День гнева

Корделия Иллеста много думала об этом мгновении. Когда она гуляла во снах, до рези в глазах вглядываясь в струящееся золото далеких башен, она представляла себе, как они будут расти перед ней, величавые и грозные, и мысль об этом была тревожащей и желанной и наполняла ее равно гордостью и страхом. Корделия думала о том, как перед ними, победителями, распахнутся врата Города, и золотой свет искристым шлейфом ляжет им на плечи. Империум чествовал так свои легионы, возвращавшиеся с дальних рубежей, венками и барабанным боем, и даже Архонт вставал навстречу им со своего трона и древним салютом отдавал дань уважения. Древних изображали в образе драконов, но даже верховная жрица не могла представить себе их подлинный облик. Разикале, Вечная Тайна, Несущая Истину, не могла быть заключена в одной форме, этого было бы слишком мало для отражения сущности бога. Корделии снились тени огромных крыльев, и за ними сияли звезды, и лучи звезд проходили сквозь и чертили на земле узоры — аркан и алхимические символы, знаки магических чар и знаки смертных искусств. Там было пламя, порождающее новую жизнь, и ночь, хранительница смерти, и ветер, потому что ветер был неотделим от Разикале, и Разикале от ветра. Но все эти образы были обрывисты и непокорны, они не складывались в единый лик, и теперь Корделия Иллеста вглядывалась в золотые башни, растущие перед ней, и не могла подавить невольной дрожи. Плот приближался к Городу не напрямую, а словно следуя некоему странному узору, но путь его, изначально кажущийся бессмысленным, все же постепенно вел их к цели. Вокруг все еще царила пустота, но небо над головой менялось, выгиналось куполом, и проливалось светом, заменяя мягкую полутень почти-солнечным днем. Но чем ярче становился свет, чем отчетливей и острее были краски, тем сильнее Корделии казалось, что… Нет, это невозможно, этого не могло быть. Этого просто не могло быть. Она оглянулась на прочих, растерянная и встревоженная, перехватила взгляд Гая Ранвия, и в его глазах прочла отражение тех же эмоций. — Ты тоже?.. — едва слышно спросила Корделия. Ты тоже видишь это? Рывком подался вперед Сетий, и во взгляде его тенью мелькнули равно недоверие и отчаяние, шагнули ближе, вглядываясь и щурясь, Дозорный, Оценщик и Мастер; Фервил Караниан остался стоять неподвижно рядом с Архитектором, но и его губы беззвучно прошептали что-то, слишком похожее на проклятие. Башни Города проявлялись перед ними все отчетливее, молчаливые и нетронутые временем, но чем ближе они были, тем яснее было видно, что… …что они были… …они были… Черными. Точнее было бы сказать — они не были золотыми, какими угодно, но не золотыми. В них не было ни капли золота, и свет, что стекал с небосклона, словно бы впитывался бесследно в стены и крыши. Сейчас, находясь так близко, ошибиться было уже невозможно — башни, пылавшие издали искристым солнцем, на деле были темными и холодными. Золотой огонь, с отчетливым страхом осознала Корделия, оказался всего лишь иллюзией, всего лишь еще одной иллюзией Тени, и даже неискушенный разум смог бы проникнуть сквозь нее, если бы только оказался на достаточном расстоянии. Ее руки дрогнули. — Если это ложь, — одними губами прошептал Луций Фара, но в повисшей тишине его услышали все, — если все это ложь, то… Сетий Амладарис стремительно обернулся к нему. — Молчите, — резко сказал Корифей. — Молчите, мой лорд, еще слишком рано терять веру. Больше никто из них не произнес ни слова. Город стоял на огрызке скалы; казалось, что кусок земной породы просто вырвали с корнем и всем, что было на нем, и опустили сюда, в пустоту и бездну. Корделия не могла даже представить мощь, что сумела бы совершить подобное; кто бы ни сделал это, он не был чужим Тени, как смертные люди. Сила, что царила здесь, была незнакома ей и отказывалась ей подчиняться, уходила, как вода проливается сквозь пальцы. У Корделии мелькнула мысль, что, возможно, случилось совсем обратное, и это сам Город обрушил все вокруг себя в абсолют небытия, но в этом не было никакого смысла. Она помнила, помнила слишком отчетливо и пронзительно прикосновение своего бога, это всезнание, ветер и грозу, пылающую в грудной клетке; зов Разикале шел отсюда, из сути, из самого единства и изначалья, и… …почему же она молчит теперь? Плот подошел вплотную к выщербленному в скале излому, и края их на мгновение сошлись, идеально прилегая друг к другу, оставив меж собой лишь тонкую едва заметную трещину. Времени было достаточно, чтобы перейти на другой берег, прежде чем конструкт, оттолкнувшись, тем же путем неторопливо двинулся обратно. Огромный каменный остов, несущий на себе Город, был безмолвен и погружен во мрак. Здесь царила тишина, но это была не тишина Думата; Думат был предтечей рождения мира и вдохновенного таинства, Думат был откровением, от которого перехватывало дыхание, и любые слова были лишними и ложными. Думат был мыслью и предчувствием, и те, кто слушал его, знали — следом придет и звук, и цвет, и жизнь. Тишина здесь была мертвой. Сетий Амладарис на миг прикрыл глаза, выдохнул резко и рвано; как и шестеро, кто были сейчас с ним, он взывал к своему богу. И как и шестеро бывших с ним — не получил ответа. — Пойдем же, — сухо произнес Корифей. — Осталось немного. В руке Мастера, словно отзываясь на его слова, вновь полыхнуло рыжее пламя бича. Массивные врата с тяжелыми резными створками остались левее; направляясь сюда, плот обогнул их дважды, и второй раз — совсем близко, позволив рассмотреть в деталях. Магистры шли к ним, но несколько раз им пришлось петлять, огибая случайные трещины и громоздкие каменные глыбы, отколовшиеся от стен. Корделия держала защиту; Иром отзывался колючими искрами в пальцах и холодными лезвиями входил в хребет — сказывалась скопившаяся усталость. Но вокруг по-прежнему не было ничего и никого, и это напряженное ожидание тревожило едва ли не сильнее, чем открытая угроза. Створки врат были раскрыты настежь. — Эти символы мне незнакомы, — негромко сказал Гай Ранвий, и его голос прозвучал странно и чуждо в застоявшейся густой тишине. Шагнул вперед, осторожно, все еще не касаясь, провел раскрытой ладонью вдоль каменных опор, вдоль врезанных в стелы рунических знаков. Обернулся, вопросительно взглянул на Сетия — тот молча покачал головой — перевел взгляд на Корделию. Прорицательница Тайны не знала тоже. — Если это язык, существовавший когда-либо на земле, то он давно мертв, — тихо отозвалась она. — Так давно, что ни одна известная мне летопись не сохранила его следов. Чувствуешь ли ты здесь силу, Гай? Чувствуешь ли хоть что-нибудь? Архитектор неопределенно дернул плечом. — Нет, ничего. Когда они проходили врата, шли меж тяжелых опорных столпов, Корделии казалось, что с их венчанных причудливыми символами вершин сейчас сорвется небесный огонь или молнии, разряды чистейшей энергии, что обратят дерзких нарушителей в прах. Так думала не она одна — купол ее щита засиял ярче, принимая силу всех семерых, готовый выдержать даже гнев богов. Но ответом было лишь молчание. Город изнутри оказался одновременно и больше, и меньше, чем казался издалека — Тень продолжала незримо играть в свои иллюзии. Это было сродни взгляду сквозь толщу воды, которая искажает действительные очертания предмета, и искомое оказывается вовсе не там и вовсе не тем, как виделось с поверхности. Город врос в Тень, и Тень вросла в него, и они, переплетясь сутью и идеей, уже не могли существовать раздельно друг от друга. Это завораживало и пугало. Корделия не могла понять, какое чувство было сильней. Улица начиналась от главных врат и вела вперед, ровная и широкая; там, впереди, уже, казалось, так близко, виднелась площадь и за ней — высокий храм с тонкими, словно взлетающими в небо, башнями. Дома помельче грудились и сплетались вокруг, забирались друг на друга, обнимались витиеватыми лентами воздушных переходов. Земные законы материи не были властны здесь; они проходили мимо зданий, выраставших из камня на одном тонком стебле, подобно причудливому цветку; мимо зданий, крепившихся к другим тонкими цепями, чтобы их не уносило в небо. Фасады были украшены статуями, и магистры рассматривали каждую, мимо которой проходили, в надежде узнать — но безрезультатно. Некоторые из них были уродливы настолько, что на них едва можно было смотреть; от красоты других едва можно было отвернуться. Этот Город казался вырванным из иного мира, из мира, настолько чуждого смертным, что даже ищущий разум отторгал его. Архитектор запнулся, на миг сбиваясь с шага, и выпрямившись рывком, устало провел ладонью по лицу. — Милорд, — тихо позвал его Фервил Караниан, остановившись рядом. — Прости мне, — беззвучно отозвался Гай Ранвий. Выдохнул судорожно и рвано. — Так больно смотреть… там я видел совсем иное, совсем иначе. Уртемиэля, нисходящего в огненном зареве, воплощенную гармонию мира. Но здесь все изуродовано. Искорежено и сплавлено так, сцеплено, что не разбить. Если это и есть гармония, что была обещана мне… Он замолчал, с усилием шагнул вперед. — Идем. Я должен узнать правду. Корделия пропустила его вперед, слегка задержалась, рассматривая отходящие от основной улицы лестницы. Лестницы эти уводили на верхние ярусы, и одновременно вели вниз — на нижние, и в какой-то точке сходились одна в другую в бесконечности, и от этого начинала кружиться голова, потому что смертный разум, скованный постоянством, не мог представить себе это. И были другие дороги, выгнутые и замыкающиеся петлями, и по ним можно было идти вниз головой, и небо становилось землей, и земля небом, и эта смена теряла свое значение, потому что равно теряло значение само понятие пространства. К ней подошел Мастер, хмыкнул задумчиво. — Не думал, что это возможно, — сказал он. Прорицательница кивнула. — Замкнутая петля. Бесконечность. Мы рассматривали подобные теории… но только теории, наш мир ограничен материей, и вы знаете об этом лучше прочих, мой лорд. Но если вообразить себе, что есть лишь направление, движение и время, можно выйти за границы материи. Кто бы ни выстроил этот Город, он сумел преодолеть законы нашего мира. Она попыталась представить снова — свернутый изогнутый свиток дороги, выводящий из себя и входящий в себя, и там, где должен быть разрыв и стык — не было ничего, потому что идущий по времени мог бы определять материю вокруг себя в здесь-и-сейчас. Таким мог быть мир, свободный от смертных ограничений. Ищущие размышляли о подобном, хоть абстрактная философия и не была приоритетом; они даже пытались строить макеты в Тени, но их никогда не удавалось перенести в реальность. К тому же, все они понимали, что разум человека не сможет воспользоваться этим, потому что тот не умеет смотреть за очерченные пределы. Для них теории оставались лишь теориями. Но здесь, в Городе, они были воплощены в действительность. — Мы не сможем долго находиться здесь, — глухо отозвался слева Луций Фара. Едва заметно поморщился, устало потер виски, словно пытаясь отогнать терзающую его головную боль. — Мы попросту сойдем с ума… да простит мне эту метафору Голос Зазикель. Это место не было создано для смертных. Сетий Амладарис обернулся, и как будто темная тень легла на его лицо. — Значит, мы должны обрести бессмертие.

***

Они прошли еще дальше, но главная улица, свернувшаяся странной невообразимой петлей, по-прежнему не торопилась выпускать их. Казалось, что расстояние, отделявшее их от городских ворот, не увеличилось ни на шаг, и такой же далекой оставалась впереди молчаливая громада дворца. Корделия не чувствовала привычных певучих струн Тени, и это сбивало с толку — то ли зрение обманывало их вновь, то ли само время и пространство были искорежены, но ни один из известных ей законов не работал здесь. Оглянувшись в очередной раз, Улий Сент процедил сквозь зубы короткое проклятие и в несколько шагов догнал идущего впереди Корифея. — Стоит свернуть, — суховато сказал он. — Да, мы рискуем заблудиться, но этой дорогой мы будем идти всю вечность. — Согласен, — отозвался Фервил справа; голос его звучал непривычно устало. — Город играет по неизвестным нам правилам, и может статься, что прямой путь окажется намного длиннее окружного. Если вообще выведет туда, куда надо. Сетий Амладарис, заколебавшись на мгновение, неохотно наклонил голову. Корделия почти физически чувствовала, как не хочется ему терять дворец из виду — сейчас тот стоял перед ними как на ладони, но кто мог бы знать, что случится, реши они сойти с главной улицы. Но Мастер и Безумец были правы — пока что они только теряли время. Стоило испробовать что-нибудь иное. По обе стороны улицы стояли дома, слепленные вместе неровно и неаккуратно, будто куличи неумелой хозяйки. Ступени у фасада были неправильной формы, то слишком узкими, что нельзя было поставить ногу, то высокими настолько, что любому человеку потребовалась бы опора, чтобы взобраться на них. Несколько ступеней были наклонными и выглядели словно нелепая шутка каменщика или издевка больного разума. Корделия приблизилась к одному из домов — у него не было парадной лестницы; весь подъезд был врыт в землю и как будто рос из каменных плит мостовой. Дверь, неестественно узкая и изогнутая серпом, тоже почти на треть скрывалась под землей, и Корделия не смогла представить себе существо, обладающее здравым сознанием, что могло бы создать подобное. Что случилось здесь? Существует ли этот Город, или это их собственный разум, истощенный и одурманенный Тенью, лжет им сейчас; их собственный разум лепит мир, которого нет — и не может справиться с деталями? Дверь открывалась вовнутрь. — Позволь, я первый, — негромко сказал Улий Сент. Корделия, кивнув, отступила. Игры с материей всегда были привилегией Мастера Огня, и она более чем успела убедиться в его силе. Улий окликнул их спустя четверть минуты — внутри было пусто. Подсознательно Корделия ждала этого, но все равно беззвучно выдохнула с облегчением: обнаружить здесь жизнь значило бы обнаружить безумие — безумие воистину нечеловеческое и непостижимое, перед которым отступил бы, дрогнув, даже Голос Зазикель. Магистры пробрались внутрь по одному, неловко боком протиснувшись в изуродованный портал двери. И комната, казавшаяся тесной снаружи, изнутри враз стала широкой и просторной; достаточно просторной, чтобы вместить полсотни людей. И, казалось, приди сюда полсотни, она лишь раздалась бы вширь, чтобы вместить еще больше — и так до бесконечности. Не стала, нет, мысленно исправилась Корделия. Была такой все время? Была и крошечной, и огромной — одновременно? — Возможно, это мы определяем ее размер, — негромко произнес Гай Ранвий, оглядываясь. — Здесь и сейчас в этот самый отрезок времени. И пока в комнате никого нет, она действительно существует сразу… во всех возможных вероятностях себя. Корделия, не касаясь, провела ладонью над зеркальной поверхностью комода, и отражение ее руки, скользя следом, запаздывало на несколько мгновений. — Если ты прав, — осторожно сказала она. — То, возможно, присутствуя здесь и сейчас, мы равно определяем весь Город? Осознание этой мысли отозвалось внутри холодом и страхом, и Корделия — Прорицательница Тайны Разикале — осеклась и отступила на шаг, с каким-то отчаянием подняв взгляд на до сих пор молчавшего Сетия. В этом осознании не было места богам. — Мы внесли слишком сильное постоянство, — сказал Луций Фара. — Это искажение самой природы Тени… и, быть может, еще большее искажение, чем-то, что присутствует здесь. Возможно… возможно, постоянство уже некогда оставило здесь свой след — и именно оно является подлинной причиной… На бесчисленных полках, тянущихся под разными углами вдоль стен, были расставлены предметы, назначения большинства из которых можно было лишь угадывать — и наверняка ошибаться. Призмы, сияющие изнутри абсолютной чернотой; вазы и скульптуры, растекшиеся водянистым студнем по поверхности полок и нелепым куском теста свисающие вниз; алхимические колбы с отсутствующим дном; осколки кристаллов из сверкающей стали. Корделия чувствовала, что у нее начинает кружиться голова. Тень могла являть во сне причудливые образы и видения, слишком похожие на настоящие, но любой Сновидец всегда чувствует, что есть Тень, и что реальность, всегда слышит певучие ноты, свойственные сноткани. Здесь же никогда не подводившее чутье словно отказало ей. Или же Тень и реальность, изменение и постоянство, сплелись здесь так тесно, что уже стали единым целым. — Надо идти, — прошептала она. Пока еще есть силы. Они выбрались наружу через ту же самую дверь — и, взглянув вперед, замерли, пораженные и не понимающие, что произошло. Виденный ими Город исчез, и вся бесконечная улица от главных ворот так же осталась позади — парадные ступени дома, теперь не врытые в камни мостовой, степенно спускались на огромную пустую площадь. И дворец вырос перед ними, надвинулся темным остовом, оказавшись рядом как-то незаметно и сразу, словно и не было всего этого пути.