Веня

«ты же можешь, я-то знаю» «если попросишь нежно»

* Конечно, они приезжают сюда. Леша наткнулся на их афиши в сети и в городе. С начала сентября до начала октября у него даже как будто было время подумать. А после. После он пожалел, что не съебал в северную столицу на 27.10 19:00 вход: 300 рэ Купил билет. Не на поезд. Почему он купил билет не на поезд? Клуб не то, что битком, но народу порядочно. Затеряться в толпе – раз плюнуть. Хоть куда ни плюнь – все свои да наши. Здорово, чувак, давно не виделись. Ого, какие люди. Йо, бро. Здесь были чуть не все, с кем они когда-то вместе учились. И у этих всех были такие лица, словно они и между собой, и с Пухом – лучшие друзья. Снова вспомнили старую кличку. Без скептичных рож, конечно, не обошлось – но без них и вообще в жизни ничего не обходится. В целом же, люди ждали. Ждали и радовались. Для них это был просто вечер. Потенциально классный. Концерт парня из их города, которого они раньше знали и который уехал и записал альбом. Вроде, прикольный. Ничего больше. Леша тоже ждал. Ждал. С отяжелевшей грудной клеткой, которая как старая дверь на петле – провисла так, что дышалось со скрипом. Аня накинулась на него, обняла, перекрыв слабый ток кислорода, но ничего не сказала. Она просто улыбалась. Безудержно и чуть-чуть безумно. Гарик был с нею и ею любовался. Это было хорошо. Тем более, что в остальном рожа его легко обходила даже самые скептичные. – Здоров. Гарик в ответ сложил руки на буддийский манер и молча поклонился. И как она его разглядела? Толпа заорала – музыканты вышли на сцену. И весь этот долгий год поднялся со дна, как бычий пузырь, как мусорный мешок, как желтый шар Пеннивайза – выбросив в воздух мертвые лепестки и сгустки гноя. Веня в ирреальном свете прожекторов казался далеким и сверхъестественным, таким же ненастоящим, как воплотившийся глюк. Хотелось спрятаться от него, от чудовищных проявлений его явного присутствия, глубоко-глубоко в нору, закрыть глаза и уши, забить песком. Вот он чешет бровь, вывернув руку, как всегда делает, когда нервничает, вот он осматривает зал слепо, по головам, вот поворачивается к Гоше, тот выравнивает гриф, мол: готов? Веня кивает, и они жарят без здрасте-без до свиданья три песни кряду. Хуячат так, что толпа сразу ревет. Мурашки по коже. Волоски дыбом. Холодно, что вот-вот застучат зубы. Хоть от людей жар – дышать нечем. – Всем здрасте. Говорит Веня, мотая головой, растряхивая собственный ахуй, видимо. – Че-т бодро начали, а у нас и программа пока короткая. Смеется. Вытирает пот со лба. Облизывает губы. – Уложимся в полчаса, я чую. Да и хрен с ним. Рады всех вас здесь видеть, спасибо, что пришли. Погнали? К своим. Мы – чужие. Нам. Просто посчастливилось. Прийти. Музыканты делают еще четыре песни, прежде, чем Веня говорит снова, что это их первый настоящий концерт, что хотелось, даже рвалось – сюда, отсюда начать, потому что – отсюда – начали. Вот. И весь альбом мы почти сыграли. А, да, там есть диски. Мне велели сказать, что их, наверное, можно покупать. И – играют, играют, не дают опомниться никому. Народ ликует, скачет на бодрых, кивает на грустных. Леша стоит, как столб, даже не думая шевелиться. Вообще, ни о чем не думая. Его сносит ударной волной. Освежевывает. Он отходит, отходит к стене, отступает, спускается по ней, садится на пол, подогнув колени. Прячется. Музыка его все нутро выворачивает наизнанку, бросает мясом в опилки. И перед тем, как совсем закончится… – Ну, че, на бис только каверы. Играет «Аделаиду», которую любит так, что ему хочется самому ее написать, и еще «Сигналы», и, конечно, козел, блядь, «Поезд на Ленинград». Люди в зале принимают его, как люди в зале всегда его принимали. Все кончается бессмысленно быстро. Музыканты резко уходят, чтобы их не затянули в ЕЩЕ, ЕЩЕ, ЕЩЕ! Можно и мышам выбираться. Аня подсаживается к нему. – Ты как? – Да вот, фанатствую потихоньку. – Пойдем к ним? – Ни за что. – Ну чего ты? – Домой пора, с собакой надо гулять. – С какой собакой? Он пожимает плечами. – Передавай привет, что ли? – Леша, ты не прав. – Думаешь? – Да, я так думаю. – Ну, пойду, по дороге обдумаю свою неправоту. Она отпускает его, чуть надувшись, но больше просто вздохнув. Ждет, когда он поднимется, обнимает еще раз. – Молодец, что пришел. – Блядь, я вроде не вдова. – Иди уже! И он идет. Выходит за дверь, но ему как-то невдомек, что вся команда там заделается курить и бурно обсуждать лажи и зачеты? Да чтоб тебя. Ну уж дверь открыл – не нырять назад. Все равно не заметит. Леша спускается по ступеням, лезет в карман за пачкой, сжимает ее, ломая сигареты… его нагоняют: – Эй! Одергивают за плечо. – Постой. – Паровоз. Леша разворачивается к нему, но продолжает отступать, назад, не пятиться, но идти, сбегать, не останавливаться. Не останавливаться. Веня идет на него, и это со стороны, наверное, так нелепо все. Да и похуй. – Ничего больше не скажешь? – Классный концерт. – Ты остановишься? Веня злится. И Леша подчиняется. Останавливается. Они почти подошли к углу соседнего здания. Стоят. У Вени сигарета дымится в руке. – Хорошо выглядишь. – Че? Другую он протягивает к чужому лицу, кладет на щеку. Горячая. – Твои друзья там перестанут тебя уважать. Отпускает. Мотает головой. Усмехается. – Мы год не виделись, и это всё, что ты скажешь мне? – Все очень ждали ваш альбом. Отличный повод приехать. Леша поворачивается и уходит. * По дому скитается с полым нутром, будто все кишки свои позабыл где-то, а вместо них наелся глины, и она тяжелит тело, распирает кости. Хочется рыдать. Просто. Тупо. Рыдать. До усрачки. Пока всю глину не вымоет. И что останавливает? Звонок в дверь. Леша открывает. На пороге – медведь. Сиди на моем стуле, ешь из моей тарелки, спи на моей кровати. Не заходит. Свет с площадки рисует его темнее, чем он есть на самом деле. Прислоняется к косяку. Смотрит в глаза. – Ты никогда не лезешь за словом в карман. Леша думает, что полезь он сейчас в карман – ни одного слова там не найдет. – И ты очень ершистый. Заводишься с пол-оборота. Категоричный. Все меряешь черным и белым. Но отрезаешь, ни разу не меряя. Гордыни у тебя на сто человек. Отталкиваешь, все время меня отталкиваешь. А я отходил и отходил от тебя, по шагу, каждый день, пока не ушел так далеко, что потерял из виду. Я думал, что устал от этого. Но я устал потакать тебе. Да и вообще устал. Пусти-ка. Он проходит. Снимает ботинки, куртку, все сбрасывает одно на другое. И сразу в комнату. Садится на кровать, потом вытягивается. – Ну у тебя и теснота. И еще. – Я весь потный, извини. Сил уже нет. И реально засыпает. Леша садится на стул у стола, смотрит на него. Ничего не может понять. Это даже не дежавю. Он всегда здесь был. Тихий такой. Потом вдруг просит. – Иди ко мне. И Леша идет. Как змея на звуки флейты. Тянется. Забирается к нему. Устраивается рядом. И они засыпают, прямо так, в одежде, измотанные друг другом, точно изолентой. * Утром Леша просыпается первым. Рассматривает его. Как рыбак, поймавший белого кита. Без торжества. А только с благоговением. Веня сквозь сон чует и улыбается. Открывает глаза, подтягивается, и как-то быстро подминает под себя, нависая сверху. Леша думает о Нут, древней богине неба, распластавшейся над землей. Смотрит снизу вверх. Понимая, что его небо – не женщина.