Веня

«луна появилась и лезет настырно все выше и выше сейчас со всей мочи завою с тоски никто не услышит»

По ходу выяснилось: чтобы подкатить к Вене – к Вене надо подкатывать. Не так-то просто свести дружбу с рубахой-парнем. Пух, несмотря ни на что, был замкнут, как изолированный провод. Первую неделю, когда Веня все-таки не игнорил и пары тоже, они просто и коротко приветствовали друг друга на крыльце. Без рук. Привет-привет. Спустя дней восемь, диалог разросся. – Сигаретой не угостишь? – Угощу. – Хераськи, кэптан? В честь какого это праздника? – Дня рождения. – Серьезно? Круто, поздравляю. – Спасибо. – Будь здоров, расти большой. – Желаю счастья в личной жизни... – Да, да. Типа того. За тебя. И Веня, наконец, затягивается. Сладкий шоколадный дым становится вдруг особенным и летит повсюду уже другим. – Блин, такие они странные. Веня смотрит на сигарету и ей усмехается. – Приходи вечером. Пух поднимает брови и тянет что-то недоуменно мычащее. Леша и сам в легком шоке. Куда приходить-то? А главное – зачем? Но слово не воробей, вылетело – не покормишь и не пристрелишь. – Ладно. Вдруг выдает через очень долго Веня. Леша кивает. – Запиши мой номер. Веня достает из кармана перемотанный скотчем телефон с кнопками, больше похожий на выглаженное временем рубило из каменного века. – А я-то думаю, почему не встретил тебя в очереди за семеркой. – Какой? – Забудь. Восемь, девять, два… Один называет, другой нажимает, потом Леша вынимает свой телефон – с потрескавшимся черным льдом экрана. Пух улыбается. – Кажется, я понял, в какой очереди мы никогда, наверное, не встретимся. * Около четырех Леша добирается до дома. Дома – срач, и даже с устойчивым, выработанным годами иммунитетом, ему порой кажется, что он подхватит что-нибудь по-настоящему заразное. Мать орет на отца одними и теми же словами с тех пор, как он себя помнит, и снова-снова-снова орет – теми же самыми словами. Пиздец, заебало. Дашка выскакивает из комнаты в трусах и майке, с огромными короткими трубами розовых «бигудей», нашарашенных на голову, и разочарованно приветствует: а, это ты. Скрывается в комнате. Кот выходит к нему с такой рожей… Леша снимает ботинки, куртку, вздыхает, думая о тех, кто приходит домой, как домой. В чистоту, в пирог, блядь, в – милый, ты дома, ну, наконец-то, где же ты пропадал, с днем рожденья, родной. Последнее его немного смешит. – Леша, – мать орет и на него тоже, – ты почему мусор не вынес? Я же тебя просила! Господи, почему в этом доме никто ничего не делает, и все приходится делать самой! Мать тоже все заебало. А про мусор он тупо забыл. – Я забыл, извини, мам. – Да здесь вообще никто ничего не помнит и не слышит, когда я прошу что-нибудь сделать! Ее крик чуть глушат стены на кухне. – Дашка, коза, хоть бы посуду помыла! Леша съёбывает к себе, садится на кровать и думает: куда приходить-то? Его личный цирк-шапито в разгаре гастролей. Подумаешь, про мусор забыл, когда они опять забыли про его день рожденья. – Леша, что за херня! Я же просила тебя никогда не курить в комнате! – Дверь закрой! – Козел тупой! – Дверь закрой! – Мама! Он опять курит в комнате – вонища на всю квартиру! Мне дышать нечем! Он встает и закрывает дверь, выталкивая ее из комнаты, поворачивает замок на ручке. Открывает окно. Смотрит вниз. В машину садится чувак, хлопает дверью, заводит, прогревает, уезжает... Звонок. Леша достает телефон, еле выколупав из сумки. – Привет. Это Веня. – Я понял. – Вечер – это во сколько, и куда приходить? Мне надо еще тут кой-чего сделать. – Ты занят? Так ладно, забей. Делай свои дела. – Да нет, я успею. Просто уточнить хотел. – Я не знаю, куда тебе приходить. – Не знаю или не хочу? – Не знаю. – Приходи тогда ты ко мне. Так даже лучше. – К тебе? – Ну, а чего? Или у тебя друзья, так ты и друзей приводи. – Нет. – Нет, в смысле – друзей, или в смысле – ко мне. – В смысле друзей. – Ладно, тогда в восемь? – А можно сейчас? – Сейчас? Бля… – Ну ладно, в восемь так в восемь, у тебя же дело какое-то, я и забыл уже. – Да не, норм, давай. Давай щас. Щас так щас. Веня называет адрес, смеется чуть-чуть, ему опять, наверное: «блин, такие они странные». Леша выходит в коридор. Мать выключает у отца телик и снова орет на него. Дашка вся разодетая в пух и прах стирает косячные пятна туши с век обслюнявленной ватной палочкой и, одновременно, пиздит в телефон: – Я и сама не понимаю, почему так рано? Какой-то детский утренник. Да не говори! Во-во. Кот смотрит на нее с тумбочки. Леша надевает ботинки, куртку, открывает дверь. – Ты куда это опять собрался? – Погулять. – Мусор выброси. Он подхватывает пакет с противными липкими лепестками завязки. * На самом деле он не спешит. Идет пешком. Навязался, блин, вроде как человеку… Покупает в магазине пару бутылок шампанского, а хули? Добредает до нужной улицы, до нужного дома, поднимается в нужный подъезд, на нужный этаж. Не звонит. Сразу. Мнется. Блядь. Звонит. Веня открывает не сразу, орет что-то в дверь, потом открывает – радостный: – О, привет! А ты чего так долго? Да заходи уже, холодно. Ох, не фига себе, шампуня купил, ну так-то, наверное, все-таки день рожденья, а я тут тебе торт испек, если бы ты раньше пришел – не успел бы. Веня большой и теплый, как само воплощение дома, встречает его, словно они сто лет друзья. Сразу хочется обнять его. Из какой-то нездоровой благодарности. Но Леша не обнимает, а подзаряжается от него – теплом и весельем. На расстоянии. Давно с ним такого не было. – Бросай сюда. * Они, не особо пиздя, едят. Торт – какой-то ебучий шедевр. Просто абзац. Веня на Лешин шок при виде подарка просек и прояснил: – Да я после девятого учился на повара. Че-т в прикол было. Вот. Не знал, что тебе подарить. – Ну ты даешь. Вот и все, что может выдавить Леша. И потом еще: – Спасибо, честно говоря. Даже не знаю. – А чего тут знать, отрезай. Усмехается Пух. Пух. Легкий. Веня, правда, много улыбается. Лишнего не болтает. Отвечает честно и просто на все. Ничего из себя не строит. Никем не пытается быть. Казаться. И немного волнуется. Это волнение чувствуется, но как-то неуловимо. Потом Леша встает помыть посуду. Почему-то. Хоть он ненавидит это дело до чертиков. Просто как-то все так легко и правильно. Обманчиво. И он обманывается. Первый раз, когда Веня подходит, заслоняя почему-то собой полмира – темнота облепляет стены – протягивает руки, прорезая личное пространство насквозь, мягко вынимает из рук тарелку: – Да ты что, ты же гость, оставь. И Леша оставляет, отходит. Пораженный. Сердце в груди выдает дикую барабанную дробь. Невинная близость обескураживает и обезвоживает – сушит в горле. Веня оставляет намыленную тарелку и выключает воду. Поворачивается. И тут Леша обманывается еще. И делает какое-то такое движение, которое очень похоже на… – Э-э-э… Чуть отстраняется Веня. Господи. Боже. Мой. С чего ты решил, что можно? И Веня, который весь – тепло, весь – покой, говорит Леше, который весь – стыд, весь – позор: – Я… это… не… Да-да, он уже понял, что не. Просто. Просто его в кои-то веки потянуло к кому-то, и он все, наверное, перепутал. Дружбу с любовью, страсть с интересом, нежность с добродушием. Но, вместо того, чтобы оборжать всю эту нелепую сцену, Леша делает что-то еще более, а, может, и менее ужасное – прислоняется лбом к Вениному плечу. На одно только мгновение. Закрывает глаза. Заебало, его так все заебало… Пожалуйста. Если он засмеется. Если он взбесится. И что? Ничего, ничего. Если он… – У тебя все хорошо? Спрашивает Веня и кладет большую ладонь ему на плечо. Богатырь спрашивает Змея, все ли у него хорошо? Тому бы ответить: я, Добрынюшка, что-то совсем расклеился, не руби голов, пощади. Да разве расскажешь такую сказку? – Да. Прости. Я не… Блядь, извини. – Ладно, ничего. Веня не смеется. Он очень хороший и ответственный мальчик, и готов взять птенца под крыло. Спасибо, конечно. – Я, пожалуй, пойду. Реально, извини. – Леш… – Да нормально все. Все нормально.