёля осеняет. Он взбегает по лестнице, открывает хлипкую дверцу и, подсвечивая себе фонариком, ищет старую бабулину поваренную книгу, которую точно видел, когда наводил тут порядки. Она оказывается в сундуке, и Чанёль не помнит, чтобы он ее туда клал, но это и неважно вовсе — бабуля готовила восхитительно и все свои рецепты записывала в эту книгу. Чанёль помнит, как маленьким сидел у бабули на коленях, а она записывала новое блюдо и все приговаривала, что Чанёлю, когда вырастет, обязательно понадобится. Чанёль прижимает книгу к груди и бежит вниз, перескакивая через ступеньку. Чанёль тщательно изучает поваренную книгу, мысленно расцеловывает бабулю и выбирает рецепты, от которых слюнки текут и желудок урчит просяще. Готовит он старательно, чтобы Ифаню обязательно понравилось. Чанёль вспоминает, как вчера он до последней крошки съел большой кусь пирога, и внимательно отмеряет количество соли. Чанёль не спешит — еще достаточно рано, да и не уверен он, что правила приличия позволяют ходить в гости настолько по утрам. На плите все шкварчит, бурлит, в духовке потрескивает, и Чанёль думает о то, что очень хотел бы Ифаня сейчас сюда. Готовить для него и при нем. Чанёль перекладывает готовую еду в судочки, обжигает пальцы о свежий яблочный пирог, ойкает и снова думает о горячем как печка Ифане (и не переставал, на самом деле). Он тщательно пакует еду, растягивая время. Бродит по дому, проверяет, не остыло ли, мнется и в итоге решает, что Ифань наверняка его простит, хватает судочки с едой, прижимает к груди покрепче и мчит к домику за садом. Притормаживает у оградки и во двор уже заходит спокойным шагом, и только раскрасневшиеся щеки выдают все и сразу. Он огибает котов, льнущих к нему и заглядывающих просительно в глаза, улыбается им виновато, потому что «извините, ребята, но это для Ифаня» и стучит коротко. Чанёль радуется как ребенок, потому что Ифань не то, что не прощает — он не сердится даже. Чанёль даже не пытается улыбку прятать, глядя, как Ифань уплетает за обе щеки. — Я же говорил, что одними бутербродами да лапшой питаешься. — Он ворчит совсем беззлобно и готов — мечтает — готовить Ифаню по несколько разных блюд каждый день и всю жизнь. Чанёль ловит себя на этой мысли, вспыхивает и прикрывает ладонями пунцовые щеки, забывая про всегда предательски алеющие уши. Ифань вскидывает на него вопросительный взгляд, но Чанёль только головой мотает и говорит: «Кушай». Ловит улыбку Ифаня и стекает по стулу, еще больше влюбляясь. «На самую малость», пытается убедить себя Чанёль, но бесполезно, потому что по уши. Те самые, что выдают с потрохами. — Приготовишь чай? — Ифань спрашивает тихо, но Чанёль его прекрасно слышит и с готовностью вскакивает на ноги. Открывает уже знакомые ящички, выбирает, какой чай заварить сегодня, и болтает без умолку. Ифань почти не говорит, но Чанёль лопатками чувствует его внимательный взгляд, отчего по коже мелкой россыпью мурашки, а уши никак не хотят не краснеть. Чанёлю нравится быть у Ифаня в гостях, нравится говорить, и чтобы Ифань слушал, нравится готовить ему и заваривать травяные чаи и печь пироги — яблочные обязательно, потому что Ифань так просит. Нравится оставаться до вечера и слушать, как он музицирует. Ифань обещал сыграть ему из нового и обещание сдерживает. Чанёль слушает и, кажется, не дышит от восторга, а когда Ифань отставляет виолончель, не находит слов, чтобы рассказать, как сильно ему понравилось. Но Ифань все понимает — Чанёль читает это в его глазах и по улыбке в уголках губ. Ифань уже не скрывает от него лица, и Чанёль крадет каждое мгновение, смотря, изучая, запоминая. Чанёль приходит к Ифаню каждый день, готовит ему завтраки, обеды и ужины по бабулиной книге, но уже на ифаневой кухне, и помогает Ифаню открываться. Чанёль чувствует, когда Ифань говорить не хочет, и говорит за двоих, совершенно не обижаясь. — Ты любишь горы? Ифань только закончил играть, и они пьют горячий чай — на этот раз мятно-облепиховый. Чанёль все еще очарован волшебной мелодией, которую Ифань написал совсем недавно, и оттого немного теряется. А еще Ифань редко задает вопросы. Чанёль смотрит на Ифаня, осознает его вопрос и кивает, выдыхая короткое: «Очень». — Мы с родителями часто в горы ездили, когда я в школе учился. Каждые каникулы, веришь? С большими такими рюкзаками, с палатками. На самые вершины поднимались! Лежишь вот так ночью в спальнике под открытым небом, а вокруг столько звуков! Тогда я и захотел стать пианистом. — Чанёль улыбается широко и спрашивает тихонечко: — Ты же в горах жил. Расскажешь? — Чанёль губу нервно закусывает, смотрит на Ифаня просительно, и сердце пропускает несколько ударов, когда он легонько кивает. Чанёль умащивается удобнее, сжимает чашку крепче и всем своим видом показывает, что готов слушать. — Я перебивать не буду, не переживай, — обещает Чанёль, на что Ифань смеется тихо, и Чанёль поклясться готов, что не слышал звука прекрасней, и сравниться с ним может лишь музыка, которую Ифань создает. — Можешь перебивать, — говорит Ифань, и Чанёль тут же за это разрешение хватается. — Я жил в деревне, маленькой совсем, людей было немного, не знаю, сколько. Сотня, может, или того меньше. Высоко в горах. — Очень? — Чанёль прикусывает язык, но Ифань же разрешил перебивать. — Очень, — отвечает Ифань с улыбкой и продолжает: — Там воздух такой, что хоть ходи по нему, а до неба, кажется, рукой подать: только стань на цыпочки — и дотянешься. По соседству дедушка жил, золотые руки, вот и мастерил он разные инструменты. Я скрипку хотел, а он посмотрел на меня, покачал головой и сказал прийти через месяц. Я пришел, а он мне виолончель дает и говорит, что я его еще благодарить буду. — И как? — Что? — Поблагодарил? Ифань смотрит на Чанёля долго, а затем кивает. — И не один раз. Ифань чай отпивает, и Чанёль спохватывается — остыл ведь, наверное, — но Ифань смеется, и он понимает, что сморозил глупость. Ведет плечами виновато, а Ифань только улыбается и пронизывающим шепотом говорит: «Все хорошо». — А дальше? — набирается наглости Чанёль. — А дальше мне исполнилось пятнадцать, и я в город поехал. Там конкурс виолончелистов проходил. Мне о нем все тот же дедушка рассказал. Откуда он о нем узнал, я так и не понял, но поехал. — И победил? — И победил. В консерваторию смог поступить благодаря этому. После окончания работал на одну небольшую студию, писал музыку для игр. Прожил в городе еще два года и больше не смог. — Почему? — Я не люблю большие города. Пустые они, как люди без души. Вокруг бетон и камень, стекло и пластик, и люди такие же. Пялятся в свои телефоны, словно в них смысл жизни сокрыт, а на самом же деле это ящики Пандоры: растиражированные и выставленные на продажу. Я так не смог. Уехал. — Ифань смотрит на Чанёля задумчиво, словно что-то решает, а потом добавляет: — Убежал. Сюда. Домик этот нашел, и вот живу здесь. — Это же сколько тебе лет, получается? — Тридцать шесть. У Чанёля глаза большие-большие становятся, и он выдает недоверчивое: «Да ладно». — А что, не выгляжу? — Ни капельки. — Чанёль мотает головой. — Я думал, тебе лет тридцать, не больше. Только… — Только? Чанёль стушевывается, чашку с остывшим чаем крепко сжимает и говорит отчего-то виновато: — Ты всегда кажешься уставшим и… больным, что ли. Да, больным. И не отрицай! — Чанёль Ифаня бесцеремонно перебивает, когда видит, что тот пытается возразить. — Я же вижу. Когда ты ходишь, когда просто двигаешься, когда за чашкой тянешься или просто сидишь. Тебе больно. Больно, да? Я же прав? Ифань? — Чанёль вперед подается, в глаза Ифаню заглядывает обеспокоенно. Ифань смотрит в ответ и взгляд не отводит. Молчит, и Чанёлю страшно очень становится. — Это наследственное. В моей семье все этим болеют. — Ифань мрачнеет, и Чанёль чувствует себя крайне неловко. Видит, что эта тема ему неприятна, и не знает, куда себя деть. Допивает чай быстро, замечает, что и чашка Ифаня пуста, берет их и уходит на кухню, вымывает посуду и собирается вернуться в комнату, когда нос к носу сталкивается с Ифанем. — Я пойду, — говорит Чанёль и пытается проскользнуть в прихожую, но Ифань преграждает ему путь. — Чанёль… Но Чанёль не дает ему договорить и касается пальцем губ. Они обжигают, но Чанёль руку не одергивает. — Я не обижаюсь, — говорит он и улыбается тепло и искренне. — Правда, Ифань. — Он отнимает руку, а Ифань отходит в сторону, пропускает Чанёля и спрашивает: — Ты придешь завтра? — Конечно.

***

Проходит месяц, начинаются затяжные осенние дожди. Чанёль устает бегать в библиотеку и раскошеливается знатно, но проводит в дом бабули Интернет, берет работу удаленно и проводит с Ифанем еще больше времени. Уезжать он совсем не хочет, и даже мама уже не задает вопросов — только улыбается понимающе, а Чанёлю снова становится стыдно. Он обещает себе, что обязательно извинится перед мамой за долгое отсутствие, но уехать от Ифаня он не может (и вряд ли сможет, если быть честным). Теперь Чанёль ходит только на рынок и с тетушками и Луханем видится там же. С Луханем, правда, чаще — тот заскакивает к нему иногда, и они снова говорят обо всем на свете. Чанёль благодарен ему за то, что не говорит об Ифане, и вместо «спасибо» наготавливает закусок из бабулиной кулинарной книги, набирает пива и идет к Луханю. Лухань хороший, и Чанёль его очень ценит и жалеет тоже очень, что они так мало общаются. Он обещает себе, что обязательно извинится перед Луханем, что так внезапно отдалился, но в Ифаня он совсем по уши. За окном — середина ноября, суббота и туман. Чанёль кутается в куртку, шарфом обматывается по самый нос и идет на приезжий рынок. Он бродит между рядами, придирчиво выбирая продукты, подходит к мяснику и выторговывает кусок получше, когда слышит тетушек. Те о чем-то оживленно переговариваются, и Чанёлю интересно становится. Он подхватывает свои пакеты и подходит ближе. Вслушивается, и то, что слышит, ему отчего-то очень не нравится. — Вы видели его, видели? — Мрачный такой, странный. — Кого он искал, говоришь? — Да Криса Ву какого-то. — Нет у нас таких, глупости какие. — А он утверждал, что должен быть, представляешь? Нашего голову после его визита отпаивать пришлось, и не таблетками. — А как выглядит тот, кого он ищет? Одна из тетушек жует губы задумчиво, припоминая, что слышала. — Высокий, говорит, блондин. Глаза светлые, янтарные такие, как у змеи, знаете? И говорит басом. — Да нет у нас таких! — притопывает ногой другая тетушка. — Вот и голова ему то же самое говорил, да только он знай свое повторяет. Должен быть у вас такой, и все тут! А потом разозлился так, страшно разозлился, и ушел, всех проклиная. — Что же за напасть такая. То Чудище, то теперь вот это. — Так он же потом по улицам ходить начал! Вот даже сейчас ходит, говорят, ищет, в лица всматривается, по домам бродит, стучит, ищет, расспрашивает. И не выдворишь его — не за что. — Ох, жутко мне, жутко. Тетушки гомонят, а Чанёль едва пакеты не роняет. В теле — слабость, под корень подкашивающая, а сердце заходится таким грохотом, что оглушает. Чанёль головой мотает, шепчет испуганно, что быть не может, и со всех ног бросается домой. По описанию тетушек он узнает Ифаня. Чанёлю страшно, и комок в горле дышать не дает. Плакать хочется, но Чанёль бежит до ифаневого дома, бросает пакеты в прихожей и в комнату врывается. Он застает Ифаня за сбором вещей. Ифань явно торопится и напуган — Чанёль читает это по напряженной спине, по рваным движениям, по тому, как он мечется по комнате. Ифань не замечает Чанёля, ослепленный собственным страхом, и Чанёль не хочет пугать его еще больше, но вопрос сам слетает с языка: — Это из-за того человека, да? Что он от тебя хочет?