День гнева

Корделия упала на колени, задыхаясь и кашляя, и пытаясь вновь научиться дышать. Мир плыл рядом с ней в своем ужасающем великолепии, мир был жутким и прекрасным, вечно изменчивым, диким, непонятным и непокорным, мир свободно менял землю и небо местами и считал это обычным. Мир, что смертные называли Тенью. — Часть меня все еще не может поверить, — сипло произнес слева от нее Улий Сент. Корделия с усилием повернула голову, зажмурившись на миг, чтобы не потерять сознание от накатившей слабости. Неосознанно поискала опору, и ее ладонь, встретившая клубистый туман облаков, вдруг ощутила, как тот твердеет под ее касанием и обращается в камень. Но в следующее мгновение чужая-знакомая рука уже поддержала ее, помогая подняться. Взгляд Сетия был вопросительным, и Корделия безмолвно кивнула в ответ, усилием воли заставляя себя распрямиться. Над их головами земля, ставшая небом, торопливо затягивала рваную рану. Изумрудный свет все еще проливался сквозь прорехи, но те исчезали быстрее, чем на них успевал остановиться взгляд, разбегались перламутровыми волнами и разглаживались, как после брошенного камня разглаживается поверхность пруда. Но что-то было не так. — Совершенно изумительно, — негромко пробормотал Гай Ранвий, и хоть голос его тоже был слаб, в интонации отчетливо сквозило искреннее восхищение. — Тень все еще изменяется, но иначе. Медленнее. Это же… — Это не очень хорошо, мой лорд, — суховато отозвался Дозорный. Вдохнул несколько раз глубоко и мерно, пытаясь выровнять дыхание, и тяжело ступая, подошел ближе, подняв голову, вгляделся в светлеющую высь. — Да, Тень не отторгает нас насильственно, но вместо этого насилие происходит надо всем миром. Облака под их ногами обращались водой, прозрачной, как слеза или хрусталь, и вода обращалась землей, твердой и сухой, и сквозь нее проступали камни. Насколько хватало взгляда, впереди простиралась бездна, но стоило всмотреться в нее, и бездна оживала тоже и перерождалась в летающие скалы, в бьющие отвесно в небо водопады цвета крови, в ало-золотые озера — повисшие прямо в воздухе зыбкие, не ограниченные ничем котлованы, словно гигантские капли причудливой формы. И это выглядело слишком чуждо и неестественно — даже для разума, привыкшего к изменчивости Тени. Но разум спящий и разум бодрствующий видят по-разному. Мастер, вдруг обернувшись и чуть нахмурившись, шагнул к было к хрипло закашлявшемуся Луцию, но тот остановил его резким жестом, сплюнул кровь и отер разбитые губы. Ему, державшему связь меж кругом поддержки и Синодом до самого конца, досталось едва ли не больше всего, но взгляд Оценщика остался острым и пронзительным, как и прежде. — Мы стали постоянством там, где постоянству нет места, — хрипло произнес Луций Фара. Коротко указал на недрогнувшие камни под их ногами. — И сейчас в нашем присутствии Тень утрачивает способность к изменению. Корделия вздрогнула. Она попыталась представить себе другое окружение, как сделала бы во сне, песок пустыни вместо камней и земли. Там, во сне, в иной Тени ее желание стало бы реальностью, и обрело бы форму в одно мгновение… но мгновение прошло, и камень остался камнем. Смысл сказанных Луцием слов коснулся ее и обжег холодом, потому что это была правда. Правда, которую они не предвидели и не угадали; правда, которая несла в себе разрушение. Заключив изменчивость в стабильность, сковав вечнотекущую реку льдом, они обрекали на смерть все, что зависело от этой реки. — Дар магов приходит из Тени, — задумчиво отозвался Архитектор. Он развернул раскрытую ладонь к земле, но не завершил пасс, качнул головой. — Сейчас сила ощущается легко, стекается из центра-сути, но чем дольше мы будем здесь находиться, тем будет труднее. Магия умрет, когда умрет изменчивость. Фервил Караниан тихо фыркнул, и нагнувшись, подобрал небольшой камешек, подбросил вверх. Тот упал почти правильно, лишь немного отклонившись в сторону. — Ну, если это вас утешит, мой лорд, я думаю, мы умрем раньше. Оценщик криво усмехнулся, прислонившись плечом к одной из свисающих с неба скал, снял с пояса невзрачную флягу, сделал глоток и на миг прикрыл глаза. — Да, не Тень, так голод… забавная была бы смерть после всего того, что мы совершили. У нас мало времени. Нужен проводник. Улий Сент, сухо хмыкнув, передернул плечами и мимолетно провел раскрытой ладонью от себя, как погладил невидимого пса. Тонкие нити защитных чар, что ограждали их от взглядов духов, ослабли и распустились, подчиняясь воле Мастера, и в лицо дохнуло живой Тенью, знакомым всем магам без исключения остро-пряным запахом грозы. Но в отличие от снохождения, сейчас эта гроза окружала собой и поглощала в себя; и от ее присутствия словно иголочками покалывало кожу. Это было предупреждением. Опасностью. Корделия распрямилась рывком, настороженная и сосредоточенная, шагнула ближе к Дозорному. Сила покорилась воле, привычно собралась огнем и холодом на ее пальцах, готовая вырваться воплотившейся смертью. Почти зеркально отразил ее движения Луций Фара, и за ним — Фервил Караниан, и прочие, торопливо смыкая ряды. Клин — построение боевых магов тевинтерских легионов — был готов принять на себя первый удар и выжить. Их сила, сила смертного постоянства, должна была манить созданий Тени ярче, чем пламя манит ночных мотыльков. Это было плохое время для сражения; после ритуала все они были истощены, и концентрация давалась с трудом — а Тень чувствует неуверенность острее пса, чутче любого хищника. Даже минутная слабость могла отразиться дорогой ценой. Но Оценщик был прав, им нужен был проводник. — Не нападайте, — вдруг негромко произнес Гай Ранвий. Его взгляд был направлен вправо, к одному из бесформенных валунов, за которыми вновь начиналась иллюзорная рябь, вечная смена видений, истины и лжи. Корделия повернула голову, проследив направление, и даже готовая ко всему, привычная к миражам Тени, едва заметно вздрогнула и на мгновенье прикрыла глаза. Пустота в полусотне шагов от них обрела очертания человека. Эльфа. — Не нападайте, — повторил Архитектор. — Он… знаком мне. Корделия, не двигаясь, молча смотрела, как Гай Ранвий чуть выступил вперед, нарушая цельность боевого ряда, и поднял руку в жесте приветствия. — Лерноуд. По тонким губам эльфа проскользнула легкая усмешка. — Признаться, я начал сомневаться в успехе твоей затеи, милорд Архитектор. Что же, счастлив видеть, что мои сомнения оказались беспочвенны. Дух подошел совсем близко к ним, остановился в нескольких шагах, чуть склонил голову набок, с интересом разглядывая каждого. Теперь сущность его приняла окончательную форму, и зыбкая рябь обрела устойчивые очертания. И когда его взгляд, насмешливо-острый, скользнул по лицу Корделии, в темных глазах на одно неуловимое мгновение мелькнула воплощенная необъятность бездны. — Моя леди, — мягко протянул он. — Неужели мой вид так смущает вас? Лерноуд, повторила Корделия про себя. Так назвал его Архитектор, Лерноуд, тот-кто-знает, и это имя более чем подходило созданию Тени. Но не тому, кого она помнила. И Прорицательница Тайны Разикале бесстрастно качнула головой. — Не льсти себе, дух, — холодно и спокойно отозвалась она. — Ты украл облик верности, но забыл о главном. Раб не смеет смотреть в глаза госпоже. Безмолвное противостояние их длилось несколько мгновений, и потом Лерноуд отвел взгляд, с едва заметной улыбкой склонил голову, уступая. Слишком близкая схожесть жестов резанула вновь, хоть Корделия и не позволила себе шелохнуться — воистину, осознанная Тень была опасным противником, самым опасным из всех, с кем ей доводилось сражаться. — Госпожа простит мне подобное своеволие, — дружелюбно произнес дух. — Правду говорят смертные, Любопытство не знает границ. Он обернулся к Архитектору. — Я помню наш договор. Я проведу вас туда, куда вы стремитесь, но не обещаю, что дорога будет легкой. Одно ваше присутствие сейчас заставляет этот мир вздрагивать, и рано или поздно дрожь призовет землетрясение.

***

Прозрачное крыло защитного барьера дрогнуло, мазнуло по коже ощущением мягких перьев и растаяло, чтобы через неуловимое мгновение возродиться вновь хрустальной ломкостью и льдистым холодом. Фервил Караниан, до этого державший щиты, потер запястья и устало кивнул сменившему его Дозорному. Во взгляде последнего была спокойная отрешенность, не изменявшая ему ни разу за все время пути, и даже Лерноуд, уже успевший переговорить с каждым из магистров, едва ли добился от Дозорного пары слов. Корделия мельком подумала, что Голос Лусакана остался бы в выигрыше, даже заключив сделку с духом желания. По ее ощущениям они шли уже около трех часов, но, конечно же, Тень не озаботилась такой мелочью, как смена дня и ночи. Тень расстилала перед ними широкую тропу из серебристых плит, перемежавшимися вкраплениями стали и горного хрусталя, прозрачности которого могли бы позавидовать воды Селестин. Несколько раз, не сдержав любопытства, Корделия замедляла шаг и всматривалась в то, что под ними — ей казалось, что она видела там своды зданий какого-то другого города, рыжий металл и сапфирово-синие прожилки. Был ли он воспоминанием о прошлом или предсказанием будущего, отражением их желаний или просто иллюзией? — Сожаление в твоем взгляде почти осязаемо, госпожа. Корделия обернулась к подошедшему к ней Амладарису, чуть дернула плечом. — Сожаление, что у меня нет возможности изучить все это, мой лорд, — негромко отозвалась она. Вздохнула беззвучно: — Сколько новых знаний о природе Тени мы могли бы дать Империуму, сколько новых открытий. Мы зашли так далеко, дальше, чем кто-либо до нас, и одна лишь мысль о том, что все это может исчезнуть… Отчего-то ощущая неловкость, она встряхнула головой, заправила выбившуюся из тугого пучка непослушную прядь волос. Сетий, встретив ее взгляд, лишь едва заметно улыбнулся, и в глазах его было понимание. — Стоило догадаться, что новые тайны будут заботить Прорицательницу намного больше, чем божественное могущество. — Госпоже нет нужды беспокоиться. Лерноуд, передвигающийся стремительно и беззвучно, замер в двух шагах от верховной жрицы и указал на растущий из земли чуть поодаль лазурный кристалл, и за ним еще несколько таких же, лишь иной формы и размера. — Тень запоминает все намного лучше смертных, и ее память неподвластна времени. Корделия, обернувшись, посмотрела на Корифея тем особым взглядом, что заставляет гордых мужчин выполнять любую прихоть женщины. Сетий Амладарис вздохнул и поднял руку, останавливая отряд. Кристалл был высоким и доставал едва ли не до бедра, мерцая пронзительным цветом неба и воды. От основного ствола отходили еще несколько наростов-образований, превращая его в подобие причудливого цветка. Рядом с поверхностью его воздух шел рябью, как бывает в местах скопления силы, словно даже присутствие магистров, смертного постоянства, не смогло преодолеть извечное стремление к изменению. Корделия, словно завороженная, протянула руку, и ее пальцы замерли рядом с верхушкой кристалла, скользнули, словно лаская, вдоль идеально ровной грани — близко, но все еще не решаясь коснуться. — Осторожнее, госпожа, — тихо произнес оставшийся с ней Лерноуд. — Память способна ранить, и края его острей ваших клинков. Она не стала отвечать, опустилась рядом на колени и, приблизив лицо, заглянула в лазурное марево. Вдохнула, вслушалась в тугую пульсацию силы, мерную и ритмичную, словно бы где-то билось, разгоняя кровь, огромное сердце. Еще одна иллюзия? Тихо сказав что-то Корифею, к ним подошел Гай Ранвий, осторожно присел рядом и чуть склонил голову набок, разглядывая мерцающие грани. Во взгляде его отражались равно вдохновение, азарт и любопытство, три неизменных паруса творцов и художников, и Корделия подумала на мгновение, что, конечно же, только с воплощенным Любопытством и мог заключить сделку Архитектор Красоты. — Это лириум, не так ли? — негромко поинтересовался Ранвий. — Сомнабории действуют на том же принципе, используют свойство лириума запоминать, но только сны, а не реальность. И с материалом приходится немало работать, но чтобы сырой лириум… Это все эмоции, внезапно подумалось Корделии. Лириум накапливает их в себе, и с ними — окружающие события; они стекаются к этим кристаллам-узлам по подземным жилам, и здесь, в Тени, прорываются на поверхность в виде воплотившейся памяти. И Тень, отражающая события реальности, и сомнабории, способные захватывать в ловушку сны — словно две стороны одной монеты, словно две грани одной сути… Ладонь жрицы легла на ровно-лазурную грань. И мир сгустился вокруг, и стал плотным, и стал живым, и его кровь потекла по ее венам, и его мысли стали ее мыслями, и одно стало всем. …бег-злость-страх, сущность-я-мы вздрагиваем в агонии нарастающей боли, боль проникает внутрь раскаленной иглой, проворачивается медленно и смертельным ядом течет глубже, внутрь, к сердцевине. Сущность-мы-я кричим, и стены-камни сдвигаются, падают, погребая и уничтожая все под собой, и ломаются сами, крошатся в пыль и осколки. Запирают источник боли, но уже не могут остановить ее ток, не могут ничего, ее слишком много. Сущность-я-мы спешим, вырезаем слово©вязь со стен, одну за другой, но боль распространяется быстрее. Яд, черный яд, разливается внутри, отравляет, искажает, заменяет собой. Яд глушит голос, отдает приказы-ложь-правду, поет приказы, поет. Сущность-мы-я больше не знаем, кого слушать. Сущность-я-мы слышим слишком много. Что делать-сущность? Что делать-я? Что делать-мы? Песня и слово(с)вязь противоречат друг другу. Приказы противоречат друг другу. — синий — — кра-(с)-ный — — сини… — — красный — — красный — — красный — Слишком много. Голоса звучат все глуше, сущность-мы-я слабеем, изменяемся, подчиняемся новой песне. Песня-яд по лазурным венотокам стремится к центру, сердцу, основанию, переделывает под себя. Слово(с)вязь исковеркана. Сломана. Песня-приказ правдива и ложна одновременно. Сущность-я-мы не хотим умирать. Сущность-мы-я принимаем решение. ... Слишком тихо — внутри. Слишком громко — снаружи. Со мной крики, и стоны, и вой, грохот камней и лязг металла, и запах крови и запах смерти, и дробь, я узнаю по звуку. Со мной острые осколки, твердая россыпь камней после обвала и мягкие неподвижные тела таких же, как я. Это от них пахнет кровью и смертью. Я царапаю руками камень — но камень непроницаем. Я вожу пальцами по слово©вязи — но слышу лишь молчание. Я не чувствую сущности. Я не чувствую мы. Я не вижу снов. …кто я? Корделия, пришла мысль. Корделия Иллеста, и другого нет, и их тоже не было, была только она, все время только она; и оболочка плотного мира рухнула, впуская ветер и свет. Ладонь обожгло холодом, и Корделия отшатнулась, тяжело дыша, отдернула руку. Мгновеньем позже видение-воспоминание исчезло, растворилось, вновь являя взгляду тропу и Тень, и шестерых, застывших рядом. И во взглядах их было отражение древней боли и пустоты — такой силы, что их не выдержал бы человек; и отражение множества, вынужденного впервые осознать себя как один. — Что… кто это были? — хрипло прошептал Луций. Сетий Амладарис взглянул на Корделию, но та молча покачала головой. Ее била дрожь; при одной лишь мысли о том, что она может вновь потерять себя, вновь перестать быть собой, ей хотелось выжечь эту память изнутри. Она не знала ответа. Нигде в старых книгах ей не встречалось подобного. — Подземные тропы гномов выглядят похоже, — пробормотал Архитектор. Сощурился, пытаясь сосредоточиться на ускользающем образе. — Рудные жилы проходят там, но та лириумная рунопись мне незнакома, хоть я несколько раз бывал в их тейгах. И то существо, сущность… сейчас мне трудно даже осознать его. Память о «мы» нахлынула вновь холодной липкой волной, и Корделия на мгновение прикрыла глаза, усилием воли заставляя себя сосредоточиться на здесь и сейчас. Она знала, кто она есть; служившая мудрости Разикале и сражавшаяся во славу Разикале верховная жрица, Голос Тайны, не страшилась мрака, даже если он шел изнутри, потому что луч истины всегда сильнее. Она позволила себе принять чужие воспоминания, взглянуть на них со стороны, бесстрастно, как ювелир, оценивающий россыпь камней, — и остаться собой. Рядом Мастер передернул плечами, распрямился. — Возможно, Амбассадория знает не обо всех тайнах земли. Возможно, отрешенно подумала Корделия, о некоторых тайнах предпочитают не говорить. Мерцающая рябь у поверхности кристалла успокоилась и улеглась серебристой пылью на ровные грани, словно разделенная память, вырвавшаяся в мир тугим клубком эмоций, уже не тревожили Тень. Возможно, и сам кристалл рассыпется и исчезнет потом, как заживают нарывы, из которых вышел гной; возможно, останется здесь холодным осколком воспоминаний, запертый в смертном постоянстве. Пытаться предсказать Тень было пустым занятием, она непрестанно создавала новые законы и нарушала их еще до создания. Корделия посмотрела на Лерноуда. — Уверена, ты знаешь, о чем я хочу спросить, дух. И равно уверена, что лорд Архитектор уже задавал тебе этот вопрос. Он с едва заметной усмешкой наклонил голову. — Тебе ли не знать, что ответы имеют цену, госпожа. А цена некоторых столь велика, что даже я не смею назвать ее. Это древняя память, тяжелая память, и то, что смертные не сохранили ее, может оказаться большим благом, чем ты полагаешь. Чужая рука легко коснулась ее запястья; Корделия, обернувшись, встретила взгляд Корифея. — Он привел нас сюда намеренно, — спокойно сказал Сетий. — И намеренно показал все это. Я не знаю, что за сделку заключил с ним Архитектор, и положусь на его слово, но Любопытство никогда не привлекала мирная жизнь. Осторожнее, сказал ей меж слов Голос Тишины, и она наклонила голову. Сетий Амладарис был прав, и прав был Гай Ранвий, потому что, если действительно хранили Золотой Город древние запреты богов, то только любопытство могло бы нарушить их. Но духам не могло быть веры, даже светлейшим из них; в абсолюте своих добродетелей они мыслили иначе, чем смертные, и нередко преступали то, в чем прежде клялись. Черно-белое всегда было чуждо людям, и поэтому к любой помощи стоило относиться настороженно. Пока их цели совпадали с его добродетелью, у Лерноуда не было причин обманывать их. Но не было причин и не воспользоваться их силами — для своих целей. Ощущавшаяся рядом сила защиты сменила ноту, легкое покалывание холода уступило место теплу огня. Дозорный, потирая левое запястье, подошел ближе, коротко кивнул на ускользающую за грань горизонта тропу. — Пора двигаться дальше, — суховато произнес он. — Если меня не обманывает чутье, у нас остается не так много времени.